Затмение (СИ) - Субботина Айя

— Боль и страдание, — догадываюсь я.

— Именно так, Дэшелла. Детские слезы, сопли, ужас, агония, печаль, ненависть, алчность… — Он распаляется, и теперь его зрачки сверкают двумя зловещими маяками. — Так уж получилось, что вы, смертные, и не засмеетесь, пока вас не рассмешить, зато запросто убьете соседа, если заподозрите, что он ворует яйца из вашего курятника. Примитивщина, честно говоря. Но я отклонился от темы, прости. И так, теперь ты в общих чертах понимаешь, что мы тут вроде как воюем. Не за землю, а за право сделать вашу жизнь чудесно-счастливой или невыносимо-ужасной. Только Кудесник так увлекся, делая вас умными и образованными, что его детишки перестали в него верить. Храмов все меньше, молитвы все тише. Это все равно, что воевать с голой задницей, Дэшелла, поэтому твой обожаемый творец решил… схитрить. Немного… — Йон отмеривает небольшое расстояние большим и указательным пальцами. — Он решил дать людям чудо. Но лунное затмение уже не в моде, да и на звездопады уже плевать. И этот паршивец идет еще дальше. Он решает дать людям живого Бога. Ну, того, который сможет мертвых поднимать из могил, поворачивать ветер вспять и все такое. Кого-то, кто будет таким же, как мы, но не будет зависеть ни от радости, ни от горя. Ему нужен ребенок: от смертной женщины и божества. Все гениальное просто. Он берет женщину, трахает ее — и она подыхает раньше, чем его семя может в ней закрепиться. Потом вторую, третью, десятую. И все они дохнут, как мухи. Потому что есть Законы, которые даже засранцам, вреде нас с ним, не перехитрить. И тогда он просто выращивает себе — тебя, племенную кобылу.

Йон обводит меня взглядом — и это все равно, если бы он хлестнул меня поперек спины ядовитым кнутом.

— Берет древнюю кровь, добавляет капельку чуда, делая старого козла-короля этаким напичканным афродизиаками красавчиком, добавляет немного своей крови — и варит отличное зелье. Правда, последней живой Ледяной принцессе врет, что ее ребенок скончался или что-то в таком духе, а тебя подбрасывает в семейку с безупречной родословной. Ты же помнишь, что должна была стать королевой?

глава 32

Я просто киваю, потому что, если скажу хоть слово — потеряюсь в хитросплетениях этой болезненной правды.

— Правда, тут я немного подпортил ему карты. — Йон доволен собой. — Нашептал тогда еще Настоящему Эвану, что семейство Меррой можно сместить, посадить на трон старого короля, а потом подсыпать ему крысиного яда и самому стать королем. Тщеславие, ммм… Против него бессильны даже праведники. И пока твою чудесную семью режут, словно свиней, Кудесник делает следующий шаг. — Йон разворачивается на пятках и идет в сторону почти растаявшей фигуры Блайта, от которой действительно мало что осталось. — Вот он когда-то был просто слугой твоей настоящей матери. Его она послала за тобой, когда узнала, что Кудесник ее облапошил и ее дитятко живо и невредимо. Был простак Блайт, умел превращаться в волка, а стал — Шагаратом. Кстати, у тебя остался последний шанс сказать ему спасибо за то, что спас твою жизнь.

Я продолжаю кусать себя, чтобы не сказать ничего сгоряча. Правда тяжелым молото крушит витражи воспоминаний, и осколки режут плоть, отсекая от меня кусок за куском, убивая во мне все хорошее и теплое, что когда-то верило в добро и сказки.

— А теперь немного ускоряемся, Дэшелла. Ты растешь, становишься умненькой и хорошенькой. И пока твоя безмозглая и совершенно обычная сестричка учится петь и танцевать, ты учишься денежному делу, истории, географии, торговле и политике. И возвращаешься, когда Кудесник решает, что ты готова. И не криви свой хорошенький ротик, Дэшелла, просто смирись, что ты — его маленькая марионетка. Настолько безвольная и послушная, что заглядываешь ему в рот и исполняешь все по первому щелчку.

— Заканчивай, — сквозь зубы шиплю я.

— Потерпи еще немного. В общем, Кудесник решает, что раз уж между тобой и его собачонкой Шагаром что-то там проскочило, похожее на искру, то именно он и будет тебя окучивать.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— Когда он… перестал быть Шагаратом?

— Боюсь, до того, как вы впервые заговорили. Помнишь самую первую встречу в экипаже? Я выпотрошил его в тот же день. Грех было не воспользоваться таким подарком. Но чтобы Кудесник не догадался, пришлось немного пострадать. — Йон грустно вздыхает и что-то крохотное, серебристая искра, разрывает грудь Блайта. Оболочка тускнеет и рассыпается невидимым пеплом, а искра ныряет в ладонь Йона. Он, как базарный фокусник, сжимает кулак и показывает растопыренную пустую пятерню. — Кусочек моей души в этом поганце — и даже твой обожаемый Кудесник ничего не понял. Я же Маска, я обожаю такие фокусы.

Все это время.

С самого начала.

С самого первого дня. Блайт никогда не был Блайтом. И Шагаратом тоже. Он всегда был вот этим — Йоном, разрушителем миров.

— Кудесник убирает короля, — Йон щелкает пальцами. — Блайт влюбляет в себя его куколку, и она аж пищит, так хочет раздвинуть для него ноги. Правда, я был хорош? Можешь не отвечать, Дэшелла, я и так знаю. Не марай свой чудесный рот ложью. В общем, я морочу тебе голову, Кудесник морочит тебе голову, и мы все изощренно трахаем друг другу совесть. Кудесник избавляется от всех претендентов на трон. Блайт продолжает стрелять в тебя глазами. Кудесник тебя коронует. Блайт тебя имеет. Уже поняла зачем? Чтобы положить в тебя частичку божественного.

Я не успеваю опомниться, как Йон оказывается рядом. Кладет руку мне на живот — и я, клянусь всеми богами! — чувствую внутри что-то тяжелое, темное, жалящее. И догадка заставляет зажмуриться.

— Да, Дэшелла. Тебя должен был поиметь славный парень, чтобы ты родила всем этим отбившимся от стада овцам Спасителя. Как положено — месяца через три, ведь могущество не поддается законам природы. Но, знаешь, в эту ночь я поимел вас обоих, и весь этот скучный мир. И через три месяца ты, моя хорошая кобылка, родишь Апокалипсис.

Он вдавливает когтистую ладонь в мой живот — и я сжимаюсь от боли, как будто внутри набирает обороты мельница со смертельными лопастями. Пытаюсь сопротивляться, но боль только усиливается. Что-то там, в моем животе, уже растет и отравляет изнутри.

И я нахожу спасение в этой боли. Потому что я — королева Трона Луны, наследница первых людей. И я просто так не сдамся, даже если он разорвет меня на куски.

Перехватываю его запястье двумя руками и сжимаю так сильно, что кожа на костяшках пальцев трескается. Йон выгибает темную бровь, явно удивленный такому отпору. И смотрит на лед, который растекается у меня под пальцами прямо на его раскаленную кожу.

Я снова «вижу». Вижу себя с ребенком на руках. С ребенком, у которого зрачки цвета лавы, темные волосы — и теплая улыбка.

— Думаешь, раз божественная задница, то тебе все можно? — ухмыляюсь я.

— Думаю, ты хорошенькая, когда злишься, — скалится он. — И что играть с новой королевой Абера будет интереснее, чем с занудой Кудесником. И я собираюсь быть частым гостем в постели матери своего сына.

Я не понимаю, что ему сказать, потому что мы оба знаем — он действительно подселил в меня часть себя. Часть, которая будет расти куда стремительнее, чем положено человеческому младенцу. Как в старой сказке — не по дням, а по часам. Пытаюсь думать о том, что смогу избавиться от этого злого семени, смогу найти умелую знахарку, которая выжжет из меня эту порчу, но насмешка в глаза Йона слишком очевидна.

— Ты не сделаешь этого, марионетка Кудесника, потому что ты не такая, как он или я. В тебе кровью богов и кровь первых людей, но ты все еще сидишь в смертной оболочке и так же подвержена человеческим слабостям, как и кухарка, которая выпекает тебе хлеб, или конюх, который подковывает твоего коня. Ты так же беспомощна прости самой себя, как нищий на паперти беспомощен против злого рока.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Мне холодно. Мне так холодно, что я начинаю трястись, словно безумная, и ничего не могу с этим поделать. Льдистая корка покрывает пальцы — и ногти стремительно синеют, как у ходячих мертвецов, о которых нянька читала мне страшные детские сказки. Меня словно со всей силы швырнули о глыбу векового льда, но та расступилась, чтобы заключить тело в нерушимую темницу.