Останься со мной - Алёна Ершова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Ну же, любимая, давай, иди сюда на свет. Я жду тебя. Иди ко мне. Останься со мной. Василиса!»
Он скорее почувствовал ее, чем увидел. Закричал мысленно, что есть мочи, кинул в огонь, нет, не сухие ветви, а свою магию. Кругом запахло летней степью и жженой карамелью.
«Попович! Сзади!» — услышал он далекий голос Василисы. Крутанулся и увидел Павла с серебряным кинжалом в руке, а в шаге от них летучий отряд упиров царя Василия.
----
[1] Малахайка — коническая меховая шапка с большими ушами.
Глава 14, в которой все заканчивается хорошо
Зеркало давно показывало лишь отражение, а Василиса так и продолжала сидеть молчаливая и нагая, с прямой, словно палка, спиной. То, что она увидела сейчас… Нет, то, что она пережила, осознавалось с трудом. Голова наполнилась гулом. Ни одной дельной мысли, сплошной прибой. Макошь тоже молчала, сидела у резной прялки да тянула едва видимую нить. Василиса поднялась, оделась, взяла меч и вышла во двор. Словно кукла шарнирная. Шаг, шаг, поворот, калитка. Что может быть проще? Углубиться в лесную чащу, затеряться среди душ и не помнить то, что пришлось пережить.
— Что дальше-то делать?
Морозный воздух затянул душу тонким искристым льдом, притупил все сжигающее отчаяние. Василиса оперлась рукой о калитку. Бросила взгляд на запястье. Пусто. Она подняла вторую руку, даже пальцами прошлась по ней. Нет шнурка. А в бане он был!
Память тут же показала мост и проклятье, брошенное в Велимира.
— Так что же получается, это все наяву со мной было?
«Было, и не раз, — подал голос меч, — И продолжится, пока ордалию не пройдешь. Ты сама просила суд богов. Вот он.
— Ты был там тогда со мной! Ты оставил меня! Я звала, а ты не пришел! И в другой раз… Боги, я помню, как он рвал меня, пытаясь насытиться. Сколько раз я выводила Велимира к мосту? Сколько раз видела смерть Огана? Сколько раз умирала сама?! Но раз я жива, значит и все остальные тоже. — Ноги подкосились. Василиса в ужасе отшатнулась от леса. К горлу подступила истерика. Теперь под каждой ветвью ей чудилась тень упира. В каждой инистой ветке кинжал поповича.
Василиса осела наземь и закрыла лицо руками. Было такое чувство, словно Навь растерзала ее на куски, разбросала плоть по снежным лесам и полям. Да так, что не собрать себя более, сколько не ищи. Кощъ молча ждал. Он не умел утешать и впервые за долгую жизнь сожалел о том. Он ранее не видел, как проходят ведьминские инициации и не ведал каково девчонкам после испытаний Двуликой. Одно он знал наверняка: ведьма, опустившаяся на самое дно своей души и сумевшая, поднявшись, увидеть свет, достигает небывалой мудрости. А значит небывалой силы. Так же Кощъ знал, что он, как всякий мужчина, может помочь, защитить, оградить советом. Но поднять голову к свету ведьма должна сама.
«Считается, что все минувшее, настоящее и будущее уже случилось в Нави, при том не единожды, — произнес он, когда всхлипы стали тише, — Навь — это не только и не столько мир мертвых. Навь — это сосредоточие множества путей. Моры ходят по ним и не теряются. Они знают, что время похоже на клубок, ссученный из множества нитей, и умеют потянуть нужную, дабы видеть в какой момент ступить на нужную тропу и когда с нее сойти. Они могут попасть в любой день, в любой сон, к любому существу. Чужие сны для мор, как двери во времени и пространсве. Вспомни, ты ведь видела свадьбу моей дочери, и меня видела, но как если было это тысячу лет назад?»
— Я думала, мне Василиса показала.
«Ха, — усмехнулся Кощъ, — я нашел в твоей памяти такую штуку — синематограф. Ни грана магии, только свет и картинки. Но тут не так, ты видела прошлое, потому что ступила на нужную тропу. Дочь моя тоже была морой. Она показала тебе путь, но пошла по нему ты сама. Так же делает и Двуликая. Однако Навь коварна. Все, что не происходит тут, одновременно и происходит».
— Значит, Велимир действительно хотел стать упиром?.. А я могу вернуться в прошлое, присниться ему и отговорить?
«Боюсь, что нет, девочка моя. У каждой дороги есть не только конец, но и начало. Раз ты стоишь здесь, значит, начало у этой истории — именно желание твоего жениха стать упиром. Не будь этого, не было и тебя. Здесь. И сейчас».
— Получается, мне все равно придется выйти за калитку и встретиться с Велимиром. В этом последнее испытание, да? Знать, бояться и все равно идти?
«Верно, Василисушка. А еще в том, чтобы всегда помнить, кто ты».
— И как мне тогда от упира сберечься? Он ведь не только кровь мою пил, но силами моими кормился?
Меч надолго замолчал, и Василисе уже стало казаться, что не получит она ответа на свой вопрос, но Кощей заговорил:
«Вот это служба, так уж служба. Не просто помочь тебе будет. Я ведь не из серебра сделан, для защиты от нежити не предназначен. Да и ведьмовство мое темное, холодное, чаще смерть сеять приходилось, чем жизнь спасать. Хорошо, что в тебе моя кровь течет, авось сдюжим. Только пообещай мне, что не выпустишь больше из рук, а в Яви отдашь первому, кто попросит».
Горько стало Василисе, не хотелось ей о расставании думать. Как-то естественно и незаметно заменил ей Кощъ отца, и по девичьей глупости своей, надеялась она, что так будет всегда. Тем не менее, помня силу слов и обещаний, твердо заверила Кощея, что выполнит его наказ.
«Хорошо, тогда возьми меня в левую руку и очерти острием круг на земле, воткни меня в центр того круга, положи руку на лезвие под крестовину и медленно веди ею вниз до самой земли, приговаривая: встану, выйду из дверей. Из ворот в ворота. Шагом в поле, бегом в лес, к берегам Калин-реки. Посреди воды широкой стоит стол-престол, на том столе сидит ворон черный, ворон черный-обреченный. Он клюв точит не златой, не медяный – серебром окованный, от умертвий заговоренный. Дал мне, ворон, рубаху красну, ширинку жемчужну, мониста звонкие, из дедовского ларца взятые. Крепок ларец и
