Любовь – кибитка кочевая - Анастасия Дробина

Данка об этих умозаключениях супруга не знала, да они ее и не интересовали. Она вообще редко думала о муже и очень долгое время, просыпаясь по утрам, не могла сразу вспомнить, что она делает в этом доме, в этой постели и что это за молодой цыган спит рядом. Иногда, когда Кузьма расталкивал Данку во время ее страшных снов, которые приходили почти каждую ночь, она непонимающе таращилась на него круглыми от ужаса глазами, в которых еще стояла пустая затуманенная дорога и капли крови, падающие в пыль, и срывающимся шепотом спрашивала:

«Дэвла, ты кто?!»

«Я Кузьма, – напоминал он. – Что случилось, ты так кричала… Весь дом, верно, проснулся…»

«Ничего, заснете снова…» – Данка падала лицом в подушку и не отвечала больше ни на какие вопросы.

Варька как-то раз, когда они остались в доме одни и затеяли варить щи, спросила ее:

– Ну, зачем тебе это дите неразумное понадобилось?

– Ты о ком? – прикинулась непонимающей Данка. Варька не ответила, но через минуту продолжила:

– Ты ведь красивая, сама знаешь. Таланная, вон на тебя уже вся Москва ездит. Если бы захотела – за любого бы выскочила. Может, купец-миллионщик на содержание бы взял, вся в брильянтах ходила бы. А тут… Связался черт с младенцем.

– Кто черт-то? – сквозь зубы спросила Данка, чувствуя, что от ненависти сводит скулы. – И что ты так за него волнуешься? Может, самой нужен?! Так бери, бери, родная, мне не жалко, забирай! Вытирай ему сопли, младенцу этому!

– У, дура ты какая, – спокойно сказала Варька, продолжая мерно шинковать на широкой доске капусту. Но Данку уже было не остановить: она уткнула кулаки в бока и начала кричать на весь дом – бешено, захлебываясь, скаля зубы, путая русские и цыганские слова:

– Тебе хорошо, конечно! Ты – честная! Порядочная! Про тебя никто слова дурного не скажет! Живешь тут ни при ком: ни при муже, ни при брате – и никому никакого дела, будто и надо так! И правильно! И кому ты нужна – со своими зубами щучьими! Знаешь, что я тебе скажу?! Если бы Мотька тогда не из-под меня, а из-под тебя чистую рубашку вытащил – он бы тебе поверил! Поверил бы! Чего бы ты там ни наврала, что бы ни брехала – поверил бы! Да еще сам себе бы руку разрезал и своей кровью простыню бы испачкал, чтобы цыгане заткнулись! Ему бы и в голову не забрело, что на тебя – на тебя, крокодилицу! – до свадьбы кто-то польститься смог! И не тычь мне, что он покойник, что про него плохо говорить нельзя! Сволочь он, хоть и помер! И ты! И все вы, и Кузьма этот с вами вместе!

– Кузьма-то при чем? – поинтересовалась Варька. Но Данка уже швырнула со всего размаху на стол миску с картошкой и, закрыв лицо руками, бросилась вон из дома. Грязные клубни, гремя, покатились по столешнице, попадали на пол. Варька нагнулась, начала собирать их. И, когда спустя час Данка вернулась с улицы мрачнее тучи и без единого слова быстро прошла в свою горницу, Варька не стала окликать ее.

Из ателье Данка вышла уже в третьем часу пополудни. В руках ее была картонка с готовым платьем, и еще два мамзель Дюбуа обещала закончить к концу недели. На улице сразу же захватило дух от холода, щеки и нос стало покалывать, февральский снег слепил глаза до боли, и Данка с быстрого шага постепенно перешла на бег трусцой. Идти было неблизко, на углу Самотечной и Волконского переулка Данка почувствовала, что совсем замерзла, и, поколебавшись немного, свернула в трактир. Может, и не особенно прилично даме в одиночку сидеть в трактире… но не околевать же, в конце-то концов, как шавке на морозе? Да и к тому же, что бы там эта мамзель ни рассказывала, какая из нее, Данки, дама?..

Это было небольшое, темноватое и очень тесное заведение для извозчиков с Екатерининской площади. Данка сегодня была одета по-таборному, и на проталкивающуюся к свободному столу в самом дальнем углу цыганку никто не обратил внимания. Ее не замечали даже половые, и Данке пришлось дернуть за подол грязной полотняной рубахи одного из них:

– Эй, родимый, чаю принеси!

– С сахаром изволите или с пряниками? – вглядевшись в ее лицо, мальчишка-половой расплылся в широченной улыбке. Данка невольно улыбнулась в ответ и строго сказала:

– Сахар нынче дорог. Два пряника принеси.

– Сей минут!

Мальчишка исчез. Данка расстегнула полушубок, сдвинула на затылок платок, положила локти на некрашеный стол без скатерти и в ожидании заказа принялась рассматривать сидящих за столами извозчиков, которые шумно втягивали в себя чай из блюдец, басовито переговаривались, жевали хлеб, стряхивая крошки с взъерошенных бород, и то и дело поглядывали в мутные оконца на своих лошадей. Вскоре Данкино внимание привлекла компания за соседним столом, где сидели четверо и, к изумлению цыганки, играли в карты. Ворох карт вперемешку с деньгами был рассыпан по столу, тут же стояли чайные стаканы, полуштоф водки, лежала недочищенная вобла и раскрошенный хлеб. Машинально Данка окинула оценивающим взглядом скомканные кредитки и чуть не присвистнула: получалось что-то очень приличное. Заинтересовавшись, она подалась вперед и вытянула шею.

Трое из игроков сидели к ней кто спиной, кто вполоборота, и их лиц Данка не видела, хотя по грубоватому говору и толстым стеганым малахаям из синего сатина заключила, что это извозчики с Екатерининской. Четвертый сидел к ней лицом. Он банковал и, казалось, всецело был поглощен этим занятием, так что Данка могла разглядывать его сколько душе угодно. Это был совсем молодой человек, почти мальчишка, года на два-три старше самой Данки, темноволосый и темноглазый, с тонкими, почти женскими чертами бледного лица. «Еврей», – решила было Данка, но в это время молодой человек произнес несколько слов, обращаясь к своим партнерам, и она, не расслышав смысла сказанного, тем не менее уловила сильный польский акцент. Извозчиком юноша явно не был: на нем был довольно потертый и засаленный по обшлагам пиджака черный костюм, из кармашка торчал уголок платка, тоже несколько грязноватого, пальто с полысевшим, почтенного возраста бобром на воротнике лежало, снятое, на лавке рядом. Руки – тонкие, хрупкие, с изящными, как у пианистки, пальцами, мелькали над столом, раскидывая карты, на среднем пальце левой красовался большой перстень с крупным красным камнем – судя по размерам, фальшивым. Данка, сощурив глаза, как раз прикидывала, сколько может стоить такой перстенек, когда черноволосый поднял голову и встретился с ней взглядом. От неожиданности она не успела отвернуться. Темно-карие, блестящие, спокойные и очень насмешливые глаза посмотрели в упор, их владелец чуть улыбнулся и наклонил голову с косым пробором в блестящих от брильянтина волосах.

– Проше пани… О, да пани красавица! Пани принесет мне удачу!