Час двуликого - Евгений Чебалин

Ахмедхан приподнялся, сел. Во всем теле раскаленной ртутью переливалась боль. Голень ноги, куда ударил топор и содрал клок кожи, обметало засохшей кровью. Тупо ворохнулась мысль: кость цела. Прямо перед ним скалился лошадиный череп. Молодая ольха в руку толщиной проросла сквозь глазницу, приподняла череп. Теперь он висел на стволе, одноглазо, мертво скалясь в лицо Ахмедхану. И вдруг пронзительно, четко вспомнилось: кулак его бьет рыжую кобылицу в лоб, у нее подгибаются ноги и она падает с мешком руды на спине. Так вот чья голова скалилась теперь ему в лицо.

Он посмотрел вверх. Ствол чинары, соединяя берега балки, закрывал полнеба. То, что случилось с ним, требовало осмысления. Последние минуты с топором в руках помнились отчетливо. Но он силился постичь нечто более важное: почему оказался здесь избитым, сброшенным с высоты? Что стояло за этим?

Много лет за время скитаний с Митцинским он исповедовал насилие: брал у городских силой, хитростью и напором все, в чем возникала потребность: одежду, пищу, деньги. Он не всегда оповещал Митцинского о новых желаниях. Когда они возникали — шел и почти всегда добивался, чего хотел. Мир Советов был велик, непостижим и хаотичен, в нем при известном сноровке и силе легко можно было раствориться, нашкодив во владениях закона. Ахмедхан расшвыривал, мял податливые тела людей, проламываясь к цели, а если загоняли в угол — стрелял. И ни аллах, ни Митцинский ни разу не наказали его за то, что у него время от времени появлялись новые вещи и деньги, взятые у горожан силой. Это укрепляло веру в способ существования, выбранный им.

Но стоило ему обратить свою мощь на творение природы — дерево в своем ауле, как аллах наказал его. Сын Хизира со страхом оглядел себя: изодранный в клочья бешмет, избитое тело, израненные руки и ноги. За всю жизнь неверные не сумели нанести ему столько увечий, сколько он получил за три дня на родной земле. Значит, аллаху угодно было покарать его за насилие над его творением. Череп лошадиный скалился ему в глаза тоже не зря. Ничего не делается на этой земле просто так, во всем есть свой глубокий смысл, важно только вовремя разгадать его.

За убитого односельчанина карал и воздавал сторицей весь род — это Ахмедхан усвоил с детства. За убийство дерева предупреждало и наказывало небо — теперь он усвоил и это. И лишь Советы, неверные, были вне закона гор и вне покровительства всевышнего.

Ахмедхан содрогнулся и прошептал хвалу всевышнему за прозрение. Он знал теперь, как жить дальше.

22

Довожу до вашего сведения, что, по слухам, недавно прибывший сын шейха Митцинского Осман Митцинский собрал и вооружил несколько десятков мюридов отца, который умер много лет назад. Идет хабар, что Митцинский собирает и своих мюридов, берет у них тоба (клятву) верности на Коране.

Ожидание бродило и поднималось в Быкове целую ночь — как опара в горшке. Оно распирало его, не давало сна и покоя. Отгарцевал в городе и подался в горы на быковском жеребце Султан Бичаев, увез указ об амнистии бывшим бандитам. Прошло три дня. О Султане ни слуху ни духу, с доброявками по-прежнему являться к Быкову не торопились.

Слонялся Быков ночью по гулкой, полупустой квартире, завороженно сторожил глазами хаотичную, ленивую миграцию гуппи в аквариуме. Пил теплую воду из крана, набросав туда для вкуса смородины. Жена и дочь спали, он маялся. Занудно скрипели половицы в ночной тиши.

Ни свет ни заря явился Быков в ЧК, засел в садике, на скамейке. Занималось утро. На шипах акации копились алмазные капли, срывались на землю. Земля парила. Из нее соседями торчали два пушистых прутика — ореховые саженцы. Быковский заметно привял, опустил листья-уши. Бичаевский держался пока бодро. Вокруг стволиков влажно чернела политая земля.

К восьми загомонил двор за калиткой, с цокотом потянулись по кабинетам сотрудники. Через забор долетел металлический властный голос нового начальника оперотдела Аврамова.

Быков пока приглядывался, оценку давать не торопился, глушил первые возникшие симпатии к нему: время и дела оценят безошибочно. Прозвенел голос Рутовой. Быков поднял голову, встрепенулся, потер ладошки — маленький, седой, переплетенный ремнями: «Ну-с, с прибытием, Софья Ивановна».

Дело свое новый инструктор освоила на удивление отменно, изящная, застенчивая, изводила бойцов до седьмого пота на стрельбище и учебном плацу. Учила бить без промаха из нагана, метать нож из любого положения, много работала с оружием сама. Гибкая, пышноволосая (не любила косынок), подавшись назад, неуловимым движением посылала она нож в мишень, и, брякнувшись с глухим стуком в самое «яблоко», долго дрожало там всаженное на треть лезвие. От неумолимости этих бросков брала оторопь. Плавился восторг в молодых глазах бойцов, бледнел, накалялся ревнивой строгостью Аврамов, стерег острым глазом дисциплину.

Показатели бойцов на стрельбище росли невиданно, стать распрямляла плечи.

Быков потирал ладошки, изумлялся:

— Ах, красавица ты наша!

Благоволил при всех, привечал открыто. Рутова на глазах расцветала, отмораживалась после ростовских кошмаров.

Взвизгнули петли калитки (Быков дернул щекой — напомнить о смазке), в сад протиснулся дежурный, козырнул:

— Товарищ Быков, вас к телефону председатель ревкома Вадуев.

Быков поднялся к себе, взял трубку:

— Быков слушает.

Трубка затрещала, кашлянула гулко, сквозь шорох пробился голос Вадуева:

— Быков, у меня один человек сидит. Сильно любопытный человек. Со мной не хочет говорить. Сказал — давай мне начальника ЧК.

— Кто? — сухо спросил Быков. Помнилась еще взбучка Вадуева за жеребца. На разнос щедрый оказался Вадуев, на замену лошади — кукиш вывернул, к самому носу поднес.

— Оч-чень умный человек, как змей, красивый, дворянин, — интриговал, подхехекивал Вадуев — захлестывало хорошее настроение.

— Так кто? — не принял тона Быков.

— Митцинский Осман Алиевич.

Быков прикрыл трубку, передохнул: на ловца и зверь бежит.

— Ты где, Быков? — позвала трубка.

— Сейчас буду, — ответил Быков. Поправился: — Вдвоем будем. — Нажал на рычаг.

Вышел во двор. На ходу припоминал все связанное с Митцинским. Адъюнкт юридической академии, добросовестно работал в советских судах; сдал чекистам притаившегося бандита; сын шейха, сам шейх; прибыл в Хистир-Юрт, где, по сведениям, обитает бельмо на глазу Советской власти — подпольный меджлис; отказал князю Челокаеву в помощи, отмежевался от совместных контрреволюционных действий; имеет братца-черносотенца в Константинополе, в белоэмигрантском центре. Сам напрашивается на встречу с Быковым.