Стихотворения и поэмы - Павел Антокольский

Высокое напряжение

157. ЭЛЕКТРИЧЕСКАЯ СТЕРЕОРАМА

Низко кружится воронье.Оголтелые псы томятся.Лишь коты во здравье своеМагнетизмом тайным дымятся.

Ощутили они в шерстиСлабый треск и сухое жженье.Постепенно должен растиТок высокого напряженья.

Ставит геодезист редут,Раздвигает свою треногу.На ходулях столбы бредут,В лес вторгаются понемногу.

Лес велик. Он растянут вплотьДо пределов воображенья.Должен ткань его пропоротьТок высокого напряженья.

Вот высокий вольтаж гудит.Там, где птахи в листьях ласкались,На прохожих будка глядит,Некрасивым черепом скалясь.

И когда чернокожий ТомПоцелует белую Дженни,Полосует его кнутомТок высокого напряженья.

Но над веком плывет массивГрозовых бойниц и хоромин.Он, как юный демон, красив,Как древнейший мамонт, огромен.

Так накапливает грозаВ медных чанах свое броженье.Человечеству бьет в глазаТок высокого напряженья.

Наконец-то! О, разрядиРади наших злаков растущихВсё, что есть у тебя в груди,Всё, что золотом пышет в тучах!

Словно в зеркале, в нас самихРазгляди свое отраженье!Расщедрись на короткий миг,Ток высокого напряженья!

Ты стоишь под грозой внизу,Как бездомный король Шекспира,Приглашаешь на пир грозу,Поминаешь ушедших с пира.

Всем, художник, ты овладелИ всему найдешь выраженье.Но дождись!Есть иной пределУ высокого напряженья.

Если ты в грозовой разрядНевпопад и зря угораздил,Тебя молнии разразят,Но какой же ты, к черту, мастер!

Ты не кончишь картин и книгИ не выиграешь сраженья.Вот включает твой ученикТок высокого напряженья.

158. КАНАТОХОДЦЫ

Константину Симонову

В Кодженте, в городе желто-синем,Под желтым прожектором и синей лунойШли по канату сапожник с сыном,Как два существа с планеты иной.

Не знаю, был ли конец состязанья,Достойный всех спортивных призов,Иль, может статься, обломок сказанья,Далеких дней еле слышный зов, —

Но рядом Азия стеной глинобитной,В накрапах охры и рыжей хны,С усмешкой скрытной и необиднойСледила в темном углу чайханы,

Как мальчик шагал, держась за воздух,И ба-лан-сировал, едва дыша,Намечен в бликах лунных и звездныхНе толще школьного карандаша.

Он был невесом и почти бесплотен,Пятнадцатилетний тот новичок.И люди в количестве многих сотенКричали в знак одобренья: «Чох!»

Под ним листва мерцала и млела,Чернел палатками пустой базар.И мальчик с лицом белее мелаНа высшую радость в жизни дерзал.

И я подумал, — вот первая веха,Древнейшая, может быть, на земле.Так врублен грубым резцом человекаРисунок мамонта на голой скале.

Так схвачен ритм священного танца,Чтобы когда-нибудь через векаНа волнах грядущих радиостанцийШла половодьем его река.

Так мальчик Икар, упавший низко,Не слышал таянья хрупких крыл.

…Искусство! Жажда смертного риска!Кто первый тайну твою открыл?

159. МАЯКОВСКИЙ

Пускай, никаким ремеслом не владея,Считают, что их выручает идея,И в разных журналах в различные срокиПечатают лесенкой вялые строки.Пускай водянистым своим пересказомХотят подсластить его гнев и сарказмИ держат в свидетельство собственной мощиЦитаты — поплоше и мысли — поплоще.

А он, как и был, остается поэтом.Живым, неприкаянным и недопетым,Не слышит похвал, не участвует в спорах,Бездомен, как демон, бездымен, как порох!Ни дома, ни дыма, ни думы, ни дамы,Ни даты, отбитой былыми годами…Никем не обласкан, никем не освистан,Не отредактирован, не переиздан.

Но каждое утро, как в первом изданье,Впервые вперяет глаза в мирозданье,В сумятицу гавани, в давку вокзала,И снова, как время ему приказало,Встает на трибуне, и требует слова,И на смерть идет, и рождается снова.

160. МАРИНА

Седая даль, морская гладь и ветерПоющий, о несбыточном моля.В такое утро я внезапно встретилТебя, подруга ранняя моя.

Тебя, Марина, вестница моряны!Ты шла по тучам и по гребням скал.И только дым, зеленый и багряный,Твои седые волосы ласкал.

И только вырез полосы прибрежнойВ хрустящей гальке лоснился чуть-чуть.Так повторялся он, твой зарубежный,Твой эмигрантский обреченный путь.

Иль, может быть, в арбатских переулках…Но подожди, дай разглядеть мне следТвоих шагов, стремительных и гулких,Сама помолодей на сорок лет.

Иль, может быть, в Париже или в Праге…Но подожди, остановись, не плачь!Зачем он сброшен и лежит во прахе,Твой страннический, твой потертый плащ?

Зачем в глазах остекленела дикоПосмертная одна голубизна?Не оборачивайся, Эвридика,Назад, в провал беспамятного сна.

Не оборачивайся! Слышишь? СноваШумят крылами чайки над тобой.В бездонной зыби зеркала дневногоСверкают скалы, пенится прибой…

Вот он, твой Крым! Вот молодость, вот детство,Распахнутое настежь поутру.Вот будущее. Стоит лишь вглядеться,Отыщешь дочь, и мужа, и сестру.

Тот бедный мальчик, что пошел на гибель,В соленых брызгах с головы до ног, —О, если даже без вести он выбыл,С тобою рядом он не одинок.

И звезды упадут тебе на плечи…Зачем же гаснут смутные чертыИ так далёко — далеко — далечеЕдва заметно усмехнулась ты?

Зачем твой взгляд рассеянный ответилБеспамятством, едва только возник?То утро, та морская даль, тот ветерС тобой, Марина. Ты прошла сквозь них!

161. ЧЕРНОВИК

Черновик, черный хлеб моего существа,Перечеркнутый накрест и брошенный на пол!Не чернилами я нацарапал слова,А огнем подпалил и свинцом их закапал.

И ушел, и забыл, и завыл, как столбыТелеграфные, гулом нечленораздельным,И мелодию высоковольтной мольбыНапечатал, как пропись, в изданье отдельном.

И заставил запеть, и оставил висетьНад железными крышами буквы рекламы.И когда световая включается сеть,Они весело пляшут и машут крылами.

Всё здесь пригнано! Каждый эпитет блестит,Приколочен гвоздями и замшей надраен,Каждый мой завиток разожжет аппетитУ столичных редакций и прочих окраин.

Но откуда же слышится горестный гул,Вековое АУ, невозвратное чудо?Сколько лет, сколько зим, сколько длился прогул?Что за бурей дохнуло? Откуда, откуда?

И, едва я усну и забудусь едва,Словно черный огонь, разрывает мне векиЧерновик, черный хлеб моего существа,Перечеркнутый накрест, забытый навеки…

162. СКОЛЬКО СВЕТА!