Том 2. Проза 1912-1915 - Михаил Кузмин

— Вы удивительно умеете рассказывать, Виктор Павлович… так что, говоря, по-видимому, откровенно, ничего решительного не сообщаете.

— Вас интересуют обстоятельства, которые заставили меня стреляться?

— Нет, конечно, нет!.. Притом, как это ни странно, я их знаю.

— Ну, так что же? Что вы хотите, чтобы я рассказал вам подробнее?

— Вы сами знаете, чего я ждал от вас… каких признаний.

— Да, я это знаю, потому-то я и молчу… Вам эти слова должен сказать не я, а другой человек.

— Кто же? — Я не знаю.

— Может быть, мистер Сток?

— Может быть… Я не знаю… Всегда в нужную минуту приходит нужный человек.

— Но есть люди, к которым этот нужный человек никогда не приходит?

— О, да! и сколько еще таких людей! но вы не придавайте моим словам какого-нибудь таинственного значения… Я говорю вещи самые простые. Если вам захочется, очень захочется малины, то всегда придет баба, чтоб ее продать… Если вы влюблены и вам действительно хочется получить письмо, то почтальон уже будет звониться у ваших дверей. Нужно только уметь хотеть и знать, как это нужно делать… Скажу даже больше: за вас хотеть может другой человек, более искусный и опытный, нежели вы сами.

— Но захотел ли кто-нибудь слишком меня видеть, потому что вон идет какой-то вестник.

Действительно, по открытой дорожке от парников бежал простоволосый конюшенный мальчик в розовой рубашке.

— Что тебе, Федор? — крикнул ему Дмитрий Алексеевич, когда тот еще не успел добежать до места.

— Вас там ждут.

— Кто меня ждет?

— Не велено сказывать…

— Что за мистификация! Кто-нибудь из знакомых?

— Не могу знать.

— Да откуда же взялся он и где меня ждет?

— Они приехали верхом и ждут вас в гостиной.

— Идите, идите, Дмитрий Алексеевич! — проговорил Фортов с улыбкой… — Может быть, это и есть нужный человек в данную минуту.

— Вы меня извините?

— Ну, конечно… Стоит ли об этом говорить? Когда Дмитрий Алексеевич быстро вбежал в полутемную, после солнечного сада гостиную, он увидел у круглого стола с журналами небольшую дамскую фигуру в длинном черном платье и черной же вуалетке. Она тихо перебирала журналы и, казалось, не слышала, как вошел Лаврентьев, так что тот принужден был откашляться и громко начать:

— С кем имею честь?

— Это я, Дмитрий Алексеевич… Я приехала к вам по делу, — ответила гостья. Потом не спеша повернулась и откинула вуалетку, причем Дмитрий Алексеевич, увидел, что его посетительница была не кто иная, как Елена Александровна Царевская.

Глава 14

Дмитрий Алексеевич молча смотрел на свою гостью, покуда та лепетала что-то не то о цветах из лаврентьевских оранжерей, которые бы она хотела достать по случаю близкого рождения Ираиды Львовны, не то о какой-то сельской машине, действия которой будто бы ее, Лелечку, очень интересовали.

Наконец он вымолвил:

— Конечно, я всегда рад служить вам всем, чем могу, но я хотел бы знать, одно ли это привело вас сюда?

— Не все ли вам равно? — ответила Елена Александровна, скорбно улыбаясь и опираясь рукою на стол. Не дожидаясь ответа, она сама уже продолжала: — Впрочем, что я говорю! вы бы не спрашивали, раз вам не было бы интересно… Конечно, вы правы: это только предлог и, кажется, даже не особенно умелый. Я просто хотела вас видеть и, если можно, поговорить с вами.

— Прошу вас, — отнесся к ней хозяин, указывая на ближайший стул. Но гостья, не воспользовавшись приглашением, продолжала стоя:

— Я не думаю, чтобы наш разговор был продолжительным, но все-таки он займет известное время… Нам никто не помешает?

Дмитрий Алексеевич молча подошел к двери и замкнул ее на ключ.

— Что случилось, Дмитрий Алексеевич?.. что заставило вас так измениться ко мне?.. Конечно, чувство может улетать без всяких причин, но почему это совершается так жестоко, что любовь уходит не одновременно у обоих любивших?

— Вы сами отлично знаете, Елена Александровна, что случилось.

— Ах, вы говорите о том глупом случае в Риге? о том несчастном мальчике, который так обо мне безумствовал! конечно, я была виновата, затеяв всю эту ненужную игру, но нельзя же за это так наказывать.

Помолчав некоторое время, Дмитрий Алексеевич ответил:

— Мне не хотелось говорить об этом, но раз вы сами начали разговор, то не скрою, что, действительно, случай в Риге с этим молодым человеком произвел на меня очень тягостное впечатление, тем более что вы не можете мне поставить в вину, что я относился к вам легкомысленно или даже просто легко… Я любил вас искренно и серьезно.

— Не надо, не надо об этом! И неужели этому искреннему и серьезному чувству достаточно пустого столкновения с ничего не значащей историей, чтобы оно разлетелось, как одуванчик от ветра.

— Во-первых, я не считал этой истории такою пустой, во-вторых, дело было совсем и не в истории… Дело в том, что этот случай осветил мне ваше ко мне отношение и, ужаснув, заставил подумать.

— Боже мой! Боже мой! неужели когда любят, думают? неужели, когда любят, решают или взвешивают? Нет, я не хочу этого думать.

Поступают, может быть, дико, непоправимо, но всегда руководясь чувством, а не размышлениями… Если бы вы меня любили, в ту минуту вы могли меня убить, избить, если хотите, но не то, не то, что вы сделали!..

— Я сделал гораздо больше, чем, если б я ударил, или убил вас… Я сейчас же вас оставил и навсегда… Причем руководился сильнейшим чувством… Это, может быть, труднее, чем вы думаете.

— Но ведь это неправда… Вы только отошли от меня, но нисколько меня не разлюбили. Вы хотели поступить, как сильный мужчина с определенною волею, а поступили, как обидчивый ребенок… Вы отошли в угол и надулись, вот и все… Я думала сначала, что все кончилось, но что-то мне говорило, что это не так. Вероятно, сердце. Я захотела вас увидеть, чтобы самой убедиться… И вот теперь, я не верю, слышите ли, теперь я не верю, что вы меня разлюбили.

— Тем не менее, это так.

Под черной вуалеткой было незаметно, как слегка передернулось лицо Елены Александровны, когда она, вставши и подойдя совсем близко к хозяину, взяла его за обе руки… Когда она открыла лицо, оно уже спокойно улыбалось.

— Ну, хорошо, ну, я вижу, что вы сильный мужчина… Вы довольны? Теперь, надеюсь, мы можем говорить не как поссорившиеся дети, не как сильный мужчина и слабая, но коварная женщина, а просто, как люди!

— Как люди, которые не лгут?

— Ну, положим, как люди, которые не лгут, насколько это возможно… Тем более, что за это время я так много думала, так много пережила, что сделалась гораздо старше, может быть, и серьезнее… Я стала яснее видеть и других, и себя… Знаете, когда в уединении проводишь некоторое время, как-то сами собой отпадают все детали, все мишурные украшения, и выступает настоящий, простой рисунок всего, что случилось… И вот я теперь вижу, что вы меня любите по-прежнему, если не больше… Не правда ли?

Елена Александровна стояла совсем близко около сидевшего Дмитрия Алексеевича, почти прикасаясь к нему… Она мяла его руку в своих, а лицо, с которого была устранена вуалетка, улыбалось с видимым спокойствием. Не подымая глаз, будто стараясь не смотреть на милые когда-то, а может и теперь, черты, Дмитрий Алексеевич заговорил медленно, но как-то слишком глухо, что свидетельствовало об известном волнении:

— Елена Александровна… Я буду говорить вам, как человек человеку… Я вам верил и любил вас… Оба эти чувства, если только первое можно назвать чувством, проходят мимо нашей воли, их нельзя вызывать намеренно: нельзя верить, если не верится, и когда не любится, — любить трудно… И вместе с тем эта непроизвольность нисколько не придает этим чувствам характера случайности и непостоянства. Есть причины, обстоятельства, которые как бы подвергают их испытанию, и вот я этого испытания не выдержал… Конечно, если бы я верил и любил, как следует, я бы делал это «не потому что» то-то и то-то, а «несмотря» на то-то и то-то. А вот этого «несмотря» я и не выдержал. Когда случилось, или показалось мне, что случилось то событие, которое подвергло мою веру и любовь к вам искусу, я потерял и то, и другое. Конечно, это моя вина, я недостаточно крепко вас любил и верил вам, чтоб продолжать это при наглядном доказательстве необоснованности этих чувств… Конечно, я виноват…

Лелечка, не выпуская из своих рук руки Дмитрия Алексеевича, сказала затуманенным голосом:

— Милый, я тоже виновата еще больше тебя… Но что же делать? Нужно прощать друг другу…

И она наклонилась, как будто хотела его поцеловать.

— Елена Александровна! по-моему, вы не поняли меня… вы меня или не слушали, или слышали совсем не то, что я вам говорил… Теперь мне вас прощать не в чем.

Елена Александровна заговорила будто совсем в забытьи: