Записки рецидивиста - Виктор Пономарев

Приехали, дверь открыл Топор, зашли в хату. Никто не спал, за столом сидели Кнут, «чувиха с синкача» и еще двое: Кащей и Клык, тоже ростовские «киты». Все были почти трезвые, ждали нас.

— Давай, мать, встречай гостей. Накрывай стол, а то уже все остыло, — сказал Кнут.

Женщина похромала на кухню. Мы тоже расположились за столом.

— Все, Кнут, Бормана уделал начисто без хипиша. Одного «боба» (патрона) за глаза хватило. Сука дубаря дал на моих руках.

— Вот и хорошо, Дим Димыч. Сколько там времени до поезда?

— Три часа с небольшим, — сказал Сатана.

— За это время и напиться, и «убиться» (накуриться анаши) успеем, кто чего желает. А ты, Монгол, не увлекайся, с Сатаной отвезете Дим Димыча и Витька на «бан».

Мы сидели, выпивали, закусывали. Примерно через час в комнату вошел Скула с Топором, сказал:

— Все, «маз», в полном ажуре. Как свалил Дим Димыч из ресторана, тут все и началось. Шум, гам, менты. Обоих на носилках потащили, только Бормана к жмурикам, а Санчеса в больницу, он живой еще был.

— Знаю, Скула. Садись за стол. Дим Димычу проводы делаем.

Потом с Витьком мы стали собираться. Надели опять морские формы. А свой импортный костюм я сказал сжечь, на нем было много крови.

Кнут позвал меня в другую комнату, дал портфель.

— Смотри, как личит к твоей форме. Тут, Дим Димыч, бабки, как мы договаривались. Жаль, что не остаешься в моей вольной дружине. Но, как говорится, пути Господни неисповедимы, даст Бог — свидимся. Где тебя искать, если что?

— В Баку, в «Голубом Дунае», маханша баба Сима знает.

— Ну, с Богом, — сказал Кнут, и мы обнялись.

Через полчаса мы с Витьком ехали в купе скорого поезда.

Было тихо и спокойно, пассажиры отдыхали, мы тоже легли. Но я еще долго «находился в распятии», вспоминал события последних дней. Так неожиданно прошла и окончилась наша двухдневная остановка в городе Ростове-на-Дону. Мы ехали на юг, но я еще не знал, какие тучи собираются над моей головой и что гулять на свободе мне осталось совсем немного. Будут погони, будет арест, суд и опять потянутся долгие годы тюрем и лагерей. Но все это будет впереди, а пока «мы спали и ничего не знали, когда в пивную к нам ворвались мусора». Это слова из уголовной песни, а жизнь моя — она тоже как песня, только страшная и жестокая.

Часть третья

ВЕК СВОБОДЫ НЕ ВИДАТЬ

ГЛАВА 1

ВОЛКОДАВЫ ВЫХОДЯТ НА МОЙ СЛЕД

Без особых приключений мы с Бульдогом (такую кликуху я дал Витьку) доехали до Баку. Обедали уже у бабки Моти. С того момента, как я застрелил Бормана, а Витек вырубил Санчеса, хоть и прошло часов пятнадцать, а напряжение и тяжесть в голове все еще давили.

— Так, Витек, давай сейчас пару часиков «клопа придавим» (поспим), а к вечеру в город поедем, — предложил я и пошел к себе.

Татьяна возилась на кухне. Сославшись, что себя неважно чувствую, я разделся и лег спать. Часа через два встал, помылся во дворе под колонкой, разбудил Витька.

— Витек, сейчас в город покатим, надо боны в бабки перегнать. Внизу на площади Красина есть часовая мастерская, в ней азербайджанский горский еврей Мамед работает. Я знаю, он скупает «темные вещи», пойдем к нему.

Мы оделись, спустились на площадь. Она, как всегда, шумела людьми, ларьками, машинами. Зашли в мастерскую, кроме Мамеда, в ней никого не было. На азербайджанском языке Витек предложил Мамеду боны и в доказательство вытащил пачку из кармана, сделал ее веером и обмахнул лицо. У порхатого разгорелись глаза.

— Сколько? — спросил Мамед.

— Полторы.

— Даю десять к одному. Сейчас пойдем ко мне домой.

По дороге Мамед зашел в гастроном, вынес две бутылки коньяку. За гастрономом стояло пятиэтажное здание. Мы зашли в первый подъезд, поднялись на пятый этаж, Мамед позвонил. Дверь открыл высокий молодой парень. Мы вошли. Мамед что-то сказал парню, и тот стал накрывать стол. Накрывал, а сам глаз с нас не сводил. Боялся, наверное, что своруем чего-нибудь. «Дурак ты. В твоем клоповнике нам задарма ничего не надо», — хотел я сказать парню, но передумал. Сели за стол, распили одну бутылку.

— Ну, теперь за дело, — сказал Мамед.

Мы выложили на стол боны. Мамед хотел их пересчитать, положил на них руку.

— Зачем обижаешь, Мамед? Здесь ровно полтора «куска». Давай деньги.

— Сабир, принеси сумку, — сказал еврей.

Парень принес большую черную сумку. Мамед отсчитал пятнадцать тысяч и положил передо мной. Я отодвинул их Витьку, а боны подвинул Мамеду. Тот пересчитал их, и мы пожали друг другу руки. Когда допили вторую бутылку, барыга сказал:

— Если еще будут, приносите. Я вас теперь знаю. Где меня искать, вы тоже знаете.

Мы вышли на площадь.

— Поехали, Витек, на главпочтамт. Может, тебе из Брянска что есть. А потом в шашлычную двинем. Жидовский коньяк на меня волчий аппетит нагнал, — сказал я.

На автобусе мы доехали до почтамта, зашли. Витя подошел к окошку «до востребования», спросил:

— Кулакову Виктору письма есть?

— Есть одно, — сказала девушка и протянула Вите письмо. Он взял, глаза его сияли.

— Что-то толстое письмо.

— Ладно, Витек, прячь его. Приедем домой, почитаем, — предложил я.

Купив в гастрономе две бутылки водки и бутылку марочного вина, мы зашли в шашлычную. Заказали двенадцать шашлыков, сидели уплетали и выпивали не спеша. Потом поехали домой. Зашли к Витьку, бабы Моти дома не было. Видно, моталась по своим делам где-то. Витя лег на кровать, я на кушетку.

— Вот теперь, Витек, читай, что там у тебя на родине.

Витя вскрыл конверт. В нем оказалось письмо и тридцать рублей. Витя стал читать письмо от Татьяны. Она писала:

— «Дорогой мой! Наконец-то я получила от тебя письмо и узнала, что у тебя все хорошо, ты жив и здоров. Пока ты служил, я окончила школу, поступила в бухгалтерскую школу и тоже окончила. Сейчас работаю бухгалтером. Но все эти годы я все время думала о тебе. Я люблю тебя и прошу отнестись ко мне справедливо. Все эти годы я жду тебя, переживаю, сердце ноет и болит. Может, у тебя нет денег на дорогу? Высылаю деньги, только приезжай. Прошу тебя, мой самый дорогой и любимый. Жду тебя каждый день. Приезжай скорей. До свиданья. Твоя Таня».

Витя закончил читать письмо, лежал с повлажневшими глазами и о чем-то думал. Я лежал, у меня по щекам катились слезы. Витя заметил, спросил:

— Что с тобой, Дима?

— Да так просто. Ты знаешь, Витек, как хорошо быть любимым и любить по-настоящему, — сказал я, вытирая платком с лица слезы. — Нет, это не водка во мне плачет. Это, Витек, твоя Татьяна достала мое бандитское сердце, растрогала душу. Я бы не задумываясь полжизни отдал бы, если бы кто меня так любил. Сам-то я воспитан по-другому, на сплошных грубостях и жестокостях. И руки у меня в крови по самые локти. Не знаю, смогу я их отмыть когда-нибудь. Так что, дорогой Витек, собирайся в дорогу домой. А то ты будешь сидеть в «кичмане», и очень долго, где-нибудь далеко на Севере на лесоповале. И дождется тебя твоя Татьяна или нет, это бабка надвое гадала.

— А как же ты, Дима?

— Ты на меня не смотри, я у Советской власти в большом долгу. Меня в любую минуту могут поймать или убить прицепом и тебя замести, ведь ты со мной. А там — «дыба и кичман». Они по мне давно плачут. Я и этого Бормана подписался «уделать начисто» ты знаешь почему? Не из-за бабок поганых, нет. Приду на «кичман», а мне воры скажут: «Дим Димыч, ты что, западло? Сходняк решил, Кнут тебе доверил „осудить“ (убить по приговору сходки) Бормана, который „гнал ерша под законника“ (выдавал себя за вора в законе)». И все: прощай, авторитет, ты уже в зоне никто. Это в «ментовке» (уголовном розыске) знать не будут, кто завалил Бормана, а в зоне все знают. Вот так-то, Витек. Поверь уж моему тюремному опыту. Пока, Витек, ты перед законом чист, больше со мной ни на какие дела не пойдешь. А в дальнейшем забудь все плохое, что было. Подвалит Ваня Чурбан, заменит тебя в «экипаже» (банде). Правда, у него нет такого удара, как у тебя, но головорез он, однако, отменный, не раз проверенный. А ты, Витек, женись на Таньке. Баба тебя любит беспредельно. Желаю тебе счастья и долгих лет жизни на свободе. Ты по специальности радист, устроишься на работу, и все у вас с Танькой будет тип-топ, одним словом, ништяк. Завтра начнем собирать тебя в дорогу. Деньги у тебя есть, хватит и на свадьбу, и на хатенку приличную. Может, и я к тебе когда наскочу, если на свободе буду. А сейчас надо письмо это отметить как следует. Таких писем или вовсе не бывает, или бывает у человека раз в жизни. Считай, Витек, что тебе повезло, и ты вытащил козырного туза. Сейчас я спущусь вниз в магазин, возьму бухалова, жеванины, а ты пока погладь рубашки и брюки. Банкет так банкет в натуре должен быть.

Я взял сумку, спустился вниз, зашел в гастроном, в окно заметил, как около дамской парикмахерской стояли разговаривали два мента и двое гражданских. Я стал за ними наблюдать. Майор показывал, кому куда идти. Я понял, начинается «вязаловка», идет охота на волков, волкодавы взяли след. Значит, и здесь меня засекли, но об этом думать было некогда. Задача была одна: вовремя слинять. На улице темнело, в гастрономе находиться было рискованно: перекроют выходы, и ты в западне. Я оставил сумку под столиком в магазине, вышел и направился к ступенькам лестницы, ведущей вверх. Прошел не более двадцати ступеней, как услышал сзади окрик: