Падение царского режима. Том 3 - Павел Щёголев

Председатель. — Что такое бостонка?

Комиссаров. — Это такая машинка маленькая (показывает). Привезли эту машинку, но никто не умеет с ней обращаться, не знает, как печатать на ней бланки. Я прихожу к Макарову и говорю, что привез ее. И начинается такого рода разговор относительно тукумских событий, что в Тукуме какой-то эскадрон был перерезан латышами и что нужно написать воззвание к солдатам. Поговорили об этом, и я ушел. Дней через пять-шесть опять вызывает меня Макаров и говорит: «Вот вам листочек, это нужно будет вам отпечатать у себя». Я говорю: «Я не умею печатать». — «Вы, — говорит, — не беспокойтесь». Через несколько времени приходит какой-то франт. После выяснилось, что это некто Соркин, — служил в департаменте полиции, бог его знает. Соркин принес с собой немного шрифта, набрал что-то и отпечатал штук 300–400, небольшую пачку.

Председатель. — Что именно печатали?

Комиссаров. — Воззвание к войскам какое-то. Там было сказано по поводу тукумских событий, что солдат убили, солдаты должны быть возмущены, — в этом духе. Оно было короткое.

Председатель. — Обращение к солдатам, побуждающее их возбудиться по поводу этих событий?

Комиссаров. — Воззвания были отпечатаны, потом их взяли и унесли.

Председатель. — А Макаров какой листок дал напечатать?

Комиссаров. — Это был набросок воззвания.

Председатель. — Значит, вы сделали это по поручению Макарова?

Комиссаров. — Да, он мне дал.

Председатель. — Какую он занимал должность?

Комиссаров. — Он был заведующим особым отделом, потом был помощником в Москве, а потом уехал в Швейцарию.

Председатель. — Кто же печатал, — Соркин и вы? Или вы не печатали?

Комиссаров. — Безусловно, нет, Соркин печатал.

Председатель. — А я понял так, что вы печатали.

Комиссаров. — Побойтесь бога!

Председатель. — Почему же это в вашем присутствии делалось?

Комиссаров. — Выслушайте меня дальше, и вы сразу поймете. Я прихожу и говорю: «Возьмите эту бостонку к чорту, она мне не нужна». Мне сказали: «Отправьте ее в жандармское управление», — и я ее отправил назад.

Председатель. — Значит, единственное, что сделала бостонка, — это напечатанные прокламации?

Комиссаров. — Только одно воззвание к солдатам, потому что бланки печатать было невозможно. Нужно было иметь типографщика. Проходит месяца два, я совершенно об этом забыл. Приходит ко мне Макаров и говорит: «Вас просят к себе на обед Лопухин и кн. Урусов». Я Лопухина знал. Лопухин в это время, после истории с ожерельем, совсем ушел из департамента, потом ушел из Ревеля и жил у Урусова на квартире.[*] Когда я пришел на обед, там был Макаров. Зашел вопрос о борьбе между Витте и Дурново. Понятно, Лопухин и Урусов были на стороне Витте. Между прочим, Лопухин сказал мне: «Имейте в виду, — вы не бойтесь и не волнуйтесь, — но мы должны заявить о том, что в департаменте полиции печатались прокламации». И вот доподлинная фраза, которая мне врезалась в память (потому что двенадцать лет я ждал этого… Когда у меня дети были в учебном возрасте и ходили в учебное заведение, все газеты ругали меня и пропечатали это… Два мальчика ходили в учебное заведение, а на меня травля шла всюду и везде… Какую каторгу я вынес!), — вот доподлинная фраза Лопухина: «Видите ли, у нас игра, но в игре и маленькая пичка подчас пригодится»…

Председатель. — Как вы сказали?

Комиссаров. — Маленькая пичка, т.-е. — пика и та бывает нужна в игре. Я ушел. Опять-таки говорю, — вам, может быть, моя характеристика известна: кто мне делает добро, я никогда этого не забываю… Проходит опять месяц или полтора. Меня вызывает к себе Витте. Я ехать не хотел, потому что есть, видите ли, в этом отношении ревность: если поедешь к старшему, не доложивши, то после история будет. А я знал, что Дурново с Витте в скверных отношениях. Я отказался.

Председатель. — В каком году и в каком месяце это было?

Комиссаров. — Двенадцать лет тому назад. Я хорошо не помню.

Председатель. — В 1905–1906 г.?

Комиссаров. — Очевидно, в 1906 г., потому что Лопухин не был уже директором, а жил у Урусова. Так вот вызывает меня Витте. Я сказал, что собственно ехать не могу, — не имею на это разрешения. Через некоторое время является чиновник, берет меня за рукав и говорит, что Витте приказал ехать. Я тогда приехал к Витте. Витте, — слов нет, — любезно меня встретил в кабинете, и начинается разговор: «Чем вы занимаетесь?» «Тем-то и тем-то». — «Какие последние сведения оттуда-то и оттуда-то по поводу иностранных государств?» — Я говорю: «такие-то и такие-то». Тогда Витте открывает стол и вынимает целую пачку прокламаций: «Вам это известно?» — «Нет, говорю, — неизвестно». Тогда он начинает перебрасывать: «А это вам известно?» Как раз вынимает, действительно, то самое. «Да, — говорю, — это известно». — «А это у вас печаталось?» Я говорю: «Да, печаталось». — «Каким образом?» Я подробно рассказываю. «А кто печатал?» Я говорю, что Соркин. — «Какой Соркин?» — «Не знаю, понятия не имею. Один раз в жизни видел».

Председатель. — Очевидно, это был кто-то из служащих департамента полиции.

Комиссаров. — Нет, я вовсе не знал. Я сорок раз просил опубликовать, когда меня травили. Знаете, как это для меня было важно в то время. Я потом узнал, — Соркин служил в Москве в одной из типографий, — кажется, бывшего заведующего особым отделом департамента, Сазонова. Одно время после Зубатова был временно Сазонов, это еще до меня. Соркин служил метранпажем и кем-то был там… И вот Витте показывает мне прокламацию. «Да, — я говорю, — верно». — «Это ваша?» — «Наша». — «Так вот имейте в виду, что вас на-днях допросят. Пожалуйста, скажите, нечего там вдаваться в подробности, а прямо скажите, что у вас печаталось». И вот (между прочим, и Лопухин, и Урусов живы, спросите, они вам скажут) оба говорили мне «об этом не беспокойтесь», — одним словом, чтобы я этим не волновался, молчал бы, потому что, во всяком случае, это для меня худо не будет. Вот, позвольте дальше сказать. — Я уехал. На другой день, что ли, являются Камышанский и Рачковский, — я занимался по вечерам в департаменте, — и вызывают меня. Я прихожу в кабинет к ним. Уселись: — «Вот, будьте добры, пожалуйста, отвечать на опросные пункты». Дали мне лист с опросными пунктами, — о том, что печаталось то-то, такая-то печаталась брошюра, не печаталось ли еще что, кто именно печатал. А после этого через несколько времени Урусов объявляет об этом в думе! Урусов первый заявил об этом в думе. Вот и пошла история! Спросите у Лопухина, Урусова, — они живы.

Председатель. — Значит, бумажку принес Макаров?

Комиссаров. — Макаров позвал меня и дал эту самую бумажку. Как теперь помню…

Председатель. — А за какой подписью? От имени какой организации?

Комиссаров. — Абсолютно никакой.

Председатель. — После этого произошла, значит, резня в Тукуме?

Комиссаров. — В Тукуме. Я теперь хорошо не помню, но в Тукуме стоял кавалерийский эскадрон, латыши ночью напали и перерезали эскадрон.

Председатель. — Значит, эта прокламация возбуждала солдат против латышей?

Комиссаров. — Не помню хорошо… В том смысле, что латыши бьют, потому что это революционные организации, а солдаты должны защищать правительство.

Иванов. — Возбуждение солдат против латышей?

Комиссаров. — Я теперь хорошо не помню. Должна же она быть где-нибудь.

Председатель. — Скажите, вы там, в департаменте полиции, один сидели по этому делу или у вас были сотрудники?

Комиссаров. — Там же работал профессор Попов.

Председатель. — В одной комнате с вами или как?

Комиссаров. — Нет, три комнаты было.

Иванов. — Скажите, а когда Макаров показал вам вот эту прокламацию и предложил ее отпечатать, вы читали ее в то время?

Комиссаров. — Читал.

Иванов. — И возражали? Или по содержанию этой бумаги ничего не возражали?

Комиссаров. — Ничего не возражал.

Председатель. — Вы сказали, что Соркин набрал эту прокламацию, и ее отпечатали?

Комиссаров. — И отпечатали.

Иванов. — Где теперь этот Соркин?

Председатель. — В Москве?

Комиссаров. — Должно быть, в Москве.

Председатель. — Это его настоящее имя — Соркин?

Комиссаров. — Да, настоящее.