Стрельба по «Радуге» - Фридрих Незнанский

— У тебя же пустой холодильник! Как ты живешь? Смотреть больно!.. Аты что, имеешь что-нибудь против? Так в сумке ничего особенного: я котлет нажарила, борщ сварила вкусный, ты же всухомятку питаешься, я вижу. Ну, там еще кое-что. Я надеялась, что тебе понравится, — она взглянула огорченно.

— Господи, да конечно же! Я про другое хотел сказать: зачем ты зря время тратила? Заехали бы сейчас в ресторанчик…

— Нет, — категорически отвергла она его робкое предложение, — настоящий мужчина должен питаться как следует! Даже и не думай!

«Настоящий мужчина» — это, пожалуй, ее оправдывало. Даже больше чем…

Но уже в подъезде, когда Филипп вышел с сумкой в руках и придержал дверь для Татьяны, сбоку к дверям подошел незамеченный Филей во тьме, слабо освещенной лампочкой над козырьком подъезда, сын Татьяны Прокопьевны, собственной персоной. Увидев Филиппа, он в буквальном смысле остолбенел. Потом перевел взгляд на веселое лицо матери, снова на Филиппа и, заикаясь от нарастающего гнева, истерически закричал:

— Мать, ты чего творишь? Ты хоть соображаешь, кто это?! — и он почти с мистическим ужасом уставился на Агеева, не в силах сдерживать своих эмоций.

Филипп, не предпринимая никаких действий, просто с интересом смотрел на него.

— Знаю, — с таким же спокойным достоинством ответила Татьяна. — Он — очень хороший сыщик, который выводит на чистую воду таких бандитов, как твой родной папашенька. А что тебя удивляет?

— Но ведь они же сегодня… меня…

— Ну, договаривай, договаривай, — вмешался Филя. — Расскажи матери, как ты, сукин сын, выдал синяки да ссадины от своей недавней автомобильной аварии, в которой по пьянке разбил машину, за следы от зверских побоев в следственном управлении, и тем самым ложно обвинил честного человека, который арестовал бандитов Ловкова и Грошева. И отнес свою подлую кляузу, лживый донос в Управление собственной безопасности, полковнику Головинскому. Отец научил? Сам-то ты вряд ли бы додумался, башка не та… А теперь честный человек арестован. Но ненадолго, я думаю, потому что теперь уже ты сам точно займешь его место. Мы твое «чистосердечное признание» отправили в УСБ, и тебя, я думаю, уже завтра пригласят для дачи объяснений! И не думай куда-нибудь смыться, на дне найдут, а мы поможем. — Филипп не боялся блефовать, ибо никто сейчас не смог бы его проверить, а что будет завтра, один Господь знает. Ну, может, еще Александр Борисович, если он успеет до завтра поговорить с Меркуловым. — Ты об этом, надеюсь, рассказал отцу? Или постеснялся? И про то, как сегодня выложил нам всю правду на стол и, распуская сопли, умоляя, чтобы мы тебя самого не отправили в тюрьму, а оставили под подпиской о невыезде? Ты, это тоже ему рассказал? Или все свалил на нотариуса, которому вы все со своим постоянным жульничеством и угрозами уже давно в печенке сидите? Чего молчишь-то, юрист? Расскажи, наконец, хотя бы родной матери, как ты регулярно занимаешься вымогательством. Ты ведь — тоже уголовный преступник, но, повторяю, временно пребывающий на свободе. А избежать наказания все равно не сможешь.

Татьяна застыла, подобно каменному монументу. Но теперь уже Филиппу было все равно. Раз уж так вышло, незачем было искать смягчающие выражения. Или оправдываться обстоятельствами.

— Да, и еще, мы тебе забыли сказать, чтоб ты папаше своему передал. На нас тут наехала было, по его просьбе, надо понимать, черкизовская братва — бандиты Балябы и Дубового, которых «крышует» твой папаша, да ты и сам про них знаешь. Ну, так вот, не получилось у них встречи. Они полежали немного на земле, отдохнули, потом пришли в себя и сказали, что больше не будут приставать к нам со своими глупостями, но очень просили передать пламенный привет своему доброму корешу Грошу, который чалится в «крытке».

Ты ведь знаешь, что Грош — это уголовная кличка Гришки Грошева? Разве папа не говорил тебе? Странно… Родному сыну мог бы и сказать… Но ты передай все-таки, когда завтра отправишься к нему на очередную «свиданку». Договорились? А теперь — свободен… Ну, что, Татьяна Прокопьевна? Не ожидали услышать такое? Он же постеснялся, поди, сказать вам, что целый день провел у нас на допросе, а потом писал свои признательные показания? Увы, есть многое на свете, друг Гораций, как говорит один мой коллега, известный своей любезностью, о чем и не снилось мудрости твоей. Извините за не совсем точный перевод из Шекспира.

И произошло неожиданное. Татьяна засмеялась и посмотрела сперва на Филю, а потом на сына. И сказала, продолжая как-то очень обидно посмеиваться:

— Ступай наверх, там поешь. И посуду помой, бардак за собой не оставляй!

— А ты? — спросил Игорь, глядя исподлобья.

— А у меня свои дела. Пойдемте, Филипп Кузьмич, — и она отпустила дверь, которая гулко хлопнула перед самым носом Игоря. Он не успел и шага сделать, чтобы придержать ее, настолько был озадачен, и теперь набирал код, с откровенной ненавистью глядя вслед Филе, который легко уносил увесистую сумку.

— Саша, — услышал Турецкий голос Генриха. — Ты заронил в мою душу некоторое сомнение, и я поспешил уточнить. Забудь про того. Есть еще один Игорь Павлович. Кстати, и остальное сходится. Точнее, он был тут, а теперь — в другом ведомстве. Помнишь, где Слава когда-то заканчивал карьеру? Вот там он был последнее время, а теперь, кажется, получил новое назначение.

— Еще бы не помнить! — Гена напомнил о Вячеславе Грязнове, работавшем последний период перед своей отставкой в МВД, в центральном аппарате. — А сейчас куда его завернула ротация?

— Это хорошо, что помнишь, поинтересуйся у дяди Кости. Ему привет, чуть не забыл передать, извинись за меня. Пока…

Значит, этот генерал — не тот генерал, и эта Вера — вовсе не Вероника, а Вероника — совсем другая. Ох, «темнила»!..

— Ты не слишком поздно? — язвительно спросил Меркулов, открывая дверь Турецкому.

— В самый раз, — деловито ответил Александр Борисович. — И, вообще, Костя, я не кашу манную приехал к тебе по столу размазывать, а как к бывшему наставнику, который, полагаю, не забыл некоторых своих обязанностей перед обществом!

— «Здорово» длинно, но… непонятно, — констатировал Меркулов, тихо ступая по полу и отправляясь на кухню. Стало быть, семья уже спала.

— Извини за голос…

— Ничего, к тебе давно в этом доме привыкли.

— Я знаю. И, если б не Ирка, ты со злорадным наслаждением женил бы меня на своей Лидочке!

— Тогда — возможно, да, а теперь — и не проси.

— Зря. Я с тех пор стал много умнее. И краше…

— Оно и видно. Как был босяком, так им и остался. И как я мог воспитать такого?..

— Договаривай, — печально помотал головой Турецкий. — Никто меня не любит. И, как я стал замечать в последнее время, не меня одного. Вот и Андрюшу Ловкова жена бросила и сбежала со своими и его вещами за границу. А вот еще одна сучка… Мы с Максом думали, она — Вера, а она, оказывается, — Вероника. И вряд ли сильно любит своего седого генерала Игоря Павловича Маргоева. Хотя, может, я и ошибаюсь, и никакая она не сучка, а относится к мужу, как к родному папочке-попочке… Такое ведь тоже бывает, Костя, да? Ну, посочувствуй бывшему любимому ученику, который хочет расти над самим собой, а ты брезгливо отказываешь ему в помощи…

— Что-то ты говорлив, друг мой, — Костя поморщился. — Просить пришел, так проси. А то давай чайку попьем. — Он посмотрел на круглые часы над холодильником — шел одиннадцатый. — Самое время.

— Увы…

Турецкий вздохнул и, пока Меркулов кипятил чайник и заваривал крепкий чай, рассказал о заботах последних дней. Тут были и побег Зинаиды, и тайная перепродажа дома генералу, и арест Рогожина, и многое другое. Меркулов внимательно слушал, как это всегда бывало и в прошлые годы, не перебивая, но это не означало, что у него не было вопросов, он их еще задаст, да не один десяток, прежде чем прийти к какому-нибудь Приемлемому решению и пообещать помощь. Но если пообещает, то — кровь из носа! — выполнит. Даже если потом его будут ждать неприятности. Однако Турецкий надеялся все-таки, что больших неприятностей быть у Кости не должно, а к малым он и сам давно привык. Разумный эгоизм — ничего не поделаешь, не мы придумали, нас этому старательно в средней школе учили на уроках о творчестве Чернышевского. Так и живем с тех пор — ничего толком, ни туда ни сюда, ни — к разуму, ни — к эгоизму…

Меркулов порадовал первым же сообщением.

— Есть такой генерал. И большой генерал, один из заместителей Председателя таможенного комитета. Пришел туда из… ну, неважно, сам догадливый. Для усиления.

— Неужели?! — Турецкий сыграл натуральный испуг.

— В самом деле… погорели карусели… — Костя засмеялся. — Угадал. Знаешь, я, конечно, слышал всякое, но чтоб начинать с этого?.. Как-то странновато…

— Вот и мне сразу показалось… — с наигранной радостью чуть было не воскликнул Александр, но вовремя сдержался и, под взглядом Меркулова, зажал себе рот ладонью. — Извини, никак душевных сил рассчитать не могу.