Чемпион - Сергей Майоров
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Пекуш вновь надолго замолчал, повернувшись к окну. Огоньков сигарет стало больше, и вспыхивали они ярче. Иногда до нас долетали обрывки речи на незнакомом мне языке и громкий смех. Мне показалось, что я разобрал слова «Иван» и «Алёша».
Пекуш поморщился:
– Думали, как лучше, а сделали, как всегда. Думаешь, кого сюда собрали, спортсменов? Черта с два! Сюда попали джигиты, у которых хватило денег заплатить военкому, чтобы служить рядом с домом. Многие из них занимались борьбой, у кавказцев это в крови, но выше первого юношеского разряда никого нет. Мне обещали прислать нормальных ребят из других частей, но никого не прислали. И до осени не пришлют. Может, будут какие-нибудь футболисты или легкоатлеты, но мне нужны рукопашники. За создание новой системы перед генералом я отвечаю лично, с меня и будет весь спрос в ноябре. Ты должен постараться, Ордынский!
Я кивнул. Я чувствовал себя гордым от оказанного доверия. И был рад, что старый сослуживец отца не обманул: тут действительно интересно и два года не пропадут даром.
– С завтрашнего дня начинаются интенсивные тренировки. Заниматься с тобой я буду лично, по особой программе. Определенные наработки у меня уже есть. Кроме тебя, я могу рассчитывать разве что на Лысенко. Правда, по сравнению с твоим послужным списком его победы не блещут, он всего лишь занял третье место на первенстве города по вольной борьбе, да занимался каким-то доморощенным джиу-джитсу у подпольного тренера.
– Кузякин, кажется, тоже борец, – сказал я осторожно.
Пекуш махнул рукой:
– Борец – это не только запись в спортивном билете, но и бойцовский характер. А у него характера – ноль. Половая тряпка, а не мужик. И он, и этот парашютист-бегун Телятников. Достаточно вспомнить про дембельский поезд.
– Это вам Лысенко успел рассказать?
Пекуш внимательно посмотрел на меня и не ответил. Опять повисла долгая пауза. Неожиданно Пекуш закруглил разговор:
– Кроме вас четверых, среди солдат русских нет. И до осени не ожидается. В ВМО одни таджики подобрались, даже из одного аула, по-моему. Они держатся обособленно, своей мафией. Есть еще Савчук и Бальчис, но они, так сказать, в другой весовой категории. Если увидят – помогут, но за всем уследить они не в состоянии. Так что держаться надо самим. Дедовщины у нас тут в принципе нет, но сложные ситуации могут возникнуть. Если что – обращайся прямо ко мне, я вмешаюсь. Но лучше решать проблемы самостоятельно. Сперва будет трудно, но со временем это оценят. Вернешься на гражданку настоящим мужиком.
Я долго не мог заснуть. Из соседних кубриков доносились голоса и скрип кроватей. А я лежал и вспоминал отца.
Мне казалось, что, прожив почти всю жизнь в военном городке, я кое-что знаю об армии. Судя по тому, что я увидел и услышал за два дня, я здорово заблуждался.
Отцу форма не шла. У него было доброе и немного растерянное лицо, на котором криво сидели очки в тяжелой роговой оправе, он застенчиво улыбался и говорил тихим голосом. Я никогда не слышал, чтобы он ругался матом – а в моем детстве матерная речь звучала отовсюду, ей виртуозно владели и взрослые, и мои сверстники. Мать в сердцах однажды крикнула отцу:
– Хоть бы ты ругаться научился, как мужик!
Он часто уходил на охоту, но вместо ружья брал с собой фотоаппарат «Зенит» с сильной оптикой. Нормальной охотой увлекались многие наши соседи. Они хвастались друг перед другом трофеями и вкусно готовили мясо во дворе перед домом. А отец по вечерам запирался в ванной и печатал свои фотографии, колдуя над реактивами и переводя огромное количество фотобумаги, пока не удавалось добиться нужного качества. Из ванной он выходил поздно ночью, усталый, но очень довольный, и долго промывал фотографии в жестяном тазике. Мать просыпалась и кричала ему:
– Ну когда ты угомонишься?
Уходя утром на службу, он старался не шуметь, но непременно что-нибудь ронял в коридоре, и я просыпался. Если он это видел, то начинал смущенно улыбаться, поправлял тяжелые очки и мялся у дверей, как будто хотел мне сказать что-то важное, но так ничего ни разу и не сказал.
А еще он приводил домой солдат. Мать хоть и ворчала на это, упрекая отца, что он не бережет семейный бюджет и заставляет ее лишний раз мыть полы, всегда с удовольствием готовила котлеты и борщ, чтобы было, чем угостить. Те солдаты не были наглыми и не выглядели зачморенными. Вежливо здоровались, организованно мыли руки и порывались вымыть посуду после еды, а за столом рассказывали о своих семьях, зачитывали письма из дома, строили планы на будущее. Увольняясь, они не забывали зайти попрощаться и дарили маме цветы.
В детстве я стеснялся отца за то, что он не как все. Однажды мой одноклассник, папа которого был капитаном офицерской футбольной команды и организатором выездов на шашлыки, обозвал его рохлей и подкаблучником. Мы подрались. Я победил и заставил одноклассника извиниться. Но потом долго сидел позади школы и думал, что он сказал правду.
Вечером отец этого парня пришел к нам домой разбираться. Я не слышал, о чем мои родители с ним говорили. Инцидент закончился ничем. А на следующий день отец отвел меня к Мастеру, который, хоть и давно уволился из армии, продолжал жить в нашем городке и на общественных началах обучал ребят самбо и восточным единоборствам. Я начал тренироваться, увлекся и вскоре стал лучшим учеником. Хотя Мастер никогда не говорил со мной о родителях, в процессе тренировок изменилось мое мнение об отце. Я перестал его стесняться, и мы больше времени начали проводить вместе.
Я подумал: неужели в подчинении отца были такие солдаты, как Острокнутов, Лысенко, Телятников или храпящие за стенкой кавказцы? Как он с ними справлялся? Тогда было время другое? Или они так сильно менялись по дороге из казармы к нам домой?
2
Посреди ночи меня разбудил Телятников:
– Ты в туалет, случайно, не хочешь?
– Не хочу.
– А мне вот приспичило. Может, сходим? Бальчис говорил, ночью по одному не ходить.
Телятников с надеждой смотрел на меня. Я чертыхнулся и откинул одеяло. Ладно, во всем надо искать положительное зерно. Не помешает узнать, как протекает ночная жизнь в нашей части. Раз уж меня все равно разбудили, так почему бы не сделать это сейчас?
Я быстро оделся, и мы пошли. Телятников зацепил ногой табуретку.
– Тише ты! – Я толкнул его в спину.
Коридор освещался несколькими лампами, горевшими вполнакала. Кровать Бальчиса была пуста. Куда он подевался? Когда я вернулся от Пекуша, сержант спал на одеяле, накрыв лицо журналом «Вокруг света».
В предбаннике было
