Должностные лица - Иван Щеголихин

— Ой, жарко! — Она взяла немецкий журнал и стала размахивать, как веером перед собой.

На обложке лицо женщины, так похожей на Ирму! Он даже запах духов услышал Ирминых от этих маханий.

— Ты тоже осталась? — он будто вонзил в нее вопрос.

— Меня Михаил Ефимович отвез. Я устала и попросила, чтобы он меня отвез… по пути, собственно говоря.

Не сосчитать, скольких девок Мельник заставил потерять невинность в разных смыслах, в прямом и переносном. Для него разложить, развратить — главное счастье. Если бы не было таких, как Мельник, Шибаев жил бы совсем иначе. Как? Да никак, ему только так кажется, а на самом деле он всегда подражал бы не Мише, так Грише. Говорят, микробы ни на золоте, ни на серебре не водятся. Но серебром и золотом можно сгноить человека быстрее, чем чумой или холерой. Главное — чтобы были чистые и невинные, чем больше их, тем лучше. Зачем? Чтобы жизнь была чище? Нет, — чтобы было кого дурачить.

Чего ты на Мельника разозлился? Сучка не захочет, кобель не вскочит. Послал девчонку, а вернулась шлюха. Он смотрел на нее прямо, мрачно, оглядывал ее голые руки, голые ноги. Кресло низкое, и подол задрался.

— Раздевайся, — сказал Шибаев.

Наступила полная тишина, полнейшая. Цыбульский на совесть сделал, ни звука снаружи, двери двойные и рамы запакованы.

— Как, совсем? — спросила она, стараясь не пугаться, и что-то еще думая, может, опять про голову на плечах. В конце концов, почему бы ей не покрутить своим шефом, ведь у других получается? А он подумал, что предложит сейчас ей такую программу, которую по любви не предлагают. Бесплатно.

— Совсем.

И пусть она орет, хоть раздерется — Цыбульскому за все заплачено.

— Но свет хотя бы можно выключить?..

Глава двадцать первая РУКИ ВВЕРХ!

В меховом отделе Центрального универмага работали три человека, две Люды — Неешхлебова и Пак, совсем молоденькие, они торговали всего один год, и заведующая Тлявлясова Хадиша Ивановна, на самом деле Имановна. Девочкам работа нравилась, Тлявлясовой нравились девочки, с ними можно было выполнять план. Вначале обе Люды отказались торговать левым товаром — сейчас не деньги для них главное, а доверие и авторитет. Заканчивается строительство нового универсама, и обе Люды хотят получить туда хорошую рекомендацию. Девочки не пропустили ни одного субботника, и никак не хотели себя компрометировать левым товаром. Тлявлясова напомнила им, что она является не только завотделом, но также и председателем месткома, и не сможет дать им нужную характеристику по очень простой причине — девочки преследуют корыстные интересы и не хотят поддержать отдел, когда у нас горит план товарооборота. Она привозит с мехового комбината острый дефицит, на базе такой продукции сейчас нет. Горторг требует выполнения любой ценой — ищите товар, кровь из носа, но чтобы план был, иначе останетесь без прогрессивки. Если вы меня не поддержите, заявила Хадиша Ивановна, тогда принцип на принцип — на работу в универсам она их не пустит. Напишет, что обе Люды не заслуживают доверия и склонны к сотрудничеству с ОБХСС. Не дождавшись ответа на свою речь, она принесла из подсобки мешок с воротниками из лисы и приказала реализовать. «Не бойтесь, девочки, инспекция в наших руках». Обе Люды переглянулись, попросили фактуру, завотделом выписала, и в тот же день мешок воротников был продан. «Молодцы девочки, я вам гарантирую характеристику». Но этого мало, перед закрытием она дала каждой Люде по сто семьдесят рублей — к вашему дню рождению. Потом Тлявлясова доказала им, что она в хороших отношениях с Зябревой. Когда торгин-спекция опечатала подсобку, Хадиша Ивановна позвонила ей, после чего собственноручно сорвала пломбу, сказав обеим Людам: видите, я никого не боюсь.

— Сегодня, девочки, день особенный, требуется от нашего отдела повышенная дисциплина, — сказала Хадиша Ивановна. — Сегодня нас должна посетить жена председателя исполкома, самого товарища Барна-улова. Она хочет приобрести каракуль, а также норку честным путем, а не через черный ход.

Предупредив девочек об особой ответственности, Хадиша Ивановна пошла приготовить чай, а обе Люды стояли без нее и нервничали — что там за жена, не лучше ли ей пойти, как все начальники, через подсобку? Как бы чего не вышло. И еще Тлявлясова предупредила, чтобы девочки, не дай бог, не продали кому попало во. эту норку и черный каракуль. Она показала им отменный товар, тридцать шесть шкурок, на обороте хорошо видна маркировка — по двадцать пять, по двадцать девять, по тридцать два рубля, отборный каракуль, приятно его погладить пальцами. Но в накладной указывалось, что цена каждой шкурки по семь рублей восемьдесят копеек, ввиду значительного дефекта. Вот так, девочки, хоть верьте глазам, хоть не верьте. Могли хотя бы маркировку зачеркнуть — нет, оставили. За тридцать шесть штук жена эта самая заплатит двести восемьдесят три рубля тридцать две копейки. Обе Люды переглянулись, — на самом деле шкурки стоят больше тысячи рублей. Девочки никому не скажут, жена мэра тоже. Выписана накладная, она пойдет для отчета и никто не будет разглядывать маркировку. Вместе с хорошим каракулем тут же лежала белая норка, тоже отобранная для воротника и для шапочки, якобы сделала это сама Зябрева.

— Девочки, смотрите, я на вас надеюсь, — опять появилась Хадиша Ивановна. — С минуты на минуту она должна прийти, девочки, с минуты на минуту…

В эту самую минуту в широкие двери ЦУМа входил Нурлан Батыр-беков, машинист электровоза шахты «Вертикальная-бис», член ВЛКСМ, ударник коммунистического труда, который тоже хотел купить по-честному жене подарок в честь ее дня рождения. Пока он был холостой-неженатый, он не отмечал никаких таких дней подарками, потом, после службы в армии, вернулся в родной аул Адилет, женился на Гульжан, и она потребовала отмечать два дня рождения, его и свой. Из аула они уехали в Каратас, Нурлан пошел на шахту получать большие деньги, пятьсот, как говорили ему, и даже больше. Прошло два года, у них стало четыре дня рождения, две девочки появились, Айша, а потом Гайша. Если так дело пойдет и дальше, к следующей пятилетке в семье Нурлана будет десять дней рождения, и надо каждый год десять подарков. А зарплата одна, и дома своего нет, есть только комната в общежитии для семейных, но дом у Нурлана обязательно будет, чтобы держать баранов штук пять, десять, пятнадцать и обязательно лошадь — для детей кумыс. И вообще казах без лошади не казах.

Бестолковее Центрального универмага Нурлан ничего не знает, всего здесь навалом, окосеешь, пока разглядишь. Ходишь, ходишь, весь мокрый, потный, в сон тебя начинает бросать, в глазах рябит, а того, что надо, не найдешь, хуже базара. Вещь надо купить такую, чтобы осталось семье на еду, нехорошо занимать до аванса. Гульжан просит дубленку и сапоги со смехом. Сейчас лето, можно потерпеть, а зимой мал-мал накопим и купим. Если будет дубленка, нужна шапка. Нурлан пошел в «Головные уборы», посмотрел, шапки на его вкус нет, сплошные кепки, шляпки по четыре рубля, по семь рублей, по двенадцать рублей — дешевка, Гульжан может обидеться. Заработок у него приличный, в среднем четыреста в месяц: аванс сто двадцать и получка рублей двести с лишним, кое-что туда-сюда бухгалтерия вычитает. Питание берет много, на каше-маше рубать уголек не сможешь, нужна баранина, шесть-семь рублей на базаре, а еще лучше конина, казы, чужук, ну, конечно, раз в полмесяца можно раздавить с Гульжан «пузурок». В меховом отделе Нурлан не увидел ничего подходящего, только лиса, сплошная лиса и лежит, и висит, смотреть не на что. Нурлан знает, какой бывает зверь. В его ауле Адилет и на волка охотятся, и на корсака с беркутом, и на лису, только не такую, а рыжую, как огонь. А эта, как мышь, и цена ойбой, что за цена — сто тридцать пять рублей!

— Какой зверь? — спросил Нурлан молодую продавщицу-кореяночку.

— Это не зверь, — ответила она. — Это лиса серебристо-черная.

— Это не лиса, а кошка, ты не видела настоящую лису, — начал поучать ее Нурлан. — У нее красивый мех, не сравнить.

Даже такую драную лису он не может купить без потери для своего кармана, у него стало везде щемить, ломать, крутить, все стало болеть, как перед плохой погодой у старого-престарого деда. Нурлану стало не по себе.

— Кто такую цену выдумал? — недовольно спросил Нурлан.

Кроме кореяночки здесь еще была русская молодая, они переглянулись — ходят тут всякие, посмеялись над Нурланом. Он был и ушел, но тут появилась третья, уже давно не девочка, толстая большая казашка, вся в золоте, их начальница, и сказала Нурлану по-казахски, чтобы он шел отсюда, если денег нет, здесь бормотуху не продают. Нурлан послушался ее совета и пошел от мехового отдела в часовой. Если бы она ему сказала какие-нибудь другие слова, если бы его так проводила, допустим, русская или кореяночка, он ушел бы спокойно. Но поскольку напутствовала его такими, не совсем хорошими, словами казашка, иди, мол, кочуй дальше, пустой карман, в нем засела заноза, и с каждым шагом она все глубже проникала в сердце Нурлана, и ничего ему не оставалось, как эту занозу вытащить. Но каким способом, он пока не знал. Вместо меха он решил купить Гульжан золотое кольцо, приблизительно, как у этой казашки, толщиной с жирную гусеницу. В ювелирном отделе он смотрел, смотрел, оказывается, если брать толстое кольцо, нужно выложить больше, чем аванс и зарплата вместе взятые — четыреста восемьдесят рублей. Есть дешевле — по сто пятьдесят, тонкое, как нитка, — зачем? Чем больше золота, тем больше радости, Нурлан понимает, не маленький. Ходил он, ходил целый час, ничего не выбрал, плюнуть решил. Остается на самом деле купить «пузурок» и ехать домой к Гульжан, к детишкам на шестом автобусе. Но ему что-то мешало, он как будто что-то потерял или наоборот, ему дали лишнее. Он быстро пошел в меховой отдел, там за это время ничего не изменилось. Все три продавщицы в синих халатах во главе с этой толстой в золоте стояли чинно и смотрели во все глаза на покупателей. Они будто ждали, высматривали Нурлана, чтобы вытащить его занозу. Сейчас он с ходу увидел, что и у молоденьких тоже в ушах золото, пусть поменьше, чем у толстой, но побольше, чем у его Гульжан. Зарплата у продавца рублей семьдесят, а кольцо за четыреста восемьдесят откуда? Не знал Нурлан, сын степи, что дело тут не в зарплате, что золотое колечко дают утруска, усушка, утечка. Стоят и смотрят по сторонам, что за работа, разве сравнить с шахтой? Заноза еще глубже вошла в сердце Нурлана, надо что-то делать. За два шага до прилавка он достал получку, не хотел, чтобы его опять прогнали, достал получку и начал по одной бумажке, по двадцать пять, выкладывать прямо на стекло, под которым лежала драная кошка, называемая черно-бурой лисой. При виде денег у них и доверие к покупателю появилось, они уже вежливее, внимательнее, они уже забыли, что оскорбили этого молодого казаха, а это еще больше обидело Нурлана — как так, оплевать человека и тут же забыть?