Ревность - Кристина Французова

«Но почему же у меня не получается отыскать тебя? Я не выдержу, не справлюсь если мучений окажется слишком много. Пожалуйста, комната, откройся. У тебя в гостях так хорошо, спокойно и совсем не страшно. Впрочем, тебе не помешал бы ремонт. Прошу тебя, покажись, сжалься надо мной, ну же! Откройся, прошу! Ты мне очень-очень нужна…»

Пока я искала заветное спасение в забвении, муж пристроился сзади и не смочив меня хотя бы слюной, вогнал свой огромный орган прямо в мой сухой и неподготовленный зад. И я заорала. Во всё пересохшее горло, роняя на ковёр крупные капли слёз и крови из потревоженной ранки на лопнувшей губе.

— Гера! Прекрати! Пожалуйста! Мне больно! Гера, умоляю тебя…

Но он намеренно только наращивал скорость движений, а я хрипела и молотила кулаками пол, устланный ковром, когда в скулу прилетел кулак скользнув к виску. Я услышала хруст в голове, но не успела осознать откуда именно он послышался, потому что в следующее мгновение погрузилась в темноту, на этот раз совсем без птичек…

К сожалению, моё беспамятство не продлилось долго. Пришла в себя я слишком рано, намного раньше, чем хотелось самой. Гера всё ещё таранил меня изнутри. И тогда на меня обрушилась вся раздирающая боль в голове и нижней части живота.

— Очухалась, — изверг тоже заметил изменения во мне. — Молодец. Надеюсь, в этот раз ты запомнишь, Мира, что отныне будет только так, как захочу я. Теперь твоё мнение меня не волнует, жена. — Он потянул меня за волосы, оттягивая голову максимально назад и задёргал бёдрами вгоняя свой раскалённый поршень в порванный зад. Я чувствовала, что внутри меня что-то хлюпает и боялась даже задуматься, что это могла быть кровь.

— Твой зад совершенен, Мирка. Узкая, не раздолбанная дырка. Идеальная, — приговаривал он мне на ухо, а я с трудом сдерживала рвотные позывы. Голова кружилась и в запрокинутом состоянии становилось хуже, потому что тошнота подбиралась к самому горлу. — Долбаная сука, измотала мне все нервы. Но отныне ты узнаешь, что такое воля мужа, стерва. Я выбью из тебя всю похотливую дурь… — Он шептал какую-то ересь, в которую я даже не вслушивалась: — Мм, Мир-ра, ты моя самая любимая шлюха… — И продолжал нещадно тянуть волосы, грозя содрать с меня скальп, тогда как бёдра убийственно пробивали мой зад.

Вскоре он зарычал, толкаясь намеренно глубже, и наконец кончил. Я же испытала неимоверное облегчение. Ничего за всю свою жизнь я не хотела столь отчаянно и сильно, как чтобы он слез с меня сию же минуту. Даже не видя его лица, а вдыхая лишь запах, меня дико тошнило. Как будто я отравилась несвежими продуктами, но исторгнуть из себя хотела не испорченную пищу, а отвращение, гадливость и омерзение всем происходящим.

Физическая боль со временем, рано или поздно утихнет сама по себе, спасибо матушке-природе за регенерацию, но как быть с жесточайшим разочарованием и крушением надежд…

Вопреки моим мечтам изверг долго не выходил из меня, водил носом по волосам, которые перестал тянуть рукой. Вдыхал мой запах и будто урчал. Если раньше я расценивала подобное как проявление чувств, то сейчас это казалось противоестественным. Нежность после насилия… — терпеть ещё более муторно и гадко, чем переждать сам кошмарный процесс. Не надеется же он, что я забуду о сотворённом? Когда изверг скрылся в ванной, я наконец растянула измученное тело прямо на полу, опускаясь животом на ковёр, совершенно не беспокоясь о гигиене или чистоте полового покрытия. Наверно меня накрыло беспамятство, потому что я очнулась лишь тогда, когда по возвращении Гера небрежным жестом швырнул мне на спину влажное полотенце и пренебрежительно произнёс:

— Если не пойдёшь в душ, то хотя бы оботрись. — После чего раздался звон стаканов, и, как ни странно, вскоре перед моим носом оказалась остро пахнущая спиртным янтарная жидкость. — Это коньяк. Здесь мало. Как раз тебе на глоток. Выпей и ложись спать.

Он обо мне что… заботится? Чудовище, выкованное из чистого льда и облитое ненавистью, способно проявлять добрые чувства?

Если бы могла и не трусила, то я бы непременно расхохоталась, но в действительности я не смогла удержать сорвавшийся с губ жалобный стон, когда поднималась и принимала бокал из ненавистных рук. От запаха конька затошнило сильнее, но я без раздумий опрокинула в себя всё содержимое одним махом. Внутренности обожгло, и, как ни странно, одной порции показалось мало, бутылка пришлась бы в самый раз. С трудом обтёрла промежность полотенцем, но каждое движение руками или телом и даже самое лёгкое прикосновение к коже заставляло морщиться, стискивать зубы, глотать непрошенные слёзы и я бросила в итоге дохлую затею. Легла в кровать, предварительно сняв последнюю деталь гардероба — чулки, остальное Гера изодрал. Повернувшись к стороне мужа спиной, я накрылась одеялом с головой и наконец позволила себе утонуть в болотистой, вязкой темноте.

***

Проснулась или скорее очнулась, когда за окном вовсю светило солнце, но на душе царила чернильная непроглядная ночь. Потянувшись, застонала. Тело ломило. Но что такое испытывать страдальческие муки я поняла после посещения туалета, когда промежность буквально взорвалась болью. Взглянув на отражение в зеркале, я едва удержалась на ногах. Под глазом на пол-лица расплылся отвратительный фингал, скула опухла, в уголке губ приличная ссадина, до сих пор кровоточащая при малейшем движении рта, под носом засохшая кровь, склеры покраснели от полопавшихся сосудов, под вторым глазом чёрная тень. Хоть не фингал, уже проще. Кряхтя, кое-как почистила зубы и приняла душ. Пока промывала волосы, собственная кожа головы вопила с такой силой, что я прочувствовала каждый волосок.

Чёрт, на моем теле осталось хоть одно место, которое не болело?

Надев чистое бельё и халат, вернулась в постель. Никто и ничто на свете не заставил бы меня выйти к людям в таком жутком состоянии. Я даже предусмотрительно заперла дверь в спальню на щеколду. Ни один человек не зайдёт сюда, пока синяки не сойдут с моего тела. Чудовищного позора я точно не переживу. А он неминуемо нагрянет, стоит окружающим увидеть меня во всей «первозданной красоте» и начать активно выражать бесполезное сочувствие, сопровождая неискренние слова жалостливыми взглядами.

Когда бьют — это безусловно больно, но, когда снисходительно жалеют — это запредельно унизительно.

Я слышала шорох за дверями, кто-то приходил для уборки. К обеду тётя Маша стучала в дверь, звала на обед, но я не открыла. Воду пила из-под крана в ванной комнате, а принимать