В поисках утраченных предков (сборник) - Дмитрий Каралис

— Возьмите стакан! — крикнул вслед Джордж.

— О, е, стакан! — вскинул руки Ларс и пообещал, держа их над головой, словно сдавался: — У меня есть шведская рыба! Сейчас буду брать!

Сервировка была проста, но изысканна — на мраморной поверхности ограждения сверкали розовые ломти шведского лосося, белел сквозь пластик греческий хлеб, искрилась капельками росы бутылка русской водки, в чашках дымился бразильский кофе и не имеющий национальности тоник в пластиковой упаковке, которую и бутылкой не назовешь, пускал пузырьки, при взгляде на которые вспоминался аквариум с рыбками. Джордж быстро расставил кресла полукругом. Медведев налил коллегам водки, себе — тоника и вознес стаканчик:

— За женщину, в которую мы влюблены и которой стараемся не изменять! За госпожу Литературу!

— О, да! — Джордж выпил и выдохнул. — Жена может простить измену, литература никогда не прощает!

Ларс закивал, захохотал, покраснел.

Шелест пальмы над головой и ослепительный блеск моря навевали успокоительную мысль, что сидеть на террасе можно вечно — этот древний холм с портиком акрополя и маслиновой рощей невдалеке простоит еще тысячу лет, это море будет вечно блистать, а солнце светить, крепкая бетонная терраса всегда будет рада гостям, на ее мраморном ограждении всегда будут стоять напитки и закуска, а собеседники — милые, добрые люди — не избудут во веки веков, как и сам Медведев, ждущий теперь тринадцати часов по московскому времени…

Они заговорили об отношениях правительств своих стран к писателям — Ларс уверял, что в Швеции писатель может жить, и не выдавая на-гора километры строк — правительство дает стипендии и субсидии, понимая, что литература — занятие не коммерческое; Медведев перечислял, что мог в советское время позволить себе средний писатель на гонорар от книги: дачу, машину и безбедное существование до следующей книги. Ларс изумленно вскидывал брови, Джордж кивал, подтверждая, что так было и в Румынии при Чаушеску.

— Но так было раньше! — поднимал палец Медведев, давая понять, что он еще не закончил. — Сейчас книги стали дороже, но писатели бедней! На гонорар от повести, напечатанной в журнале, можно прожить десять дней!..

— Десять? — с ужасом в глазах уточнял Ларс.

— Десять! — кивал Медведев. — А как жить остальные триста пятьдесят пять дней? Мы с вами знаем, что невозможно полноценно писать и каждый день ходить на работу. В определенном возрасте работа не помогает писателю, она висит, как тяжелый груз на ногах или наручники на руках. Писатель должен быть свободен материально! — Коллеги кивали. — Писатели стоят в начале длинного денежного конвейера, — говорил Медведев. — Они дают работу целым отраслям, — он начинал загибать пальцы, — лесорубам, бумажным фабрикам, типографиям, издательским домам, литературным критикам, книжным торговцам, но получают за свой труд, — он показал собравшимся кончик своего мизинца, — меньше продавца в книжном магазине! Я — издатель, но в первую очередь — писатель! Я мечтаю призвать русских писателей не отдавать рукописи в издательства в течение года! Если мне удастся, я организую в России стачку писателей…

— О, да, критики! — сказал Джордж, готовясь закусить шведским лососем. — Они ничего не пишут, только критикуют, но получают хорошие деньги. И на них никогда не угодишь.

Потоптав немного критиков, писательская компания двинулась дальше. Выпивая и закусывая, быстро надавала пинков масскультуре, газетам, телевидению, Интернету, где висят ворованные у писателей тексты, дала тумака обывателю, закатила оплеуху яйцеголовым умникам и готовилась перейти к скользкой теме мировой политики, но на террасу бочком, с сигаретой в руке осторожно выглянула Анатолия, словно у нее стоял на огне суп и она опасалась, что он убежит.

— Охо! — махнул рукой Ларс. — Иди сюда! Мы пьем водку! Будем есть шведскую рыбу!

Анатолия, держа сигарету у лица и щурясь по обыкновению от табачного дыма, направилась к компании. И по тому, как она шла, покачивая бедрами, как с улыбкой оглядела мужчин, мгновенно сделалось ясно, что она человек бывалый и ее не застанешь врасплох шуточкой, щипком или предложением выпить водки; более того, по мере ее приближения становилось очевидным следующее: в молодости она была красавицей, и мужчины сходили по ней с ума; она знает себе цену; умеет держаться в любом обществе; в ней намешена кровь Европы и Азии; и при случае Анатолия сможет за себя постоять, а сейчас она позволит мужчинам поухаживать за собой, пошутит, выпьет водки и вернется к своим обязанностям менеджера по хозяйству. В ней было что-то и от портовской шлюхи, и от королевы.

«О, Ларс! О, Джорджио! О, Серджио!» — приветствовала Анатолия компанию, и все трое мужчин вскочили, уступая ей место. «Но, но, но», — отвергла их предложения Анатолия и бочком села на парапет, игриво покачивая ногой и опираясь на выставленную сзади руку, отчего вся композиция — усевшиеся полукругом мужчины и контур женщины на фоне моря — приобрела романтический оттенок. Два прозаика и один поэт, задрав головы, смотрели на свою музу. Да, умела Анатолия вписаться в компанию. Джордж, прихрамывая, сбегал на кухню и принес чистый стакан, который вручил Анатолии с торжественностью кубка. Анатолия выпила и откинула назад голову, как бы любуясь небом и в то же время демонстрируя свои формы и профиль. Ларс поднес ей бутерброд с лососем, и она принялась жевать, встряхивая кудрями и смахивая с подбородка крошки.

«О, да, женщины!..» — воскликнул Джордж и хотел, по-видимому, поделиться своими наблюдениями за прекрасным полом, но Ларс неожиданно икнул, извинился и сказал, мечтательно глядя в небо: «Социализм — это хорошо. Икк… прошу прощения». Так несмышленый мальчуган сообщает публике, что король-то голый. Сентенция была высказана столь мечтательно и не к месту, что Джордж, забыв о женщинах, склонил голову набок, как бы подкручиваясь под сидящего напротив Ларса, и спросил негромко: «Почему, Ларс?»

— Социализм — это хорошо, — повторил малыш Ларс, продолжая улыбаться в небо. — При социализме, — тут он сложил пальчики пирамидой, — у всех есть работа. При социализме писатель пишет не о том, что ниже пояса, а о том, что выше. Он пишет для общества, а не для толпы…

— Что же вам мешает писать для общества при капитализме? — Джордж наклонил голову в другую сторону. — И о том, что выше пояса? — Он чиркнул себя ладонью по брючному ремню и устремил руку вверх.

— Ничто не мешает. — Ларс смотрел почему-то на Анатолию, которая дожевывала бутерброд. — Но при социализме писать лучше, — беззаботно сообщил он.

Джордж, похоже, собирался плюнуть на загадочные рассуждения шведа — мало ли, как на кого действует алкоголь, — и вернуться к теме женщин, но Анатолия сказала неожиданно и просто, как давно для себя решенное: «Социализм — лучше, чем капитализм», — и отряхнула руки от хлебных крошек.

Джордж, не понимая, к чему идет разговор, недоуменно пожал плечами. Медведев, закинув назад голову, внимательно следил за Анатолией.

— При капитализме только и слышишь, — продолжила Анатолия, — «деньги, деньги, деньги». — Она потерла палец о палец. — А при социализме главное — человек! Не-ет… — сказала она протяжно и поводила головой, отрицая капитализм: — Социализм лучше… Коммунизм плохо, — тут она сделала гримасу и, как бы извиняясь, взглянула на Медведева, — а социализм — оо-очень хорошо.

Джордж, как истинный человековед, раздумчиво покрутил головой — не простые пошли разговоры, ох, не простые…

— Джордж! — неожиданно для самого себя сказал Медведев и поднял указательный палец. — Джордж, как вы думаете, если бы СССР и страны общего коммунистического лагеря построили социализм, это понравилось бы Америке?

— Я не знаю, — весело пожал плечами Джордж. — Я не американец, я румын. Думаю, не понравилось бы. Но хорошо ли было людям при социализме? Вам? Мне?

— А вы допускаете, что Америка имела с СССР холодную войну за первенство в мире? И это была война идей — в первую очередь!

— О, да, — кивнул Джордж. — Это широко известно! Конечно!

— И вам, конечно, известно, что мы проиграли эту войну?

— Это был не проигрыш! — не согласился Джордж. — Это была конвергенция! И разрушение тирании, империи!

— О’кей! — кивнул Медведев. — Итак, одна империя разрушила другую. Это не я сказал, это вы сказали! — Он уточняюще поднял палец. — Что это значит для побежденных? Это означает… — Медведев услышал, как в его номере звенит телефон, выставленный к окну. — Извините…

Он взлетел по бетонным ступеням, с хрустом отпер дверь… «Алле!»

— Ну, что делаешь? — вместо приветствия тяжелым голосом спросила Настя.

Медведев глянул на часы: до звонка на кладбище уйма времени. Как разговаривать? О чем? Оправдываться? Расспрашивать о вчерашнем?