Сталин (Том 2) - Лев Троцкий

Между Лениным и Дзержинским также произошло охлаждение. Дзержинский отличался глубокой внутренней честностью, страстностью характера и импульсивностью. Власть не испортила его. Но его качеств не всегда хватало для тех задач, которые ложились на него. Он был неизменным членом ЦК, но в эпоху Ленина не могло быть и речи о включении его в Политбюро. В 1921 или, может быть, 1922 году Дзержинский, крайне самолюбивый, жаловался мне с нотой покорности к судьбе в голосе, что Ленин не считает его политической фигурой. Я старался, разумеется, как мог, рассеять это впечатление. "Он не считает меня организатором, государственным человеком", -- настаивал Дзержинский. "Из чего вы это заключаете?" - "Он упорно отказывается принять мой доклад как народного комиссара путей сообщения". Ленин, видимо, не был в восторге от работы Дзержинского на этом посту.

Дзержинский действительно не был организатором в широком смысле слова. Он привязывал к себе сотрудников, организовывал их своей личностью, но не своим методом. Для приведения в порядок путей сообщения этого было явно недостаточно. В 1922 году Орджоникидзе и Дзержинский чувствовали себя неудовлетворенными и в значительной мере обиженными. Сталин немедленно подобрал обоих.

Ленин иногда говорил, что в этой мелкобуржуазной стране, в этой партии с подавляющим большинством непроверенных членов при низкой культуре, старая гвардия большевизма, воспитанная на марксистской доктрине и интернациональном опыте, держится только благодаря огромному авторитету, завоеванному в Октябрьской революции, и благодаря несокрушимому единству своих рядов. Позже Ленин внимательно критиковал и комментировал слова Устрялова о том, что старое поколение выбывает из строя в силу естественных причин и открывает, таким образом, возможность новым социальным тенденциям. Слова Ленина, сказанные во время его болезни, Зиновьев однажды сформулировал частным образом в следующей парадоксальной форме: "Наша марксистская партия при отсутствии мировой революции держится на честном слове". То исключительное внимание, которое Ленин проявлял к здоровью и жизненным

условиям каждого старого большевика, диктовалось не только чувствами товарищества по отношению к старым соратникам, но и чисто политической заботой по сохранению важнейшего партийного капитала. Он многое предвидел. Но ему не могло прийти в голову, что этот капитал будет планомерно разрушен Сталиным, одним из соратников Ленина.

При подготовке 12 съезда партии, во время болезни Ленина, Сталин оставался в партии совершенно неизвестной величиной. Щекотливым вопросом был вопрос о том, кто сделает вступительный политический доклад, который с основания большевистской партии, составлял естественную обязанность Ленина. За два месяца до съезда стало очевидно, что Ленин, даже если и оправится, не сможет делать вступительного доклада. Политбюро обсуждало вопрос по подготовке съезда и докладов. "Политический доклад сделает т.Троцкий", --сказал первым Сталин. Я не хотел этого, так как мне казалось, что это равносильно тому, как если бы я ставил свою кандидатуру на роль заместителя Ленина, который боролся в это время с тяжкой болезнью. Я ответил приблизительно так: "У нас теперь интерим. Будем надеяться, что Ленин поднимется. А пока доклад должен сделать по должности генеральный секретарь. Это не даст никаких поводов к толкованию. К тому же у нас есть с вами серьезные разногласия по хозяйственным вопросам, и здесь я в меньшинстве". -- "А вдруг никаких разногласий не окажется?" -- спросил Сталин, давая понять, что он готов далеко идти на уступки, т.е. заключить гнилой компромисс. В диалог вступил Калинин: "Какие разногласия?, -- спросил он. --На Политбюро всегда проходят ваши предложения". Я продолжал настаивать на докладе Сталина. "Ни в каком случае, -- отвечал он с демонстративной скромностью, -- партия этого не поймет, доклад должен делать наиболее популярный член ЦК".

Авторитет руководства, личный авторитет Ленина, все это составляло авторитет Центрального Комитета. Принцип личного вождизма совершенно не был известен партии. Она выделяла в руководстве отдельные наиболее популярные фигуры, окружала их доверием и восхищением, но привыкла знать, что руковод

ство исходит из Центрального Комитета. Эта традиция сыграла в руках тройки огромную роль, она противопоставила Центральный Комитет личному авторитету. 06 этом рассказывает Бар-мин: "Каковы бы ни были наши колебания и сомнения, чувство верности партии в конце концов одерживало верх над критической мыслью".

Здесь, естественно, встает вопрос о роли авторитета в политической партии, в том числе и в революции. Во всякого рода маленьких сектах, где имеются свои дешевые башки, можно нередко слышать отрицание авторитарного принципа, противопоставление ему абстрактного принципа демократии. Что революционная партия может быть только демократическая, т.е. решать по большинству голосов, этот вопрос не подлежит даже обсуждению. Но это вовсе не исключает роли авторитета, в котором выражается опыт и выводы прошлых столкновений, трений, боев и поражений. Авторитеты создаются с такой же железной неизбежность, как и формируется самое сознание партии. Проверенные опытом авторитетные вожди означают огромную экономию сил для партии, ибо в случаях сомнения, колебания, неясности их слово вызывает удвоенное и удесятеренное внимание к себе и рассеивает многие недоразумения и ошибки без трений, без потери времени. Наконец, в условиях, когда необходимо немедленное действие, без предварительного обращения к партии, без обсуждения и голосования, только такого рода авторитетные вожди имеют возможность в критический момент взять на себя ответственность за решение, от которого иногда зависит судьба партии. Такую смелость дает им уверенность в том, что партия, оценив после опыта обстановку и условия, одобрит их инициативу.

Тем не менее, несомненен и тот факт, что авторитет вождей создает не только экономию в процессе партийного мышления и борьбы, но и тормозит нередко критическую мысль партии, создает априорное доверие к тем руководящим органам, откуда исходит авторитетный голос. При известных условиях привычка партии к авторитетному руководству может повернуться своим острием к самой партии. Выход отсюда, разумеется, не в голом отрицании авторитета, ибо процесс, который мы анализируем, есть по самой сути своей органический процесс и заключает в себе неизбежные жизненные противоречия, которые можно

преодолеть только такими действиями, которые, в свою очередь, выдвинут новые авторитеты.

В конце концов, этот процесс знаменателен не только для революционной борьбы; мы наблюдаем его в той или другой степени во всех сферах человеческой деятельности, в том числе и в науке. Дарвин поднял естествознание на новую высоту, но его влияние имело не отрицательные последствия, хотя бы,скажем, в виде попыток механического перенесения законов борьбы за существование и пр. в область социальных явлений.

Все это показывает лишь, что в вопросе о роли авторитета в революционной политике необходимо подходить не рационалистически, а диалектически. Бывают условия, при которых авторитет играет огромную прогрессивную роль и способен ообес-печить победу или, по крайней мере, чрезвычайно ускорить и облегчить ее. Но воспитанное этой победой, грандиозностью ее, доверие к руководству как таковому, может при неблагоприятных условиях стать тормозом дальнейшего развития. Совершенно смешны, несерьезны резонеры, которые хотят иметь розу без шипов, революцию без эксцессов и без опасностей реакции, авторитетное руководство без опасности злоупотребления авторитетов и т.д. Превентивных средств против противоречий развития не существует.

С вопросом об авторитете руководства, о незыблемости этого авторитета тесно связан был вопрос о единстве партии, разрыв в которой мог произвести кризис режима в пользу контрреволюции. "Этот аргумент, -- пишет Бармин, --служил без конца против всех оппозиций и в конце концов сыграл решающую роль в гибели последних сотрудников борьбы Ленина".

Тот же Бармин совершенно правильно говорит, что борьба между теорией перманентной революции и теорией построения социализма в отдельной стране отражала два состояния сознания : "одно активного революционализма, другое -- отступления на домашние позиции после поражения".

Бармин рассказывает, как он взялся в годы гражданской войны за изучение восточных языков, чтобы стать в Азии революционным агитатором и организатором. "Но события замедлились и вместо того, чтобы подготовлять тайную революционную борьбу, полную опасности и интереса, я оказался занят под

готовкой консульской карьеры... Вместо того, чтобы быть агитатором или организатором восстания, я буду чиновником".

Несомненно, что Сталину свойственна личная физическая жестокость, то, что называется обычно садизмом. Во время заключения в бакинской тюрьме сожитель Сталина по камере предался однажды мечтам о революции. "Крови тебе захотелось?" -- спросил неожиданно Сталин, который тогда еще назывался Коба. Он вынул спрятанный за голенищем сапога нож, высоко поднял штанину и нанес себе глубокий порез: "Вот тебе кровь".