Вся мировая философия за 90 минут (в одной книге) - Шопперт

переживать тоску, нежели скуку: «В тоске есть надежда, в скуке — безнадежность». Бердяев также делает различие в Понятиях «страх» и «ужас». Страх, по его мнению, всегда связан с эмпирической опасностью, а ужас — с тоской бытия и небытия. Вот что он пишет: «Тоска и ужас имеют родство. Но ужас гораздо острее, в ужасе есть что-то поражающее человека. Тоска мягче и тягучее. Очень сильное переживание ужаса может даже излечить от тоски. Когда же ужас переходит в тоску, то острая болезнь переходит в хроническую».

Бердяев, по его словам, мог переживать тоску и ужас, но совершенно не мог выносить печали и всегда стремился от нее избавиться. Он слишком сильно переживал все трогательное, а потому сознательно его избегал. Печаль для него была сродни жалости, и он боялся власти, которую она могла приобрести над его душой. Бердяев называл Тургенева художником печали, а Достоевского — художником ужаса. «Печаль душевна и связана с прошлым… Ужас связан с вечностью. Печаль лирична. Ужас драматичен». Он старался отгородиться от печали, но вполне допускал тоску, полагая, что она не истребляет его. Бердяев признает свою склонность к пессимизму, ему всегда было трудно принять «благостность творения» (он считает это следствием влияния философии Шопенгауэра). Причем обратной стороной подобного неприятия Бердяев считает «культ человеческого творчества». Мыслителя поражает тот факт, что наиболее острую тоску он испытывал в так называемые «счастливые» минуты жизни: «Я всегда боялся счастливых, радостных минут. Я всегда в эти минуты с особенной остротой вспоминал о мучительности жизни». Если бы он умел, «как многие, идеализировать и поэтизировать такие состояния, как тоска, отчаяние, противоречия, сомнение, страдания», возможно, ему было бы легче переживать их, но он считал эти состояния уродливыми.

Философ отмечает, что сильнее переживал тоску в юности, нежели в зрелые годы, связывая это с ощущением неуверенности в возможности реализовать свои силы. «В юности есть надежды на то, что жизнь будет интересной, замечательной, богатой необыкновенными встречами и событиями. И всегда есть несоответствие между этой надеждой и настоящим, полным разочарований, страданий и печалей, настоящим, в котором жизнь ущерблена». По Бердяеву, тоска может быть порождена не недостатком сил, а, напротив, их избытком. Он снова повторяет свою мысль о том, что наиболее остро ощущал тоску в радостные моменты жизни, мучительно переживая их контраст с «трагизмом жизни в целом»: «Тоска в сущности всегда есть тоска по вечности, невозможность примириться с временем. В обращенности к будущему есть не только надежда, но и тоска. Будущее всегда в конце концов приносит смерть, и это не может не вызывать тоски. Будущее враждебно вечности, как и прошлое. Но ничто не интересно, кроме вечности». Бердяев признается в том, что у него всегда была «настоящая болезнь временем». Это выражалось в том, что он «всегда предвидел в воображении конец и не хотел приспособляться к процессу, который ведет к концу». Он считал, что эта «болезнь» и есть причина его нетерпения. Особую тоску философ связывал с переживанием любви, не понимая людей, которые «видели в этом напряженном подъеме жизни лишь радость и счастье». Тоску, присущую эросу, он связывал с отношением времени и вечности: «Время есть тоска, неутоленность, смертоносность». Бердяев также говорит о тоске пола, вовсе не считая ее только потребностью удовлетворения: «Пол есть тоска только потому, что на нем лежит печать падшести человека». Он не видит возможности удовлетворения тоски пола в реальном мире, поскольку «пол порождает иллюзии, которые превращают человека в средство нечеловеческого процесса». Вот как Бердяев описывает этот процесс: «Пол есть ущербность, расколотость человека. Но через жизнь пола никогда по-настоящему не достигается целостность человека. Пол требует выхода человека из самого себя, выхода к другому. Но человек вновь возвращается к себе и тоскует. Человеку присуща тоска по цельности. Но жизнь пола настолько искажена, что она увеличивает расколотость человека». По мнению Бердяева, к целостности ведет лишь подлинная любовь, в которой он видит одну из самых трагических проблем. Но об этом разговор впереди.

Тоска тесно связана с тем, что люди называют «жизнью», не отдавая себе отчета в значении этого слова. В жизни, в самой силе жизни есть безумная тоска, — утверждает философ. Теория для него ценнее жизни в общепринятом понимании. Он поясняет: «То, что называют "жизнью", часто лишь обыденность, состоящая из забот. Теория же есть творческое познание, возвышающееся над обыденностью…

Я стал философом, пленился "теорией", чтобы отрешиться от невыразимой тоски обыденной "жизни". Философская мысль всегда освобождала меня от гнетущей тоски "жизни", от ее уродства».

Мыслитель противопоставлял бытию творчество: «"Творчество" не есть "жизнь", творчество есть прорыв и взлет, оно возвышается над "жизнью" и устремлено за границу, за пределы, к трансцендентному… Творчество вызывает образ иного, чем эта "жизнь"». Для Бердяева мир творчества гораздо интереснее, значительнее и глубже, чем действительная жизнь (это слово он сознательно берет в кавычки, как бы сомневаясь в том, что та действительность, которую так называют, на самом деле и является жизнью). Он снова говорит о том, что мир, раскрывающийся внутри него, является для него более прекрасным, чем «объективный» мир, в котором преобладает уродство.

Итак, что такое тоска, Бердяеву было доподлинно известно, а вот состояние скуки, охарактеризованное им как «притяжение нижней бездны пустоты», он испытывал достаточно редко. «Я почти никогда не скучал, мне всегда не хватало времени для дела моей жизни, для исполнения моего призвания… Но многое, слишком многое мне было скучно. Я испытывал скуку от мирочувствия и миросозерцания большей части людей, от политики, от идеологии и практики национальной и государственной. Обыденность, повторяемость, подражание, однообразие, скованность, конечность жизни вызывают чувство скуки, притяжение к пустоте». Даже страдание философ расценивает как «спасительное» по отношению к состоянию скуки, поскольку в страдании есть глубина. То же о тоске: «Предел инфернальной скуки, когда человек говорит себе, что ничего нет. Возникновение тоски есть уже спасение».

В отличие от многих Бердяев никогда не мог сказать о том, что влюблен в жизнь, он был влюблен в творчество, в творческий экстаз. «Интересен лишь человек, в котором есть прорыв в бесконечность. Я всегда бежал от конечности жизни». По словам философа, он не обладал «искусством жить», поскольку для этого «нужно сосредоточиться на конечном, погрузиться в него, нужно любить жить во времени». По Бердяеву, «"жизнь" есть как бы умирание бесконечного в конечном, вечного во временном». Он признает наличие в себе метафизически-анархического элемента и называет его «бунтом против власти конечного».

Спасением от обыденной жизни, способом ухода от нее для философа является искусство: «Именно приобщение к не похожему