Признаюсь: я жил. Воспоминания - Пабло Неруда

Надвигалась мировая война. Париж каждую ночь ждал немецких бомбежек, и все были проинструктированы, как укрываться во время воздушных налетов. С наступлением вечера я шел в Вилье-сюр-Сен, в маленький домик у реки, а утром с тяжелым чувством возвращался в посольство.

Не прошло и нескольких дней, как только что приехавший Арельяно Марин сделался таким важным, каким мне из удалось стать никогда. Я представил его Негрину,[141] Альваресу дель Вайо[142] в некоторым руководителям испанских партий. А неделю спустя новый чиновник был с ними чуть ли не на ты. К Марину входили и от него выходили испанские руководители, которых я не знал. Их долгие разговоры были для меня тайной. Время от времени он звал меня, чтобы показать бриллиант или изумруд, купленный им для матери, или чтобы доверительно рассказать об одной блондинке, невозможной кокетке, которая невероятно выставила его в парижских кабаре. С Арагоном и особенно с Эльзой[143] – мы укрывали их в посольстве во время репрессий против коммунистов – Арельяно Марин тотчас же завязал приятельские отношения, окружил заботой, засыпал подарками. Должно быть, его психология заинтересовала Эльзу Триоле, потому что потом он появляется у нее в одном или двух романах.

Жадность Марина к роскоши и деньгам росла день ото дня, это становилось ясно даже мне, хотя я никогда особенно не обращал внимания на такие вещи. С необычайной легкостью он менял марки автомобилей, снимал все более пышные апартаменты, и белокурая кокетка, похоже, с каждым днем все больше донимала его своими требованиями.

Для решения одной чрезвычайно драматической проблемы, связанной с эмигрантами, мне пришлось на время перебраться в Брюссель. Однажды, выходя из в высшей степени скромной гостиницы, в которой остановился, я лицом к лицу столкнулся со своим сотрудником, элегантным Арельяно Мариной. Он бросился ко мне с радостным дружеским восклицанием и пригласил пообедать с ним в тот же день.

Мы встретились в самом дорогом брюссельском отеле. На столе стояли орхидеи. Разумеется, Марин заказал икру и шампанское. Пока он излагал пышные планы путешествий, которые собирался вскорости совершить, и покупок драгоценностей, которые намеревался произвести, я предусмотрительно помалкивал. Мне казалось, я слушаю нувориша с явными симптомами безумия, а от его цепкого взгляда и категоричности меня подташнивало. Решив рубануть под корень и честно, напрямик высказать свои опасения, я попросил его пойти пить кофе к нему в номер – хочу поговорить кое о чем.

У огромной лестницы, по которой мы должны были подняться, чтобы попасть в номер, к нам подошли двое мужчин, мне незнакомых. Марин по-испански попросил их подождать – через несколько минут он спустится.

Мы вошли, я отодвинул кофе. Диалог был напряженный:

– Мне кажется, – сказал я, – что ты пошел дурной дорожкой. Так ты просто помешаешься на деньгах. Может, ты еще слишком молод и потому не понимаешь, что политические задачи у нас очень серьезные. В наших руках – судьбы тысяч эмигрантов, такими вещами не шутят. Я ничего не хочу знать о твоих делах, но предупреждаю тебя. Бывает, люди неудачно проживут жизнь, а потом говорят: «Некому было дать совет, никто меня не предупредил». С тобой такого не случится. Я тебя предупредил. А теперь ухожу.

Собираясь попрощаться, я взглянул на Марина. Слезы текли у него из глаз – к самому рту. Я почувствовал раскаяние. Не слишком ли далеко зашел? Я тронул его за плечо.

– Не плачь!

– Я плачу от злости, – ответил он.

Ни слова больше не сказав, я ушел. Потом вернулся в Париж и никогда больше не видел этого человека. А когда я спустился по лестнице – в Брюсселе, – те двое, что его ожидали, быстро поднялись к нему в комнату.

Развязку этой истории я узнал гораздо позднее, в Мексике, где в то время был консулом Чили. Однажды меня пригласили обедать испанские беженцы, жившие там, и двое из них узнали меня.

– Откуда вы меня знаете? – спросил я.

– Мы те самые, что в Брюсселе зашли к вашему соотечественнику, Арельяно Марину, когда вы вышли из его номера.

– И что же было потом? Я так и не узнал, а мне очень интересно, что там произошло, – сказал я.

И испанцы рассказали потрясающую историю. Они нашли Марина в слезах, он был взволнован до глубины души. Рыдая, Марин сказал: «Сейчас я пережил самый жуткий момент в жизни. Только что отсюда вышел Неруда, он пошел донести на вас в гестапо, пошел выдать вас как опасных испанских коммунистов. Мне удалось уговорить его хотя бы подождать несколько часов. У вас считанные минуты – бегите. Оставьте вещи, я переправлю их вам позже».

– Вот кретин! – сказал я. – Но как бы то ни было, вам удалось спастись от немцев.

– Да, но в чемоданах было девяносто тысяч долларов, принадлежавших испанским рабочим профсоюзам, и этих долларов мы больше не увидели и не увидим.

А еще позже я узнал, что этот дьявольский тип совершил долгое и увлекательное путешествие по Ближнему Востоку в обществе своей парижской привязанности. Как выяснилось, кокетливая блондинка, такая взыскательная, оказалась белокурым студентом из Сорбонны.

Через некоторое время в чилийских газетах появилось его заявление о выходе из компартии. «Глубокие расхождения идеологического характера вынуждают меня принять это решение», – так говорилось в его открытом письме газетам.

Генерал и поэт

Каждый человек, переживший поражение или вернувшийся из плена, – целый роман со многими главами, где есть место слезам и смеху, одиночеству и увлечениям. Некоторые рассказы меня потрясли.

Я знал одного генерала авиации, высокого, аскетического вида мужчину, он кончил военную академию, и каких только титулов и наград у него не было. Он ходил по улицам Парижа, старый и прямой, точно черный кастильский тополь, – тень Дон Кихота с испанской земли.

Когда франкистские войска расчленили республиканскую зону надвое, этот генерал Эррера должен был патрулировать в полной темноте – проверять оборонительные укрепления, отдавать приказы по одну и по другую сторону зоны. И вот в ночи – темень хоть глаз выколи – он летал на своем самолете над вражеской территорией. Пули франкистов то и дело задевали самолет. Но было темно, и генерал скучал. Тогда он изучил метод Брайля. Он научился читать, как читают слепые, и, летая на опасные задания, читал пальцами, меж тем как внизу бушевали огонь и боль гражданской войны. Генерал рассказывал мне, что он прочитал таким образом «Графа Монте-Кристо» и уже начал «Трех мушкетеров», но тут ночные чтения по методу слепых были прерваны поражением, а потом – изгнанием.