Блез Паскаль - Галина Стрельцова

По сути здесь Паскаль говорит о слепой вере, которая является последним прибежищем любой религии. Но тогда непонятно, как в таком случае можно избежать суеверия? Ведь Паскаль от него предостерегает так же, как и от неверия. Все дело в том, что он усматривает три ступени достижения веры: разум, привычку и «вдохновение». Причем первые две не ведут к истинной вере (разум хитер и может лицемерить, а привычка дает только внешнюю веру), а лишь подготавливают, взрыхляют почву для нее. И вся «Апология христианской религии» Паскаля служит вспомогательной цели: смутить покой неверующих, вызвать интерес к религиозным темам, привлечь внимание к тем жизненно важным вопросам, решение которых невозможно, согласно его мнению, без обращения к вере.

Паскаль определяет «вдохновение» как уникально-личностное и сугубо интимно-внутреннее общение с богом, что хорошо согласуется с главными идеями янсенизма (предопределением и благодатью) и ставит последнюю точку на его учении о боге. Несмотря на ряд рационалистических (так сказать промежуточных, но не сквозных) моментов, это последнее принадлежит к иррационалистической традиции в христианстве и связано с признанием мистического, т. е. сверхъестественного, опыта и таких догматов религии, которые есть «безумие» для разума человеческого. Так что в конце концов, допустив с разными оговорками позитивное использование разума в «делах веры», Паскаль остается верным своей антипатии к спекулятивному богословию.

Открытое размежевание между разумом и верой, наукой, знанием и религией, философией и богословием несомненно усиливает позиции первых, хотя с самого начала существования христианства воинствующие религиозные иррационалисты видели в своей позиции твердыню веры и «тихую гавань» от разрушительной осады разума, науки и всей светской культуры человечества. Паскаль, как ученый и философ, не мог не сомневаться в возможности обоснования разумом религиозных догматов, а П. Бейль прямо заявит о невозможности религиозной философии и предложит своим читателям выбрать либо религию с ее непостижимостью для разума, либо философию с ее очевидностью и общепринятыми понятиями.

5. Верил ли сам Паскаль?

Много душевных сил, интеллектуальной энергии и весь свой талант «мастера искусства убеждения» использовал Паскаль для того, чтобы убедить своих читателей в истинности христианской религии. Но с самого момента выхода в свет «Апологии христианства» и несмотря на его уже прижизненную славу «святого», у многих читателей возникал один и тот же вопрос: «А убедил ли он себя?» Был ли сам Паскаль искренне верующим, истинным христианином? Причем этот вопрос с неизбежностью возникал, несмотря на то что издатели из Пор-Рояля сделали все от себя возможное, чтобы исключить из «Мыслей» Паскаля всякий элемент сомнения или двусмысленности в вопросах религиозной веры и представить его как подлинного защитника христианства. И все-таки они были бессильны полностью вытравить из произведения Паскаля дух исследования, от которого, конечно же, не мог избавиться ученый и философ по призванию и который весьма опасен для всякой религии как фантастической, извращенной и отчужденной формы человеческого сознания и как псевдонауки о сверхъестественном.

Религиозное мировоззрение Паскаля складывалось и становилось на протяжении многих лет, прежде чем оформилось в концепцию «Апологии христианской религии», первый набросок которой он представил отшельникам Пор-Рояля в 1658 г. Но поскольку в результате преждевременной смерти Паскаль не успел завершить работу над своим произведением, постольку в нем как бы «в разрезе» виден весь ход его мыслей, генезис убеждений, трудности, колебания и сомнения, которые не могли не мучить ясный, глубокий и строгий от природы ум Паскаля, когда он столкнулся с «перепетиями», противоречиями и нелепостями религиозного сознания. Состояние сомнения было промежуточным, но не окончательным продуктом размышлений Паскаля на пути к религиозной вере. Конечно, его сомнение шло от разума, интуиции ученого и естествоиспытателя, а потребность в вере — от «сердца», от болезней и страданий, неудавшейся личной жизни, несостоявшегося счастья. Паскаль всей своей жизнью и тернистым путем двух «обращений» к религии хорошо подтверждает мысль Фейербаха: «Место рождения бога — исключительно в человеческих страданиях» (54, 1, 179).

На наш взгляд, Паскаль в конце концов заставил замолчать свой неподсудный и неумолимый разум — интересы «сердца» взяли верх и, более того, поставили затем себе на службу всю виртуозную технику его доказательств. Как ученый, выслушав все доводы разума за и против религиозной веры, он счел за благо отделить разум от веры, естественное от сверхъестественного, успокоился на концепции «двойственности истины» и от всего сердца принял религию любви и утешения. Вся жизнь Паскаля после ухода в Пор-Рояль, равно как и его смерть, свидетельствуют о том, что он сумел внушить себе веру искреннюю и безусловную. Иногда усматривают какой-то элемент сомнения в неуспокоенности, душевном драматизме в последние годы жизни Паскаля. Но они легко объясняются с точки зрения преданного христианина, осознавшего «неправедность» своей прежней жизни и всеми силами измученной души стремившегося искупить «свои грехи» перед господом. Драматизм душевной ситуации усугублялся еще и тем, что и после «второго обращения» Паскаль так и не смог избавиться от одной из «греховных похотей» — libido sciendi (похоти познания) в связи со своими занятиями циклоидой. Одним словом, весь духовный облик Паскаля, его нравственные принципы, неизменное совпадение на протяжении всей его жизни мысли и дела, убеждений и поведения исключают малейший намек на его религиозную неискренность.

Однако объективное содержание его «Мыслей» дает определенную почву для упреков не только в сомнении, но даже в атеизме. Во-первых, это связано с генезисом религиозного мировоззрения Паскаля, когда у него еще возникали всякие «каверзные» для религии вопросы и в голову приходили «кощунственные» мысли. Например, на одну из них обращает внимание Гольбах в своей «Системе природы»: «Вот что я вижу и что меня волнует. Я смотрю во все стороны и всюду вижу один мрак. Природа ничего мне не предлагает, кроме того, что вызывает сомнение и беспокойство. Если бы я не видел в ней никаких признаков Божества, то решился бы его отрицать; если бы я повсюду видел следы Творца, то успокоился бы в лоне веры. Но, видя слишком много, чтобы отрицать, и слишком мало, чтобы поверить, я нахожусь в плачевном состоянии, в котором я желал сотни раз, чтобы природа, если ею управляет Бог, указала на него недвусмысленно, или, если ее свидетельства сомнительны, уничтожила бы их совсем; пусть же представит все или ничто, чтобы я знал, какой стороны мне держаться» (14, 555, фр. 429). На это Гольбах замечает: «Вот каково состояние сильного ума, борющегося со сковывающими его предрассудками» (33, 1, 623), а еще ранее констатирует: «Декарт, Паскаль и даже доктор Кларк были обвинены современными им теологами в атеизме, что нисколько не помешало позднейшим теологам воспользоваться их аргументами как очень убедительными» (там же, 434).