Поп - Александр Сегень

При словах о детях отец Александр сильно разволновался. И в тот же миг ему увиделось, как люди горят в бараках.

Он поспешил к своему велосипеду, но передумал, потому что можно было увязнуть, и отправился пешком. Пешком оказалось долговато. Чем ближе к Сырой низине, тем отчётливее слышался запах гари. Сердце священника колотилось от тяжёлого предчувствия. Наконец он вышел из лесу и увидел, как бараки концлагеря пожирает хищный огонь, а в ясное синее небо уходит чёрный едкий дым.

– Хальт! – остановил его немецкий патруль шагах в ста от ворот лагеря.

– Мне к господину Вертеру, коменданту, – взмолился отец Александр.

– Кайн Вертер! Вег! – гавкнул патрульный и ещё что-то пролаял. А матушки рядом уже не было, чтобы перевести с гитлеровского языка на человеческий.

– Никакой тебе не «Вег»! – возмутился отец Александр. – А я говорю, немедленно сюда Вертера. Я по поручению полковника Фрайгаузена. Оберст Фрайгаузен, ферштей ты, дурья кишка?

Не говоря больше ни слова, фашист передёрнул затвор автомата и направил дуло на священника. Но не выстрелил, а громко крикнул:

– Вег, альтер идиот!

Это на отца Александра подействовало. Он отступил, развернулся и пошёл прочь. Но оглянулся и пригрозил фашисту:

– Вот приди ко мне в храм, приди! Увидишь!

Вернувшись домой, он весь вечер ждал, что как-то всё прояснится, что засияет лучик, вдруг нагрянет Фрайгаузен и чем-то утешит, расскажет, что происходит.

– Муха, а ты зачем сегодня под матушку запела?

– Сама не знаю, что меня попутало, батюшка. Вспомнилось, как Алевтина Андреевна пела «Херувимскую», и голос мой сам запел, как она. Это за то, что я её когда-то попрекала.

– Больше так не делай.

– Ладно.

Мучительно долго тянувшийся вечер так ничем и не кончился.

– Видать, и впрямь нет его на свете, Ивана Фёдоровича, – горестно вздохнул батюшка, укладываясь спать.

108

Отцу Александру снилось ясное лето, поле, кругом цветов море. Вдруг из густой травы с букетом цветов встала девочка с толстой косой, хорошенькая.

– Ой! Ещё одну Бог послал! – всплеснул руками отец Александр. – Откуда ты, небесное созданье? Беженка? Ну идём, будешь у нас жить, у меня детей много. Главное моё богатство.

Но девочка так странно посмотрела на него и заговорила голосом матушки Алевтины:

– Ох, Саша, Саша! Когда же ты уймёшься! И так у тебя полный дом детей.

– Алюшка! А я тебя и не узнал! – изумился отец Александр. – Как ты помолодела-то!.. Так здесь, стало быть, вот так…

109

Утром после этого сна, встав раньше всех и придя к храму, он нашёл там Ивана. Того самого, которого он крестил когда-то. Того, которого часто били, и он всегда бывал с синяками на лице. Несчастный узник Сырой низины лежал без сознания, свернувшись на ступеньке, поджав колени к подбородку. Отец Александр думал, что он мёртвый, но, толкнув Ивана, священник оживил спасшегося пленника.

– Иван!

– О, отец! Откуда вы меня помните?

– Я всё своё войско по именам и в лицо помню. Давай скорее в храм, а то увидят нас!

В храме батюшка сразу повёл Ивана в алтарь.

– Сейчас, сейчас растопим печь, я накипячу воды, добавлю туда вина, у меня и хлеб здесь есть. Как же ты тут оказался?

– А вы ничего не знаете про лагерь?

– Я приходил туда, видел, как горят бараки, а потом меня прогнали фашисты.

– В тех бараках горели наши.

– Ой!

– Большая часть узников слегла в тифу. На днях Вертер сам издох от тифа. Прислали нового коменданта, и он распорядился… Всех, и больных, и здоровых заперли в бараках и подожгли. А я сбежал. Успел.

– Как же тебе удалось, Ваня?

– Сам не знаю. Видать, я такой битый, что Бог сжалился надо мной. Я бежал, пуля свистнула и пролетела у меня прямо под мышкой, только царапнула. Тут я провалился в болото, но лез, лез, карабкался. Спасибо немцам, морили нас голодом, а то был бы толстый, потонул бы, это точно. И потом я тихо полз, полз, колупался. Немцы думали, я утоп в болоте. А я полз. Ночью я шёл. Потом определил направление. Соображалка! На юг, думаю, надо идти. И вот на рассвете дошёл до этого села. А потом глядь, церковь ваша! Как я обрадовался! Не зря, стало быть, крестился у вас!

– Дак конечно… И причащался!

– Не зря меня Три Ивана все звали. Был бы один, не ушёл бы от немца. А так нас три Ивана, втроём и вылезли.

– А почему три Ивана?

– Да потому что я Иванчёнок Иван Иваныч.

– Стало быть, у меня под куполом теперь целых три Ивана будут скрываться, – сказал отец Александр.

– Может, кто ещё спасся? – с надеждой промолвил Иван Три Ивана.

В сей миг всё существо батюшки пропиталось сознанием, что больше никому из его войска спастись не удалось. Все имена его воинов-узников погорели, и только этот Иван Три Ивана спасён чудом.

– Может быть, – произнёс священник. – Но ты, Ваня, не горюй по убиенным. Сегодня день Александра Невского. Отмечается в память о его погребении во Владимире. Всё не случайно. И это знак. Он их к себе решил взять в небесное своё воинство. Дураки немцы. Они наивно полагают, что это по их воле погибли русские воины. На самом деле их Александр к себе забрал. Нарядил в сверкающие доспехи, дал щиты и мечи, украсил главы сияющими шлемами, на ноги дал сафьяновые сапоги. И встали они в строй с лучшими воинами Александра. Красивые, розовощёкие, сияющие, бравые!

– Это хорошо бы так! А что ж он меня не захотел взять?

– Потому что ты, сам говоришь, карабкался и колупался. Да нет, не поэтому. Он тебя ко мне связным отправил. Так что, Ваня, живи и не думай, что тебя не захотел взять в своё войско князь Александр. Живи! Придёт твоё время, отправишься туда же. Место за тобой там сохраняется, в строю.

110

Иван Три Ивана поселился там же, где спасался Лёшка Луготинцев. Но только теперь в барабане было холодно. Ночевал спасшийся узник внизу, в натопленном храме, а день проводил наверху, под суворовским куполом. Не было матушки, чтоб прознала о новом барабанном жителе, чтоб отругала мужа за губительную храбрость. А вот Торопцеву отец Александр, конечно, похвастался:

– А у меня, Коля, под куполом теперь целых три Ивана скрываются.

– Да ну? Партизаны?

– Нет, из Сырой низины после ликвидации лагеря чудом спасся один. Иван. Я его крестил, помнишь? Тогда же там были Альберт, Мольберт, Эдуард.

– Не Мольберт, а Марлен. А почему же три? Вы сказали.

– Потому что он трижды Иван – Иван Иванович Иванчёнок. Его так и в лагере звали – Три Ивана.

111

Батюшка и сам удивлялся, как спокоен он стал к нахлынувшему валу скорбей, бед, смертей. Мысль о том, что его войско перешло в полное и непосредственное подчинение к самому Александру Невскому, утешала его. Он побывал на месте ныне уничтоженного концлагеря и совершил отпевание над могилой, в которой были погребены останки его войска. Немцы смотрели на это сквозь пальцы. Но у них была на то причина – они готовились уже отступать, уходить отсюда, сводили со дворов скот, чтобы угнать на запад, выгребали у жителей всё съестное, им уже было наплевать на жизнь русского священника, кого он там отпевает.

112

Однажды отец Александр нечаянно подслушал разговор Евы и старшей после погибшей Маши дочки Торопцева, девятнадцатилетней Надежды.

– Он ещё вполне молодой мужчина, – говорила Ева. – И не монах. Каково ему после гибели матушки Алевтины!

– Нет, это ты дурное задумала. Не по-христиански.

– Вспомни дочерей Лота.

– Так то ветхозаветное.

– Ну и что? В Библию включено.

Тут батюшка вошёл. Он был неприятно озадачен услышанным.

– Две девицы под окном пряли поздним вечерком, – смущённо пробормотал и удалился в свою комнату.

Ночью ему не спалось. Он вспоминал, как матушка готовила. Где другим с ней тягаться! А какой она была замечательный пивовар. Кто теперь сварит такое пиво! Обязательно на пасхальный стол выходил жбан свежесваренного, и батюшка непременно, взяв в руки кружку, вспоминал слова из пасхального богослужения: «Пиво пием новое».

Дверь скрипнула. В образовавшемся проёме показалось лицо Евы.

– Вот я сейчас этой Лотовой дочери задеру хвостовое оперение да всыплю по первое число! А ну спать! – весьма сурово ошпарил её отец Александр. – Лучше бы научились пиво варить, чем глупости всякие!

113

Приближалось наше Рождество. Но сперва надобно было пережить их, католическое. Всякий раз немцы устраивали обильные возлияния на праздник, который они отмечали с размахом.

Отец Александр шёл по улице. Вокруг сновали пьяные немцы. Орали что-то, даже протягивали отцу Александру выпить, но он их не замечал. Один немец фотографировался с советским автоматом ППШ, хвалил его:

– Papascha – gut!

Увидев отца Александра, он остановил его и тоже похвастался:

– Papascha – gut! Du bist Papascha, und er ist Papascha euch![8] – Он ласково похлопал ППШ, затем вытащил из-за пазухи и сунул отцу Александру рождественскую открытку: – Weihnacht![9] – тыкал он пальцем в изображение Марии, Иосифа и младенца Христа. – Es ist Maria mit Joseph. Klar dir? Also, kreuze weiter eben durch, bis ganz ist![10]