Под стягом победным - Cecil Forester

Еще тягостнее было после выступления свидетелей ждать вердикта. Они сидели с Календером в соседней каюте, и вот тут-то Хорнблауэру стало по-настоящему страшно. Минуты тянулись за минутами, он сидел с каменным лицом, ожидая вызова, пока рядом решалась его судьба. Сердце колотилось, когда он входил в дверь, и он знал, что бледен. Он вскинул голову и посмотрел судьям в глаза, но сине-золотое великолепие застилал туман, и лишь одно Хорнблауэр видел отчетливо – часть стола перед председательствующим и на столе – шпагу ценою в сто гиней, дар Патриотического Фонда. Только ее Хорнблауэр и видел. Шпага, казалось, висела в воздухе – эфесом к нему. Невиновен.

– Капитан Хорнблауэр, – сказал председательствующий (гнусавый тенорок звучал ласково), – суд единогласно решил, что мужество, с коим вы повели корабль Его Величества «Сатерленд» против многократно превосходящего противника, заслуживает всяческих похвал страны в целом и собравшихся здесь в частности. Поведение ваше, равно как и офицеров, находившихся под вашим командованием, делает честь не только вам, но и всему нашему Отечеству. Посему вы с величайшим почетом оправданы.

Остальные судьи одобрительно загудели, в каюте стало шумно. Кто-то пристегивал Хорнблауэру стогинеевую шпагу, кто-то хлопал его по плечу. Хукхем Фрир был здесь и настойчиво требовал внимания.

– Поздравляю, сэр. Вы готовы ехать со мной в Лондон? Почтовая карета запряжена и ждет уже шесть часов.

Туман рассеивался медленно, перед глазами еще плыло, когда Хорнблауэр позволил увести себя на палубу и спустить в стоящий у борта катер. Кто-то кричал «ура!». Сотни голосов кричали «ура!». Команда «Виктории» облепила реи и орала до хрипоты. С других кораблей тоже вопили. Это была слава. Это был успех. Очень немногих капитанов приветствовала вот так вся эскадра.

– Я посоветовал бы вам снять шляпу, сэр, – раздался в ухе голос Фрира, – дабы показать, как вы тронуты.

Хорнблауэр снял шляпу и, немного потерянный, сидел на кормовом сиденье катера под полуденным солнцем. Он попытался улыбнуться, но улыбка вышла натянутой – он был ближе к слезам. Туман опять сомкнулся вокруг, многоголосый рев казался пронзительным детским писком.

Шлюпка проскрежетала о пристань. Здесь тоже кричали «ура!». Гребцы передали Хорнблауэра наверх, его хлопали по плечам, трясли ему руку, морские пехотинцы, чертыхаясь, расчищали им с Фриром дорогу к экипажу, где встревоженные шумом лошади нервно прядали ушами. Застучали копыта, заскрипели колеса, защелкал бичом форейтор, и они вылетели на дорогу.

– Весьма удовлетворительные изъявления чувств со стороны населения и вооруженных сил Его Величества, – сказал Фрир, утирая с лица пот.

Хорнблауэр вдруг вспомнил и резко выпрямился на сиденье.

– Останови у церкви! – закричал он форейтору.

– Однако, сэр, позвольте узнать, для чего? Его Королевское Высочество[4] велел везти вас прямиком в Лондон.

– Здесь похоронена моя жена, – отрезал Хорнблауэр. Но и на кладбище его не оставили в покое – Фрир следовал по пятам, мялся с ноги на ногу, нервничал, смотрел на часы. Хорнблауэр снял шляпу и склонил голову перед резным надгробьем, но мысли разбегались. Он кое-как прочел молитву – Марии бы это понравилось, ее всегда огорчало его вольномыслие. Фрир изводился нетерпением.

– Ладно, идемте, – сказал Хорнблауэр, поворачиваясь на каблуках и направляясь к экипажу.

Они выехали из города. Приятно зеленели деревья, дальше расстилались залитые солнцем величественные меловые холмы. У Хорнблауэра к горлу подступил комок. Это Англия, за которую он сражался восемнадцать долгих лет. Вдыхая ее воздух, глядя по сторонам, он понимал: Англия того стоит.

– Ваш побег – просто подарок для Кабинета, – сказал Фрир. – Нам чертовски не хватало чего-нибудь в этом роде. Хоть Веллингтон и занял недавно Альмейду, толпа ропщет. Когда-то у нас было самое талантливое правительство, теперь самое бездарное. Ума не приложу, чего ради Кестлри с Канингом затеяли эту дуэль. Она чуть нас не погубила. Потом Гамбир с его Баскским рейдом. Потом Кохрейн заварил кашу в Палате Лордов. А вы не думаете о том, что могли бы пройти в Парламент? Ладно, об этом мы успеем поговорить на Даунинг-стрит. Пока довольно и того, что вы дали толпе повод покричать «ура!».

Мистер Фрир многое считал само собой разумеющимся – например, что Хорнблауэр всем сердцем на стороне правительства и сражался в заливе Росас или бежал из плена исключительно ради кучки дрожащих за свои кресла интриганов. Хорнблауэру стало тоскливо. Он сидел молча, вслушиваясь в перестук колес.

– От Е. Кэ. Вэ. толку мало, – говорил Фрир. – Он не прогнал нас, когда стал регентом, но он нас недолюбливает – билль о регентстве ему, понимаете ли, пришелся не по душе[5]. Помните об этом, когда увидитесь с ним. И, кстати, он падок на лесть. Если вы внушите ему, что на успехи вас вдохновил пример Е. Кэ. Вэ и мистера Спенсера Персиваля[6], вы попадете в самое яблочко. Это что? Хорндин?

Форейтор натянул поводья у трактира, конюхи выбежали со свежими лошадьми.

– Шестьдесят миль от Лондона, – заметил мистер Фрир. – Еле-еле успеваем.

Трактирные слуги наперебой расспрашивали форейтора, кучка зевак – загорелые дочерна селяне и бродячий лудильщик – присоединились к ним, во все глаза таращась на сверкающий мундир Хорнблауэра. Кто-то выскочил из трактира – судя по красному носу, шелковому галстуку и кожаным гетрам – местный сквайр.

– Оправдали, сэр? – спросил он.

– Само собой, сэр, – мигом отозвался Фрир. – Оправдали с величайшим почетом.

– Ура Хорнблауэру! – завопил лудильщик, подкидывая вверх шляпу. Сквайр замахал руками и затопал от радости, селяне подхватили приветственный клич.

– Долой Бонапарта! – крикнул Фрир. – Поехали.

– Какой искренний интерес к вашей персоне, – сказал Фрир минутой позже, – хотя, естественно, на портсмутской дороге он живее всего.

– Да, – сказал Хорнблауэр.

– Помню, – продолжал Фрир, – как толпа требовала, чтоб Веллингтона повесили, пытали и четвертовали – это после Синтры. Я тогда думал, нам крышка. Но так обернулось, что нас выручил его трибунал, как теперь ваш. Помните Синтру?

– Я командовал тогда фрегатом в Тихом океане, – коротко отвечал Хорнблауэр.

Он чувствовал легкую досаду. Оказалось что ему равно неприятны восторги лудильщиков и лесть царедворцев.

– Все равно к лучшему, что Лейтона ранило в Росасе, – говорил Фрир. – Не то чтоб я желал ему зла, но это ослабило их шайку. Тут или они, или мы. У его дружков на круг выходит двадцать голосов. Я слышал, вы знакомы с его вдовой?