Карта Хаоса - Дмитрий Емец

– Не связывайся с ним! Сегодня ему безразлично во что верить, а завтра будет всё равно во что не верить. Духовные вирусы гораздо опаснее гриппа.

– Он очень бережливый. Он даже жирные полиэтиленовые пакеты стирает, – услышала Ирка свой голос, всплывший из полного забвения. Кажется, она жаловалась на Антигона.

Она ожидала, что Багров посмеется вместе с ней, но тот на полном серьезе спросил:

– С мылом или без?

Ирке захотелось услышать, что же она тогда ответила, но вновь всё смешалось. Глотнув воздуха, дельфин памяти надолго скрылся под водой, уйдя туда, где были лишь бесконечные ощущения, но не было мысли.

Сознание волчицы работает просто. Этот надежный душевный механизм не знает сбоев, как не знает и напрасных человеческих метаний, больше похожих на бег на одном месте. Когда волчица голодна – она охотится. Когда сыта – спит или просто лежит. Когда больно – скулит или зализывает рану. Когда плохо, холодно и тоскливо, так, что нет сил терпеть – воет на луну.

Сбежав от валькирий, белая волчица не стала попусту метаться по городу. Для этого она была слишком осторожна. Несколько часов она отлеживалась под старым колесным прицепом, который когда-то был передвижным магазинчиком. Со временем прицеп лишился колес и хозяев и бездумно догнивал на пустыре.

Когда стало совсем тихо и Москва увязла в ночи, волчица выбралась из-под прицепа и неторопливо, чуть боком, настороженно обернув морду к дороге, побежала туда, куда вело ее неясное внутреннее чувство. Хвост она держала поджатым, что выражало у нее не столько угнетенность, сколько нежелание шутить с окружающим миром.

Когда она перебегала шоссе, из пустоты ей навстречу метнулось непонятное громыхающее существо. Ослепило суетливыми лучами, завизжало и застыло, окутавшись запахом жженой резины. Почти сразу откуда-то вылетели еще несколько подобных и тоже завизжали, точно перепуганные ишаки.

Возможно, правильнее было вернуться, но волчица предпочла лететь вперед. Перескочила светящуюся полосу и снова вынуждена была спасаться, теперь уже от другого стада, несущегося на нее с противоположной стороны.

Поджимая хвост и скаля зубы, она пересекла шоссе, нырнула за киоски и затерялась между домами, держась подальше от фонарей. Про странных животных белая волчица подумала, что они, должно быть, из жвачных. Только жвачные могут быть так бестолковы и только они сбиваются вместе в таком количестве. Она же неосторожно оказалась у напуганного стада на пути. Что ж, в другой раз будет осторожнее.

За киосками у рынка волчица отлеживалась минут десять. Здесь она нашла огромную старую кость, больше похожую на палицу, понюхала ее, но грызть не стала. Чувство голода было ещё слабым, кость же выглядела не слишком аппетитно.

Снаружи у киосков на секунду остановились четыре ноги. Две в белых брюках и блестящих коричневых ботинках – очень солидные, уважающие себя, явно автомобильные ноги. И две веселые и самые несерьезные, в кроссовках и джинсах с высохшими сзади каплями грязи.

– Зачем спрашиваешь? Знаешь, а спрашиваешь! Только дурной человек так: знает, а спрашивает! – сказал голос, явно имеющий отношение к солидным ногам.

Несерьезные ноги привстали на носки, сделали пятками ускользающее движение и умчались куда-то, догоняемые солидными ногами.

Волчица, услышавшая эту фразу, никак к ней не отнеслась, но всё же пропустила набор звуков в память. Здесь их жадно схватила Ирка, чье сознание медленно шевельнулось в глубинах. Ей даже вспомнилось утверждение Фулоны: «Случайных слов не бывает. Что угодно бывает случайным, но не слова! Все услышанные слова, заставившие тебя вздрогнуть, твои. Сразу верить им не стоит, но стоит задуматься и присмотреться».

Волчица поднялась, встряхнулась и побежала дальше. Городом она была не то чтобы недовольна, но ощущала его как нечто бессмысленное и вне системы своих ценностей. Они существовали в разных мирах и никогда не могли пересечься, как бабочка и глубоководный моллюск.

В районе улицы Яблочкова за ней увязалась свора шавок. Шавки были разнокалиберны и гавкучи. Самая крупная могла бы быть овчаркой, но раздумала. Самая мелкая могла бы стать шакалом, но опять же не решилась. Близко шавки не совались и бой не принимали, зато звуков производили много. Нельзя сказать, что волчица их испугалась, но все же они порядком нервировали. За одной, самой наглой, визгливой до завала в истерику, она даже погналась, но та очень ловко забилась в щель между гаражами, куда волчица смогла просунуть только морду. Отделаться от своры удалось только ближе к ВВЦ.

Следующее шоссе волчица пересекла уже под эстакадой, дождавшись, пока очередное стадо бестолковых жвачных остановится на выпас под светофором. Правда, ее смущало, что шоссе залито ярким электрическим светом. Она пару раз щелкнула зубами, подбадривая себя, прежде чем решилась выскочить из тени. Шоссе она перебегала не то чтобы со страхом, но с внутренним замиранием, которое вновь позволило выглянуть валькирии-одиночке.

Ирка кратковременно осознала себя в недрах волчицы. Ее опутывала паутина пугающих животных желаний. Ей хотелось выкусывать блох из задней левой ляжки и раздирать зубами теплую шкурку зайца. Все это было так кошмарно, что она буйно запротестовала.

«Мне страшно! Я не хочу всего этого, понимаешь?!»

«Жалей себя побольше! Я уже заранее хнычу!» – услышала валькирия далекий и строгий голос Бабани, относящийся к временам, когда Ирка, срываясь с поручней, сама не могла заползти в коляску, а принимать помощь не желала.

«Но мне больно, понимаешь? Мне плохо и тяжело!»

«Я-то понимаю, но ты не должна понимать! От жалости к себе рождается ропот! Стоит один раз себя пожалеть и всё – ты летишь под откос, и снова должен собирать себя по кусочкам! За всякую боль надо благодарить, и тогда боли станет неловко и она уйдет. Или, если она не ушла, это нужная и полезная тебе боль!»

«Мне страшно, Бабаня!»

«Я заметила, что всякие страхи имеют срок годности и даются на время. И что потом они всегда делаются смешны. Маленькой ты до жути, до крика, боялась жуков. Самый маленький жучок на одеяле, и мне полночи приходилось тебя успокаивать. Потом боялась, что в окно влезут воры, когда я буду на работе. Чуть ли не с ножом в руке сидела. И тоже это продолжалось где-то полгода. Потом боялась одна спуститься со ступеньки подъезда, а попросить было стыдно, и ты делала вид, что тебе никуда не надо. И всякий раз ты через какое-то время перерастала свой страх, и он оказывался ерундой. А раз так, то чего бояться-то?»

Эти слова, прозвучавшие из глубин памяти, успокоили Ирку. Не потому ли она стала валькирией, что когда-то терпела боль и училась собирать волю в кулак? Лишь терпение рождает силу. Лишь в сражении с собой крепнет плоть и дух. Состояние же сытости и самодовольства ничего не несет, кроме расслабления и смерти. Человек как луковица. Состоит из такого невероятного количества слоев лжи самому себе, что под каждой кожей оказывается еще одна. И всё равно надо помнить, что всё это шелуха. Опять же лжи кому-то не бывает. Это иллюзия, что кого-то можно обмануть. Солгать в конечном счете можно только самому себе. И пнуть только самого себя.

– Я страдаю потому, что расслабилась, одрябла от хорошей жизни и сделалась недостойной быть валькирией! – подумала Ирка. – Но ведь когда война начинается – а война уже идет! – призывают не только сильных и крепких. Призывают и юношей, и стариков, и больных. Так и меня призвали. Пусть я очищусь, как старое колесо, с которого в пути стирается ржавчина!

Белая волчица сама не знала, что привело ее в Сокольники к вагончику. Свесившийся сверху канат покачивался от ветра. В «Приюте валькирий» горел свет, полоской пробивавшийся из-за зашторенных окон. Потрескивала печка. Железная труба буржуйки курилась тем бесцветным дымком, который бывает у разгоревшейся, толково растопленной печи.

Волчице внезапно захотелось наверх. Она подпрыгнула, попыталась вцепиться в канат зубами, но тот выскользнул. Смущенная странным своим поступком, волчица отбежала шагов на тридцать, улеглась в кустах и, положив морду на лапы, стала смотреть на вагончик. Люк в нижней части его открылся и выглянула круглая голова с бакенбардами, как у художника Айвазовского.

Голова покрутилась, высматривая что-то, и исчезла. Наверное, чуткий Антигон услышал, как волчица тянула зубами канат и выглянул посмотреть, что это был за звук.

Волчица закрыла глаза. Так она пролежала около часа, не то во сне, не то в полудреме, изредка огрызаясь на кого-то невидимого и подтягивая кверху края губ. Часа за два до рассвета что-то заставило волчицу вскочить. Покружившись на месте, она выбрала направление на юго-запад и побежала небыстрой, но решительной трусцой, даже не взглянув на вагончик. Нечто неясное вело ее. Она не замечала ни псов, ни машин, да и те, точно чувствуя, что ей не до них, почти не попадались на пути.