Великолепные руины - Джесс Уолтер

– Майкл, что ты знаешь о «Клеопатре»?

Дурацкий вопрос. Каждая собака в городе знала про этот фильм все до мельчайших подробностей. «Клеопатра» живьем пожирала «Фокс». Идею фильма мусолили двадцать лет, пока Уолтер Вегнер в пятьдесят восьмом за нее не взялся. А потом Вегнер застукал свою жену, она как раз делала минет его агенту, и продюсер отстрелил обидчику яйца. Эстафету «Клеопатры» подхватил Рубен Мамульян. Он представил смету на два миллиона долларов, а на главную роль взял Джоан Коллинз. Бред! Клеопатра из нее была, как из президента балерина. Студия выкинула ее пинком под зад и пригласила Лиз Тейлор. Самая крупная звезда на небосклоне, вот только репутация подмоченная после того, как Лиз увела Эдди Фишера у Дебби Рейнолдс. Тейлор еще и тридцати не стукнуло, а под венец она сходила уже четырежды. Казалось бы, не самый лучший для нее момент. И что она делает? Требует миллион баксов за роль и еще десять процентов с проката. Да никому даже и полумиллиона за всю историю не заплатили, а эта дамочка желает миллион!

Но студия была в отчаянном положении, и Скурос согласился.

В 1960 году Мамульян выдвинулся со съемочной группой из сорока человек в Англию. И тут начался ад. Плохая погода. Сплошные неудачи. Постройка декораций. Демонтаж декораций. Постройка новых декораций. Мамульян не отснял ни одного кадра. Заболела Лиз. Простуда, зубной абсцесс, воспаление мозга, стафилококк, пневмония. Ей сделали трахеотомию, и она чуть не померла прямо на столе. Съемочная группа пинала балду, пила и резалась в карты. Через шестнадцать месяцев расходы перевалили за семь миллионов долларов, а Мамульян отснял всего полтора метра пленки. Полтора года, а парень даже до роста своего не дотянул! У Скуроса не было другого выхода. Он уволил Мамульяна и нанял Джо Манкевича. Манкевич перенес съемки в Италию и вышвырнул всех, кроме Лиз. Уговорил Дика Бёртона сняться в роли Марка Антония. Нанял пятьдесят сценаристов, чтобы они переписали сценарий, – вышло пятьсот страниц текста. Девятичасовой фильм. Студия теряла семьдесят штук в день, тысячи людей из массовки получали деньги просто так, дождь лил не переставая, съемочное оборудование утекало с площадки как вода, Лиз пила, а Манки начал поговаривать о том, что нужно снять три серии. Три серии! Обратного пути уже не было. С начала съемок прошло два года, двадцать миллионов уже спустили в унитаз, и бог его знает, сколько спустили бы еще. А бедняга Скурос надеялся, вопреки здравому смыслу, что на экраны выйдет лучший фильм в истории кинематографа.

– Что я знаю о «Клеопатре»? Слышал кое-что, – сказал я.

Правильный ответ. Скурос налил мне еще немного колы. Потом взял со стола большой желтый конверт и передал его мне. Никогда не забуду фотографию, которую я оттуда достал! Шедевр! Страстный поцелуй. И целовались не кто-нибудь, а Лиз Тейлор и Дик Бёртон. Не Антоний с Клеопатрой на снимке для газет. Лиз и Дик приросли друг к другу на балконе Гранд-Отеля в Риме. Видно было даже языки.

Вот это катастрофа так катастрофа! Он женат, она замужем. Студия еще не отмылась после скандального развода Эдди и Дебби. А теперь, выходит, Лиз легла под самого великого актера современности. И главного ловеласа, к слову сказать. А как же маленькие дети Эдди Фишера? Как же семья Бёртона? Как же его чумазые валлийские отпрыски, с громким ревом зовущие папочку? Да пресса этот фильм просто закопает! И студию вместе с ним. Потраченные миллионы и так гильотиной висели над жирной шеей Скуроса. Осталось только дунуть на лезвие.

Я пялился на фотографию.

Скурос изо всех сил делал вид, будто спокоен и весел. При этом моргал, как метроном.

– Что скажете, Дин?

Что скажу. Нет, погодите, так сразу отвечать нельзя, сперва надо все обдумать.

Я знал еще кое-что. Ну, не знал, догадывался. Так девственница знает о сексе, хотя еще ни разу не пробовала. У меня был дар. Только я еще не научился им правильно пользоваться. Иногда я видел людей насквозь. Прямо как рентген, до самых косточек. Нет, я не был детектором лжи. Скорее детектором желаний. У меня из-за этого, кстати, частенько бывали неприятности. Скажем, девчонка говорит «нет». Почему? Потому что у нее уже есть парень. Я слышу «нет», а вижу «да». Через десять минут входит ее хахаль, а у девчонки полон рот Дина. Представляете, какая незадача?

Вот и со Скуросом было так же. Говорил он одно, а имел в виду совсем другое.

Так. И что ты теперь будешь делать, Дин? Вся твоя карьера висит на волоске. Советы Дули все еще звучат в башке (не смотри в глаза, не выражайся, не спорь).

– Ну? Что вы думаете?

Вдохнем поглубже.

– Мне кажется, сэр, вы не единственный, кого на этих съемках выебли.

Скурос соскочил со стола. С этого момента он говорил со мной как с мужчиной. Никаких четвертей стакана. Старик разом потеплел. Лиз: с ней невозможно иметь дело. Сплошные эмоции. Упрямство. Но Бёртон не такой. Он профессионал. И роман на съемках у него далеко не первый. Единственный шанс – убедить его. Застать трезвым и убедить.

Удачи тебе, сынок. Вот тебе твое первое задание: поезжай в Рим и убеди трезвого Ричарда Бёртона оставить Лиз в покое, или он вылетит с картины.

Ладно. На следующий день я был в Италии.

Оказалось, все не так просто. Это не интрижка на съемочной площадке. Они и вправду полюбили друг друга. Даже старый сердцеед, имевший все, что движется, увяз по самые уши. Впервые в истории девичья честь парикмахерш и гримерш в полной безопасности. Я приехал в Гранд-Отель и объяснил ему расклад. Передал слова Скуроса. Дословно. Бёртон надо мной только посмеялся. Я вышибу его с картины? Я? Его? Это вряд ли.

Прошло тридцать шесть часов с начала задания, и мой блеф провалился. Даже водородная бомба не смогла бы разрушить их любовь.

Ничего удивительного. Это был самый великий роман в истории кино. Не обычный перепихон. Любовь. Все нынешние романчики актерских пар этому роману и в подметки не годятся. На фоне Лиз и Дика они просто дети.

Дик и Лиз были богами. Квинтэссенция таланта и харизмы. А два бога в одном месте… Кошмар. Светопреставление. Вечно пьяные, самовлюбленные, чудовищно жестокие ко всем окружающим. Вот бы фильму такой накал страстей! Они снимали скучную нейтральную сцену, но, как только камера останавливалась, Дик цедил что-нибудь сквозь зубы, Лиз яростно шипела в ответ и убегала с площадки, он мчался за ней в погоню, настигал в отеле, а потом гостиничный персонал жаловался на дикие крики и звон стекла. Отличить драку от секса у них было невозможно. С балкона на тротуар градом летела посуда. Каждый день они попадали в аварии. С участием как минимум еще десяти машин.

И меня осенило. В тот момент я и родился.

Буддисты называют это просветлением.

Миллионеры – мозговым штурмом.

Художники – музой.

Я просто вдруг понял, что отличает меня от остальных людей. Я всегда это знал, но не понимал до конца. Мне открывалась истинная природа человека. Причины его поступков. Его желаний. Внезапная вспышка молнии озарила для меня весь мир.

Мы хотим того, чего хотим.

Дик хотел Лиз. Лиз хотела Дика. Все люди хотят увидеть автокатастрофу. Говорят, что не хотят. А сами обожают их. Смотреть – значит любить. Тысячи людей проезжают мимо статуи Давида, двести из них взглянут на него. Тысячи людей проезжают мимо места аварии, и тысячи разглядывают горящие останки.

Сейчас-то это стало уже банальностью. По такому принципу устроены интернет-метрики: все считают клики, переходы, количество просмотров. Но для меня это был момент перерождения. Для меня. Для города. Для мира.

Я позвонил Скуросу:

– Тут ничего не исправишь.

– Мне что, послать кого-нибудь другого? Ты это хочешь сказать? – очень тихо спросил старик.

– Нет. – Я говорил с ним, как с пятилетним ребенком. – Я сказал, что исправить тут ничего нельзя. И не нужно.

Скурос сердито запыхтел. Он не привык выслушивать плохие новости.

– Я ни хера не понял.

– Сколько вы уже вложили в эту картину?

– Ну, оценка затрат…

– Сколько?

– Пятнадцать.

– И еще двадцать потратите. По самым скромным оценкам, миллионов двадцать пять – тридцать на круг. Сколько нужно потратить на прессу, чтобы отбить тридцать миллионов?

Скурос даже не смог эту сумму произнести вслух.

– Реклама, билборды, статьи в журналах по всему миру. Восемь? Ну скажем, десять. Уже сорок. Ни один фильм в мире пока еще сорок миллионов не собирал. И вот еще что. Давайте начистоту. Фильм – говно. Отборное, вонючее, первосортное.

Что, скажете, я Скуроса живьем в землю закапывал? Еще бы! Но только для того, чтобы помочь потом откопать.

– А что, если я вам раздобуду бесплатной рекламы на двадцать лимонов?

– Такой рекламы нам не нужно!

– А может, она-то как раз и нужна.

И я рассказал ему, как обстоят дела на съемках. Про пьянство. Про драки. Про секс. Камеры снимали скуку и смерть. Но как только они выключались, от главных героев нельзя было глаз оторвать. Антоний и Клеопатра на хрен никому не сдались. Кому какое дело до рассыпавшихся в пыль старых костей? Роман Лиз и Дика – вот это настоящее кино! Я сказал старику, что их роман – это наш шанс спасти фильм.