Противостояние - Афанасьев (Маркьянов) Александр
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
***** приставка "-шах" говорит о многом, вряд ли бандит Набир имел право на такую приставку к имени.
****** оборался - то есть установил связь. Это выражение пошло, потому что связи часто не было вообще и контакт устанавливали голосом, орали изо всех сил.
******* ПВД - пункт временной дислокации
Подмосковье Апрель 1987 годаВесна в этом году выдалась на удивление ранней. Где-то до двадцатых чисел марта держались морозы - а потом как прорвало. К средине апреля уже отшумели ручьи, отзвенела капель - и исходящая паром черная, жирная земля ждала пахаря, чтобы тот вонзил в нее плуг, и осеменил золотистым семенем - чтобы осенью земля могла вознаградить его за труд тяжелыми, наполненными зерном хлебными колосьями…
Старик был здесь. Он был странным, этот старик, очень странным. Сейчас он жил в деревне, бобылем, держал корову и находил утешение в простом крестьянском труде. Он так и не вернулся в госбезопасность после того как его освободили из лагеря в сорок первом по приказу Вождя, признав, что обвинения в его адрес были целиком ложными. Вместо этого он пошел на фронт простым солдатом и честно отвоевал всю войну, закончив ее в Праге. Судьба словно хранила этого старика - ни одной царапины за все время войны, хотя вне передовой он бывал редко. Он отказался вернуться во власть и потом, уехал в деревню, не стал даже председателем колхоза - так и работал простым агрономом. Нет, он не был озлоблен на власть, незаслуженно покаравшую его и едва не расстрелявшую. Просто он не хотел больше этой власти. Он не хотел больше никакой власти.
Но до сих пор на этом свете были люди, которые знали. Которые - помнили. И которые - навещали старика…
Черная Волга с номерами "МОС" свернула на обочину проселочной грунтовой дороги, остановилась рядом со старым колхозным УАЗом. УАЗ стоял у самого края дороги - а у забрызганной грязью по самую крышу машины, на каком-то пеньке сидел старик в грязной телогрейке. Он не курил - так и не приобрел этой пагубной привычки ни в лагере, ни потом в колхозе, где курили все поголовно - он просто сидел и смотрел куда-то вдаль, положив на колени свои крестьянские мозолистые реки.
Водитель Волги все-таки преодолел с честью раскисшую грунтовку - а между тем там было и такое место, в котором неопытный водитель мог "сесть" по крышу, потом только трактором и сковырнешь. В России две беды - и одна постоянно борется с другой.
Затормозив в нескольких метрах от УАЗа, водитель Волги покинул машину. Дородный, средних лет, в шикарном финском костюме, со старомодными очками - круглые стекла без оправы - он направился к старику прямо по всей грязи не обращая внимание на то, что шматки грязи попадают на штанины брюк, а туфли уже измазаны грязью напрочь.
Старик не подал ему руки, да он и не протянул ему руку. Просто он встал рядом со стариком и уставился туда же, куда и старик - на заканчивающийся перелеском косогор, на жирную, отходящую от зимнего сна землю.
- Мы начинаем… - тихо сказал он
Старик гулко откашлялся - подхваченный в лагере туберкулез преследовал его всю оставшуюся жизнь
- Когда?
- Наверное к зиме. Как все организуем.
Старик наклонился вперед, подхватил ком земли, начал разминать его мозолистыми пальцами
- Земля сыровата еще… - сказал старик, словно думая вслух - сеять рано. Подождать еще дней десять, и тогда…
- Вы ничего не скажете?
Старик бросил остатки земли, вытер руку о грязную полу ватника
- А что тебе сказать, Саша… - он обратился к своему собеседнику по имени, потому что знал его с четырех лет - ты сам все решил. Можно было бы сказать - Бог тебе судья - да я неверующий. Пожелаю как на фронте - удачи.
- Мы правы? Скажите - мы правы?
Старик покачал головой
- И да и нет, Саша. И да и нет. Нынешний первый… он ведь не с Марса прилетел, согласись. Кто-то его воспитывал, растил, кто-то по служебной лестнице продвигал. Ты думаешь, он один такой, убрать его - и все?
- А как в тридцатые порядок наводили?
- В тридцатые… Знаешь… многие неправильно оценивают тридцатые. Мол, все на страхе держалось. На репрессиях. Чуть что - и пятьдесят восьмая. Дураки они… Разве можно целое государство, целый народ в страхе держать? Возьми меня. Ты думаешь, я не знал, что надо мной тучи сгущаются? Знал. Ты думаешь, я не смог бы сделать так, чтобы ни Сталина, ни Ежова, ни Молотова - никого из них на свете не было бы. Смог бы… Подо мной ведь профессионалы были. Профессионалы, Сашенька, каких и нет сейчас. Сейчас так, сад детский. Тот же Рамирес - он ведь по Гитлеру готовился. Операцию в последний момент отменили. А ведь мы тогда его считай, на позицию вывели, стреляй - не хочу. Не уйти, правда, было потом - но они и к этому были готовы, пожертвовать собой ради коммунистических идеалов, не задумавшись ни на секунду, правильно это или нет. Можно было бы и Усатого точно также… никакая охрана не справилась бы. Но мы ведь верили Саша. Верили в то, что все что происходит - правильно. Понимаешь, правильно! Даже если в какой-то момент неправильно поступили с тобой, то в целом все - правильно! Что все учтено. А сейчас веры нет. Люди не верят, понимаешь? Нет, не понимаешь.
- Понимаю…
- Не понимаешь. И никто из твоего поколения - не понимает. Вы в безверии родились, оттого и докатились до такого. Горбачев - то всего лишь закономерный итог безверия. Чем громче слова с трибун - тем подлее и страшнее дела. Причем всюду - сверху - донизу. Вот у нас в мехпарке слесаря. На работе ты не гость - унеси хотя бы гвоздь. Они ведь все такие. А это - самый низ. Слесарь гвоздь уносит. Первый секретарь обкома во взятках погряз. Генеральный секретарь партии страной торгует. Понимаешь, каков народ такова и власть - редко бывает по-иному. И слесаря, и секретаря обкома нынешняя власть очень даже устраивает.
- Так что же… Ничего не делать?
- Почему ничего не делать? Делать, Сашенька, делать. Какова бы Родина не была - но она все же лучше, чем чужбина. Делать надо. Задумайся над тем, что ты будешь делать потом.
- А что - потом?
- Вот и думай - что? Что ты будешь делать потом. Тем, кто родился в безверии - веру то ты уже не вернешь. А значит - и то, что сделали в тридцатых, сейчас - невозможно сделать. Делай по-умному, ищи умных людей, хорошо ищи. Ищи и давай им свободу. У нас очень умный народ, Саша. Он лошадь подковать не может как следует, а блоху - только так. Вот и ищи таких людей. Усатый в свое время не нашел, смурной был человек, жестокий - вот и довели страну. Это ведь он виноват, что после него - никого умнее Никитки не нашлось. Помни про это и не повторяй ошибок. Гайки не закручивай до упора. Сорвешь резьбу.
- Я понял… - сказал гость после долгого молчания
- Надеюсь… - усмехнулся старик - не скатись только в ежовщину. Страшное это преступление, Саша. Страшное. На всех на нас оно - и будет до конца жизни нашей. На всех, кто тогда не возвысил голос. Не остановил.
- Спасибо, дядя Костя.
- Да не за что. Навестил, порадовал старика. Может, заедешь, перекусишь. У меня то - всяко полезнее, чем даже в цэковской столовой
- Да нет, дядя Костя. Времени нет.
- Ну, тогда езжай. Удачи…
Пакистан, пограничная зона. Кишлак 03 октября 1986 года- Тебя на чем поймали?
- На сигарете. Тварь… - Шило глухо закашлялся
- Сука… - согласился и Скворцов.
Они пришли в себя уже не в кишлаке - непонятно где. Но по каким-то признакам - скорее даже по наитию поняли - Пакистан. Либо самая граница, один из пограничных кишлаков. Понятно хотя бы потому, что налета с воздуха здесь совершенно не боятся.
Они были в зиндане.
Зиндан - это такая яма в земле, метров пять-семь глубиной. Иногда накрытая чем-то, иногда нет. Голые, отвесные стены, иногда с отрицательным углом наклона - не выбраться. В таких ямах содержались заложники, пленники, рабы…
У них отняли все. Шнурки, пояса, ремни, срезали пуговицу со штанов. Естественно все оружие. Все, чтобы невозможно было бежать. Опытные, суки…
- Ты что-то помнишь? - спросил Шило
- Нет. Даже не стреляли. А ты?
- Тоже…
ГБшник. Тварь. Предатель…
Ни Скворцов ни Шило, сидя в зиндане, так и не довели свои мысли до конца. Если бы довели - стало бы все понятно и этот выезд, непонятный и плохо подготовленный, и сдающийся доктор Набир - все. Но тогда они думали, что столкнулись с предательством - а не системой.
За ними пришли через несколько часов - а может быть, им показалось что прошло несколько часов, в то время как прошло намного меньше времени - в зиндане время течет по особенному. Кто-то с грохотом, переговариваясь на хорошо знакомом, непонятном гортанном языке сдвинул в сторону стальную решетку, накрывающую дыру зиндана…
- Шурави! Сейчас вам веревку спустят. Попытаетесь бежать - убьем нахрен!
Нахрен было особенно показательно - афганцы таких слов не знали
- Делаем? - одними губами спросил Шило
- Нет… - ответил Скворцов - рано…