Пересмешник, или Славенские сказки - Михаил Чулков

Красавица, окончив свои приключения, хотела описать мне злобу сего старого волшебника, как вдруг услышали мы превеликий шум, земля ужасно поколебалась, и все покои находилися оттого в превеликом движении.

— Ах! пропали мы! — возгласила она отчаянно. — Это он, и жизнь наша в опасности!

При сем ее слове вошел он в залу. Вид его столь был угрюм и страшен, что казалось мне, будто бы он превосходил злобою и самого адского царя.

— Как ты дерзнул войти в сие место, — говорил он, — не опасаяся за то жестокого наказания?.. Возьмите его, — сказал он не знаю кому, — и заключите в волшебную темницу!

Невидимые духи взяли меня под руки и вывели из покоев, бросили в ужасную темницу и в оной заперли. Те страхи, которые я до сего имел несчастие видеть пред этим, были ничто. Вся сия ужасная и пространная пропасть стонала наподобие адского жилища; стены ее увешаны были анатомическими и другими приличными оным инструментами, на которых видна еще была кусками запекшаяся человеческая кровь. Посредине стояли смертоносные махины, одна из них метала из себя во все стороны острые иглы с таким стремлением, что оные совсем уходили в пол, в потолок и в стены и от которых нигде укрыться было невозможно; другая брызгала из себя с таким же обилием горячий свинец. И я бы, конечно, принужден был лишиться тут с мучением жизни, ежели бы не защищала меня от оных невидимая сила. Целую ночь беспокоился невидимыми злыми духами, которые не давали мне ни времени, ни места к собранию расточенного моего разума, однако ж они мне не вредили.

При рассветании дня увидел я в сей страшной темнице ту несчастливую красавицу: она, прибежав ко мне, ухватила меня за руку и очень поспешно привела в ту же залу, и говорила мне:

— Теперь злой волшебник полетел к своим товарищам; он вознамерился собрать их всех сюда и в их присутствии лишить тебя жизни, ибо думает он, что ты пришел освободить меня и увести из сего проклятого жилища. Я имею способ ко освобождению тебя и желаю лучше подвергнуться всяким мучениям, нежели чтоб ты скончался безвинно; но любя меня весьма много, он того не сделает.

Потом повела меня в другую комнату, в которой на маленьком столике увидел я премножество пузырьков. Красавица, взяв один, капнула мне из него на голову, от чего тотчас потерял я образ человека и превратился в молодого и прекрасного орла: почувствовал в себе великую легость и мысленно выбирал себе выше облаков жилище.

— Сколь я несчастлива, — говорила потом красавица, — что сии составы против меня заколдованы и не действуют надо мной нимало; а если бы я могла от сего превратиться, то бы, конечно, последовала за тобой. Теперь ты не опасайся, — продолжала она, — хотя бы где он с тобою и встретился, то, конечно, не узнает: ибо он не имеет этой силы, чтоб распознать прямое животное от превращенного. Теперь тебе свободен путь, и ты можешь возвратиться в свое отечество.

Я благодарил ее, сколько позволил новый мой образ, ибо все человеческие чувства осталися со мною, и хотя с превеликим сожалением, однако расстался с нею.

Поднявшись на воздух, позабыл я все мои несчастия и восхищался новою моею жизнею. Все ее приятности представилися вдруг моему понятию; я с радостию воображал себе, что всюду имею отворенный путь, предприял лететь в мое отечество, а там увидеть Асклиаду, уведомиться обо всем и быть опять спокойным обладателем; но злое несчастие сильнее было моего желания. Как я уже сказал, что я беспокоился целую ночь, следовательно, не спал целые сутки или еще больше; итак, начал меня клонить сон; для того выбрал я высокое дерево, сел на ветвь оного и отдался приятному сну.

Сколько я в оном находился, того не знаю, ибо пущенная в меня стрела лишила моего покою и свергла с дерева на землю. Упав на оную, потерял мои чувства и долго находился без памяти; потом, когда очувствовался, увидел себя в пребогатом доме и множество людей обоего пола, которые старалися помогать моему состоянию; это я усмотрел из их обращений, а языка их не разумел.

По счастию или больше по несчастию моему, получил я от стрелы легкую рану в правое крыло, и так весьма нетрудно им было возвратить мне прежнее мое здоровье. Когда уже я находился совершенно в оном, то приметил, что они весьма много любовалися на мой образ, и после уже узнал, что они никогда не видывали у себя орлов. Больше всех любовалися моим образом женщины и находили в нем, не знаю, что-то приятное; начали возить меня по домам и везде показывать. Я же предприял им показать, будто бы я был ученая птица, и так соответствовал им моими движениями и другими приличными бессловесной твари знаками. Вскоре уведомился о сем их государь, и я отвезен был к нему во дворец. Молодая государыня взяла меня в свои покои, и я находился там, более никем не видим.

Государь столь ревновал ко своей супруге, что не только люди, но и бездушные вещи, которые находились в ее комнате, казались ему подозрительными. Он часто ходил к ней в покои, осматривал их всегда сам и никому не верил, и я после узнал, что он имел справедливую причину ревновать к своей сожительнице.

Некогда отлучился он из города на охоту. Государыня прибежала в превеликой радости в свои покои, выняла из-под некоторой урны ключ, отперла оным двери, которые сделаны были в стене и прикрыты обоями. Вышел оттуда статный и пригожий красавец. Он начал целовать государыню и делать ей всякие ласки, которых она с своей стороны оказала ему еще больше. Целый день находилися они в сих упражнениях, и наконец, как я примечал, что надобно уже приехать государю, то она, простясь с своим любовником, заперла его опять в ту, может быть, ему весьма и приятную темницу, а ключ положила под ту же урну, в которой хранился пепел ее предков.

Сие беззаконие и нарушение клятвы казалось мне достойно всякого наказания, однако сим она еще не была довольна. Начал я примечать из ее обхождений, что она меня слишком любит и почитает. В одно время сидела она под окном, на котором я находился; глядела на меня весьма пристально, потом, взяв к себе на колена, целовала мои крылья, подобно как у любовника руки. Наконец, написав письмо на своем языке, положила его пред моими глазами; я, посмотрев оное, показал ей знаками, что его не разумею; и так целовав меня весьма долго, наконец успокоилась.

На другой день Дина, так называлась государыня, принесла пред меня, как думаю, то же письмо на четырех языках, из которых разумел я два, на нашем наречии было оно следующего содержания:

"Я изо всего примечаю, что ты не птица, а очарованный человек. Я, может быть, найду способ возвратить тебе прежний твой образ, а в воздание за то хочу, чтоб ты любил меня и был со мною не разлучен до конца твоей жизни".