Лука (ЛП) - Кастиль Сара

Она взглянула на Маттео, который застыл на месте, кусок блина свисал с его вилки в нескольких дюймах от рта. Ее сердце откликнулось на него так же, как и к Максу, когда она увидела его в тот первый день в приюте, съежившегося в углу. Она лучше, чем кто-либо другой, понимала, каково это — потерять кого-то, но обременять Маттео своими проблемами было неправильно.

— Прости нас, пожалуйста, дорогой, — она улыбнулась Маттео, чтобы он не подумал, что что-то не так. — Я собираюсь украсть твоего отца на секунду. Я думаю, Макс будет счастлив попробовать этот блин на твоей вилке, — она с силой толкнула Луку в сторону спальни.

— Мне нужно с тобой поговорить. Наедине.

Если бы она не была так рассержена, потрясенное выражение лица Луки было бы почти комичным, как и его нехарактерная покорность.

— Не кричи на меня, — она ткнула его в грудь, закрыв за собой дверь спальни. — И переступи через себя. Я не знаю, в чем твоя проблема, но точно не в это красивом, милом маленьком мальчике, абсолютно обожающего тебя и отчаянно желающего почувствовать связь с отцом, которого он любит. Может быть, у него есть некоторые черты Джины. И что? То, что она не была идеальной матерью, не делает его менее твоим сыном.

Лука провел рукой по комоду, разбив вазу о стену. Осколки керамики попадали на пол, как пурпурный дождь.

— Мои отношения с Маттео — это мое дело. Ты ничего обо мне не знаешь. Ты ничего о нем не знаешь. Он не нуждается в твоей защите. Он совершенно счастлив. Он понимает, почему все так, как есть.

Габриэль уставилась на него, пытаясь понять, что его так взволновало. Она задела этот нерв прошлой ночью и отступила, но после разговора с Маттео сегодня утром, услышав тоску в его голосе и увидев его потрясение и боль, когда отец отказался признать их сходство, она должна была что-то сказать. Она уже не была той женщиной, которая два года сидела в офисе и перекладывала бумажки, пока чудовище бродило по городу, унося невинные жизни. У нее был голос, и Маттео нуждался в ком-то, кто говорил бы за него, кто-то, кто не боялся бы оттолкнуть двести фунтов разъяренного альфа-самца, который теперь сердито смотрел на нее с другого конца комнаты.

— А как насчет родинки у него на ухе?

— Габриэль, — его голос прогремел по комнате. — Оставь эту тему в покое. Это не твое дело.

Даже когда ты будешь наиболее уязвима, со мной ты в безопасности.

Она сократила расстояние между ними и наклонилась, чтобы нежно поцеловать его за левым ухом.

— У тебя здесь родинка, — тихо сказала она. — У Маттео такая же, в том же месте. Они наследственные. Та, что у меня на мочке уха, досталась мне от матери, а ей, от ее матери.

Его лицо разгладилось, превратившись в бесстрастную маску, и он сделал шаг назад.

— Мы уже достаточно об этом поговорили. Не поднимай больше эту тему.

— Ну что ж, думаю, нам с Максом пора, — сказала она. — Потому что там есть маленький мальчик, который отчаянно хочет провести день со своим отцом. И я считаю, что его отец должен меньше времени быть ослом и больше времени проводить с ним.

— Габриэль, — он окликнул ее, но на этот раз не последовал за ней.

Восемнадцатая

— Садись в машину.

Лука с громким визгом остановил свой внедорожник на обочине. Проклятая женщина просто вылетела из его квартиры. Неужели она не понимала, что Фрэнки и его команда просто ждут возможности доказать, что ей нельзя доверять? Он уже объяснил ей, что им нужно одобрение Нико, чтобы осуществить план по поимке Гарсии. Чего он не объяснил, так это того, что от Нико также зависело, будет ли он жить или умрет. Он нарушил правило о связях с полицейским, и теперь Нико возможно уже знал о его отношениях с ней и принимал решение о том, как с этим быть.

Габриэль проигнорировала его и продолжила идти по жилой улице с Максом, обнюхивающим кусты рядом с ней.

Пот выступил у него на лбу, когда полуденное солнце ворвалось в машину.

— Габриэль. Ты не можешь идти всю дорогу домой пешком. Это слишком далеко. И я сказал Фрэнки, что ты останешься со мной до встречи с Нико. — Он стиснул зубы, услышав в своем голосе нотку мольбы. Капо не умоляли. Он не умолял. Но, черт возьми, она не оставила ему выбора. Хотя это и было заманчиво, но взять ее на руки и бросить в машину — не было вариантом, особенно если он когда-нибудь захочет иметь еще одного ребенка. Она была не из тех женщин, которые вцепятся ему в яремную вену, если он попытается схватить ее, она попадет туда, где будет больнее всего.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Макс оглянулся и залаял, но, когда он попытался подтащить Габриэль к Маттео, который теперь махал ей из заднего окна, Габриэль потянула его назад.

— Не говори мне, что я могу и чего не могу делать. — Только что они целовались на кухне, а в следующую минуту Габриэль уже выходила за дверь.

— По-моему, она на тебя злится, — сказал Маттео с заднего сиденья. — Она говорит, как Нонна и тетя Анджела, когда они злятся. Может быть, это потому, что ты на нее накричал.

— Я не кричал. — Он крепче сжал руль, проклиная себя за то, что потерял самообладание. Джина, казалось, имела над ним власть даже из могилы.

— Ты был очень громким, папа. И ты был зол. Прости, что я не похож на тебя.

Блядь. Он также причинил боль Маттео. Он уже забыл, как дети все улавливали. Обычно он был очень осторожен, когда говорил или делал что-нибудь такое, что заставило бы кого-нибудь подумать, что Маттео не его сын. Но у Габриэль был способ преодолеть все его стены и обнажить его уязвимые места.

То, что она не была идеальной матерью, не делает его менее твоим сыном.

Его сыном. В отличие от многих других ганстеров, которых он знал, он был там, когда родился Маттео, держал его, менял подгузники и кормил. Он услышал его первое слово, увидел его первый зуб и поймал его, когда тот сделал первый шаг. Он сидел с Маттео по ночам, когда тот не мог уснуть, и читал ему бесчисленные истории. Оглядываясь назад, он на самом деле проводил больше времени с Маттео, чем с Джиной, которая всегда болела, уставала, или гуляла со своими друзьями. Только после смерти Джины он перестал быть настоящим отцом.

Разве имело значение, связаны ли оны кровными узами? Никто не знал правды. Маттео был замечательным ребенком, и он даже не мог подумать о том, чтобы отправить его жить к родителям Джины. Три жизни будут разрушены, если он разделит семью — Маттео, его матери и его самого. Он мог бы построить стену вокруг своего сердца после смерти Джины, ограничив способность дарить свою любовь, но Маттео уже был в безопасности внутри.

И ангел забрался туда вместе с ним.

— Думаю, ты прав, Маттео, — сказал он, оглядываясь через плечо. — Папа сказал то, чего не должен был говорить. И я думаю, что у нас есть кое-что общее. Мы ведь оба итальянцы, не так ли?

— Si, папа! — лицо Маттео просияло, и Лука почувствовал это прямо в своем проклятом, полностью обнаженном сердце.

— И мы оба любим, чтобы наши машины ехали быстро, не так ли?

— Si, Папа! Езжай быстрее. Она уходит. — Маттео указал на дорогу и подпрыгнул на сиденье.

Лука нажал на газ и догнал Габриэль, снова резко остановившись.

— Tesoro mio (итал. — мое сокровище)… — Он высунулся из окна, готовый сделать или сказать что угодно, лишь бы увидеть ее улыбку. Она была той женщиной, о которой он всегда мечтал. Она изменила его жизнь. И он хотел, чтобы она всегда была рядом. Он хотел сказать ей об этом по-английски, но знал, что итальянский — ее слабость, и не было лучшего способа передать то, что было у него на сердце, чем язык любви. — Sei la donna dei miei canzoni. Mi hai cambiato la vita. Ti voglio sempre al mio fianco (итал. — Ты женщина из моих снов. Ты изменила мою жизнь. Я хочу, чтобы ты навсегда осталось со мной).

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

— Все, что ты говоришь по-итальянски, звучит красиво и искренне, но, если ты хочешь извиниться, сделай это по-английски. — Габриэль остановилась на тротуаре и вздохнула.