Огненный омут - Симона Вилар

– Эмма… – Это был Ги. Его глаза были добрыми, сочувствующими. – Все будет хорошо, моя Птичка. Я тебе обещаю…

Она была благодарна ему за эти слова. Ей так необходима была сейчас поддержка, поэтому она приникла к его плечу и плакала, плакала, пока он утешал ее, на руках перенес в лодку. Ей было легче у него на груди. Она боялась оглянуться, ибо знала, что, забыв о своем новом решении, кинется назад, будет рваться, плыть, бежать, нестись домой.

Ее дом был в Нормандии. С сыном и мужем, с друзьями и недругами, которых она оставляла. О, как ей хотелось туда! Она знала, что ей не позволят вернуться. И ради своей безопасности, ради любви Ролло, ради христианской веры, в какой она выросла, ей надо было смириться.

Ги обнимал ее. Она рыдала и смогла оглянуться лишь тогда, когда река свернула, и за туманом стоял уже совсем незнакомый лес.

Когда лодка полностью растворилась в тумане и смолк плеск весел, на противоположном берегу раздвинулись камыши и показался подросток с корзиной в руке. Выпрямился, глядел на реку широко открытыми глазами. За ним появились еще двое – чумазые, полуголые, в дерюге и шкурах.

– Эй, господин Риульф, что это было?

Рядом с ними паж Эммы в своей черной вышитой тунике, с блестящим кинжалом за поясом выглядел, как королевич, хотя и был весь измазан тиной, а в кудрявых волосах торчали репьи и камышовый пух. Сейчас он резко оглянулся к ним. Лицо его вдруг стало злым.

– Клянусь солнцем, Христом и Тором, я прирежу каждого из вас, если он хоть заикнется о том, что видел!

Он бросил свою корзину, резко выхватил кинжал. Глаза их округлились, они стали пятиться, пока не кинулись прочь.

Риульф, позабыв о своих раках, выбрался на берег. Его одежда была мокрой, ноги ныли от долгого сидения в камышах. Он вдруг заплакал. Он уже считал себя воином, и слезы были для него позором. Однако сейчас его никто не видел. И он плакал и плакал, размазывая по щекам грязь и слезы. Потом схватил камень и запустил в сторону уплывшей лодки.

5

Когда Беренгар выбил меч из рук Ролло, все вокруг ахнули. Беренгар сам застыл, глядя с изумлением на лежащий у его ног знаменитый меч Глитнир. Еще минуту назад он видел его сверкающее острие у своей груди, лица, глаз, горла… Все викинги – воины от рождения, каждый немало времени уделяет упражнению с оружием. Но в конунге, в его левой непобедимой руке, словно жила воля асов.[24] И победить самого непобедимого Ролло!.. Беренгар перевел дыхание и взглянул конунгу прямо в глаза.

– Я доказал свою правоту, Рольв!

Ролло ничего не ответил. Паж Риульф поднял и подал ему меч. Глядел на конунга с собачьей преданностью. Тот же словно ничего не замечал вокруг. Машинально взяв оружие, он отошел прочь. Сел на обломок колонны, опершись руками на рукоять меча. Сидел, сгорбясь, огромный, задумчивый, но излучавший такую угрозу, что никто не осмеливался его потревожить.

К Беренгару подошла заплаканная Сезинанда. Викинг обнял ее, чувствовал, как она дрожит и мелко всхлипывает. Она уже не надеялась, что ее муж останется в живых. Беренгар ласково погладил ее по плечу.

– Все, все. Боги были на моей стороне, ибо я неповинен в том, что случилось.

Когда Беренгар волновался, он забывал, что окрещен. Продолжая глядеть на Ролло, он ждал. Ему необходимо было сообщить ему кое-что. Но он все еще не решался. Эти вспышки гнева и апатии чередовались у Ролло столь стремительно, что нельзя было ожидать, что придет ему в голову в следующий миг.

– Пойди, помоги Франкону с Гийомом, – попросил Беренгар жену.

Епископ со вчерашнего вечера, как показалась ладья Ролло, не желал расставаться с сыном конунга. Хотя он не отпускал его от себя и ранее, еще до исчезновения Эммы. Все знали, что епископ души не чаял в своем крестнике, но теперь он носил его, как щит, не отпускал от себя, даже когда малыш хныкал и вырывался. Франкон понимал, что Гийом – единственная его защита. Ибо он предал Ролло, скрыв, что готовится похищение Эммы. Но он же остался верен, сохранив ему сына. Поэтому даже на пристань приветствовать конунга он вышел, неся младенца на руках.

Это было вчерашним вечером, когда никто еще не опомнился от утреннего исчезновения Эммы. И когда затрубил рог на ладье Ролло, в Эрве началась настоящая паника. Кто поспешил укрыться в лесу, кто кинулся прочь. Уже тогда Франкон выхватил ребенка у переодевавшей его Сезинанды и так, полуголенького, лишь обернутого полами епископской ризы, и вынес его к причалу.

Ролло уже прибыл не в духе. Мрачный, огромный, в развевающемся на ветру черном плаще, сошел на берег.

– Где она? – спросил грозно у осмелившихся встретить повелителя. Но малыш так радостно потянулся к отцу, что на миг суровое выражение в глазах Ролло смягчилось. Он принял сына из рук трясущегося епископа. Подкинул раз, другой. Гийом визжал от восторга, смеялся. Таким оживленным и шумным этот спокойный ребенок бывал лишь с отцом.

В этот миг к Франкону приблизился Бьерн Серебряный Плащ.

– Где огненноглазая, поп? Ролло не на шутку зол на нее, и ей не следует и дальше… Да что случилось, Франкон?

В следующий миг и Ролло заметил, что в Эрве что-то не в порядке. Все еще держа на локте сына, он огляделся.

– Да что, разрази вас гром, здесь происходит?

Франкону только оставалось дивиться тому, как спокойно держал ответ перед конунгом Беренгар. Также спокойно выслушал сообщение и Ролло. Но затуманенный, словно ушедший вглубь себя, взгляд Ролло, какой заметил Франкон, принимая из его рук Гийома, не предвещал ничего хорошего. Он спрашивал, слушал, но невидимая угроза, которую излучал Ролло, действовала на всех. Внешне он держался спокойно, все спрашивал, спрашивал.

Для самого Франкона краткий допрос, какой учинил ему Ролло, стоил немалых усилий. Епископ держал на руках Гийома, надеясь, что лепет ребенка отвлечет Ролло. Но этот язычник, казалось, не замечал теперь даже собственного сына.

А потом Ролло убил монаха. Просто так. Тот случайно оказался рядом, когда ярость, бродившая в Ролло, дошла до предела. Просто ударил кулаком в висок первого попавшегося ему под руку с такой силой, что монах так и отлетел, упал, как мешок с отрубями, и остался лежать бездыханным.

Гийом страшно перепугался, зашелся горьким плачем.

– Эти франки… – задыхаясь, рычал Ролло. – Эти христиане… Я ведь чувствовал, что что-то может случиться!

Франкону вдруг показалось, что язычник смотрит именно на него. И тогда с ним случилось то, чего не было со времен, когда еще юнцом он впервые попал к норманнам. Он обмарался. В животе его саднило, а по ногам текло. Диво, что он остался стоять, даже не выронил Гийома. Откуда-то возник старичок Таурин, взял у него плачущего мальчика. А Франкон, наконец-то сообразив, что Ролло до него и дела нет, достойно придерживая полы длинной ризы, двинулся в сторону бревенчатых построек монастыря. Завидев, что Ролло со своими людьми ускакал из Эрве, он смог наконец-то заняться собой, причем держался столь достойно, словно случившееся с ним было делом самым заурядным.