Мириал. В моём мире я буду Богом - Моника Талмер

— Зачем ты это затеял, Керт?-Спросил я.-Почему тебе постоянно хочется что-то доказывать?

— Я ничего не доказываю, -ухмыльнулся он.-Я учу. Я -философ.

— Ты -чёрт, а не философ, Керт, -вздохнул я.-Если хочешь учить, проводи лекции.

— Я учту, Гэл, -Керт уважительно склонил голову.-Мне пойдёт звание профессора?

— Хоть доктора наук, Керт, только дай мне пройти.

— Я всего лишь хотел спросить -ты подумал?

— О чём?

— Вопросом на вопрос не отвечают, Гэл, а мы договорились быть вежливыми.

— Раз так, Керт, я раз и навсегда отказываюсь с тобой что-либо обсуждать, -отрезал я.-Меня не устраивают твои условия.

Керт растянул в притворной улыбке узкие губы.

— Мне жаль тебя, дурачок, -сказал он.-Ох, как жаль! Но ты сам отказываешься себе помочь. А я бы мог сделать для тебя всё, стоит только захотеть.

— Керт, я прекрасно знаю, что ты из себя представляешь, -ответил я, -и меня провести тебе не удастся. Мне ничего от тебя не нужно, я постараюсь разобраться хотя бы с тем, что есть.

— Мне жаль тебя, всё-таки жаль, как и всех остальных. Увы! Людской жребий, не мне его менять!

— Никакой ты не философ, Керт, а просто шарлатан, мелкий демон, который вырвался наружу и валяет дурака! Ты учишь людей жить без чувств, прекрасно зная, что это преступно, наказуемо и им не дано! Ты просто издеваешься над человеческой природой, но когда-нибудь и тебе придёт конец!

— Придёт, Гэл, придёт, -миролюбиво согласился Керт.-Но я бы предпочёл конец, чем судьбу человека, например, твою.

Я постарался изо всех сил и посмотрел ему прямо в глаза. В них не было ничего — только сверлящая захватывающая дух пустота, бесцветное и вечное небытие. Бесконечный космос был лишь его частью, и вся вселенная находилась где-то на его задворках.

Глава 5.

Ещё несколько вечеров мы с Элли провели вместе, ни о чём ни говоря. Мы просто сидели рядом и наблюдали, как каждый раз неизбежно закатывается за горизонт алое солнце, и его последние лучи больше не старались подарить нам тепло.

Нам было бесконечно хорошо в нашем безмолвии. Было тихо, словно всё вокруг сговорилось нам не мешать. Мы прощались, и мы знали это, принося самих себя в жертву грядущим переменам.

Если бы всё вышло по-другому, какой бы прекрасной и удивительной была бы наша судьба! Нам позавидовали бы века, и люди, и природа, и жизнь возмутилась бы и сказала, что не бывает, не должно быть на свете такого абсолютного счастья. Но нам было бы наплевать на её слова, потому что мы бы знали, что так бывает. Мы бы забыли всё, что было до нас и не поверили бы во всё, что будет после. Никто не смог бы любить Элли так, как я, и ничья любовь не была бы мне нужна, кроме её любви. Я бы смог уловить в ней то, что казалось неуловимым и запомнить то, что никак не хотело запоминаться. Мне бы казалось, что все двадцать лет до неё я существовал совершенно неестественно, просто кем-то притворяясь, и, наконец став собой, я бы предпочёл скорее умереть, чем позабыть об этом.

Но умереть я не мог, умирать я не хотел. Даже в эти тихие вечера, принимая неизбежность грозной судьбы и ощущая себя лишь крупицами великого Замысла, я находил болезненную радость и успокоение в покорном подчинении и безмолвии. Я ловил каждый её вздох, каждую улыбку и думал, уже почти без тоски, что это, может быть, последний вздох, последняя улыбка. Так и не познав настоящей любви, а вопреки теории Алекса, я всё-таки считал, что она бывает, я отпускал то, что не свершилось, прощался с тем, что не сбылось. Так было и тяжелей, и легче — я и сам не знал, что терял.

— Прости меня, Гэл, -однажды сказала Элли, -ты потратил на меня уйму времени.

— Я получил даже больше, чем хотел, -ответил я.-Я бы не смог полюбить тебя так сильно, если бы ты была…обычным человеком.

— Но тебе это не принесло счастья.

— Не принесло и тебе.

— Не нам судить. Счастье -в освобождении от страдания и боли. Мне стало намного легче, даже если тебе этого не понять.

— Я бы очень хотел это понять, попробовать представить. Но, Элли, я всего лишь жалкий неудачник, которого водят за нос! Я не знаю, как всё происходит и как должно происходить, но если ты сделала этот выбор сама, значит, ты была права по-своему. Но мне почему-то кажется, что никто -ни Мерс, ни Алекс, — не согласились бы отдать своё разбитое сердце, даже если от этого им бы стало намного легче. Это не выход, Элли, так людям поступать не дано.

— Не дано, Гэл, и им не дано ещё очень многое. Их удел -безжалостная эксплуатация во имя непонятного Замысла, терпение и покорность. От них ничего не зависит, и время от времени кто-то восстаёт против этого порядка.

— Это всегда заканчивается неудачей…

— Ну и что? Неудачей заканчивается всё, даже самый грандиозный успех. Но ты всегда можешь сказать, что он у тебя был, и будешь помнить о нём, чтобы не случилось потом. Он всегда будет с тобой, и ты сможешь повторить его снова.

— Элли, я очень хочу это понять, честное слово. Но почему вдруг твои чувства стали для тебя помехой, почему ты добровольно рассталась с ними, даже не разобравшись?

На такие вопросы она обычно не отвечала. Я совершенно не знал, какой она была раньше, о чём думала и чем жила. Я знал только одно — в какой-то момент она поняла, что дальше жить так же не хочет или не может. И стала такой неестественно идеальной и холодной, потому что ей показалось, что жизнь, наконец, полюбила её, и теперь она получила право брать от неё всё, что пожелает.

— Элли, всегда всё можно изменить и исправить, -тихо сказал я.-Если раньше тебе было больно, то сейчас я люблю тебя. Всё было бы так просто! Почему ты меня не дождалась?…

— Потому, что ты бы меня не полюбил так, у тебя бы не получилось. Не суди меня строго, Гэл, но я получила то, что хотела. В первый раз в жизни страдал кто-то другой, а не я.

Я обречённо закрыл глаза и сказал себе, что это совершенно бесполезно. В её душе не осталось места даже для сочувствия к самой себе.

— Ты считаешь, что ты стала сильной, Элли?-Вздохнул я.-Ты просто показала свою слабость и страх. Ты боишься того, что с тобой уже случилось, и боишься того, что случится. Ты эксплуатируешь свой талант…

— А он эксплуатирует меня. Ему же абсолютно всё равно, Гэл, хочу ли я делать то, что он мне приказывает! Моя собственная жизнь никогда мне не принадлежала, я не могла думать и чувствовать так, как мне бы хотелось! Стихи не рождаются ниоткуда, понимаешь? Надо пережить столько всего, чтобы написать несчастных четыре строчки!

— Иначе ведь и быть не может.

— Может! Здесь мне впервые в жизни было спокойно. Я писала, но у меня внутри ничего не болело.

— Так не должно быть. Это неправильно, Элли…

— А что правильно? Заставлять меня страдать, чтобы выдавить из меня красивую рифму? Кто-то желает, чтобы его сердце разбилось, от того, что ему скучно жить. А кто-то мечтает о скучной жизни, чтобы его сердце не разбивалось. Впервые в жизни мне наплевать на весь свет, и никто не сможет больше играть моими чувствами, потому что их нет.

— Я бы никогда не стал играть с тобой.

— Неправда, Гэл. Это сейчас ты убедил себя в этом, но это скорее отчаяние от того, что у тебя ничего не получилось. Можешь ныть, сколько душе угодно, но я знаю, чем бы это всё закончилось, если бы всё сложилось иначе.

— Но почему?…

— Потому, что для меня всё всегда заканчивается одинаково, одна и та же история повторяется из года в год, из века в век. Я читаю её описание в старых книгах и вижу, что с тех пор ничего не изменилось и уже не изменится. Я захотела сойти с дистанции, и я сошла. Теперь всё будет иначе.

Я хотел сказать ей, что иначе уже никогда не будет, а для нас навсегда всё останется таким, как есть сейчас. Этот вечер застынет в нашей памяти навечно, величественный и тихий, и мы вспомним его на небесах, и один из нас пожалеет, что время нельзя вернуть назад. Но я не сказал ей ничего, только сел у её ног и положил голову ей на колени, чтобы запомнить, какой она была живой и тёплой. Она никогда не узнает, кем я стал и чего достиг, она не увидит, что будет со мной дальше, и моя жизнь утратит всякий смысл. Но я мучительно хотел, чтобы она стала ближе, насколько это возможно, ближе и доступней. Хотя бы чуть-чуть…

Эта странная философия Керта, созвучная теории Стрисси о частицах личности другого человека, впускаемых внутрь, или дессимилированных, как говорила Стрисси, навела меня на мысль, что, может быть, всё не так безнадёжно. Получалось, что эти частицы обладали свойствами живых организмов, и даже были способны сожрать принявшую их среду и вырасти до невероятных размеров, как произошло с Мерс, и в моём случае — с Тонитой.

Значит, и во мне была часть Элли, и она останется во мне всегда, соседствуя с моими ставшими бесполезными мечтами. Это была своеобразная дессимиляция, и отсюда следовало, что, отдав частичку мне, Элли уже не была полноценна. Согласно теории, что-то она должна была получить взамен, чтобы сохранить жизнестойкость. А взамен-то как раз она получить ничего не могла, потому что была лишена способности впускать внутрь чужеродные тела. Следовательно, она всё-таки была уязвима, и в её душе было свободное место, просто кричащее о том, чтобы его заполнили хоть чем-нибудь.