Сельский священник - Оноре Бальзак

— Любите ли вы по-прежнему Фаррабеша? — спросила у нее Вероника, когда Гростет оставил их наедине.

— Да, сударыня, — покраснев, ответила Катрин.

— Почему же, раз уж вы послали ему тысячу франков за то время, что он отбывал наказание, вы не отыскали его, когда он вернулся? Он внушает вам отвращение? Доверьтесь мне, как матери. Может быть, вы боялись, что он совсем испортился или разлюбил вас?

— Нет, сударыня, но я совсем неграмотная и служила у очень строгой старой дамы; она заболела, и пришлось ухаживать за ней, не отходя ни на шаг. Хотя, по моим расчетам, день освобождения Жака был близок, я не могла уехать из Парижа, пока не умерла эта дама, которая ничего мне не оставила, несмотря на все мои преданные заботы о ней. Я заболела от переутомления и бессонных ночей и хотела выздороветь раньше, чем возвращаться сюда. Но когда я проела все мои сбережения, пришлось лечь в больницу святого Людовика, а там уж меня вылечили.

— Хорошо, дитя мое, — сказала г-жа Граслен, тронутая этим простодушным объяснением. — Но почему вы так внезапно покинули родителей, почему оставили своего ребенка, почему не давали о себе знать, не попросили кого-либо написать письмо?..

Вместо ответа Катрин заплакала.

— Сударыня, — сказала она наконец, ободренная рукопожатием Вероники, — не знаю, права ли я, но я не в силах была оставаться в деревне. Я сомневалась не в себе, а в других, боялась сплетен, насмешек. Пока Жак подвергался опасности, я была ему нужна, но когда его увезли, я почувствовала, что у меня нет сил: быть девушкой с ребенком и без мужа!.. Самой последней твари жилось бы лучше, чем мне. Не знаю, что бы со мной стало, если бы кто-нибудь сказал дурное слово о Бенжамене или его отце. Я бы наложила на себя руки, помешалась бы. Отец или мать могли бы когда-нибудь в сердцах попрекнуть меня. А я слишком вспыльчива, чтобы терпеть придирки или оскорбления, хотя у меня и мягкий характер. Я была жестоко наказана, ведь я не могла видеть свое дитя, и дня не проходило, чтобы я не вспоминала о нем! Обо мне все забыли, никто обо мне не думал, а этого я и хотела. Все считали, что я умерла, а сколько раз я хотела бросить все и приехать хоть на денек, чтобы взглянуть на своего сыночка!

— Вот ваш сын, дитя мое!

Катрин увидела Бенжамена и задрожала, как в лихорадке.

— Бенжамен, — сказала г-жа Граслен, — обними свою мать.

— Мою мать?! — воскликнул пораженный Бенжамен. Он бросился на шею Катрин, а та сжала его в объятиях, не помня себя от счастья. Но мальчик вдруг вырвался и бросился вон из комнаты, крикнув на ходу:

— Бегу за ним!

Госпожа Граслен усадила Катрин, которая едва не лишилась чувств, и увидела г-на Бонне; она невольно покраснела, встретившись с проницательным взглядом своего духовника, словно читавшего в ее сердце.

— Надеюсь, господин кюре, — сказала она дрожащим голосом, — вы не замедлите обвенчать Катрин и Фаррабеша. Узнаете вы господина Бонне, дитя мое? Он расскажет вам, что после своего возвращения Фаррабеш вел себя, как честный человек, и заслужил уважение всей округи; теперь в Монтеньяке вас ждут почет и счастье. С божьей помощью вы заживете безбедно, потому что я сдам вам в аренду ферму. Фаррабеш снова получил гражданские права.

— Все это верно, дитя мое, — подтвердил кюре.

В этот момент появился Бенжамен, тащивший отца за руку. При виде Катрин и г-жи Граслен Фаррабеш побледнел и замер не в силах произнести ни слова. Он понял, как деятельно добра была одна и как страдала в разлуке другая. Вероника увела кюре, который, в свою очередь, собирался увести ее. Как только они отошли достаточно далеко, чтобы их не могли услышать, г-н Бонне пристально посмотрел на свою духовную дочь, и она, покраснев, с виноватым видом опустила глаза

— Вы позорите милосердие, — сказал он сурово.

— Но почему? — возразила она, поднимая голову.

— Милосердие настолько же выше любви, сударыня, — продолжал г-н Бонне, — насколько человечество выше одного человека. Все это сделано не от чистого сердца, не во имя одной лишь добродетели. С высот человечности вы упали до культа отдельного человека! Благодеяние, оказанное вами Фаррабешу и Катрин, таит в себе воспоминания и задние мысли, а потому не является заслугой в глазах господа. Вырвите сами из своего сердца жало, оставленное там духом зла. Не лишайте ценности свои деяния. Придете ли вы, наконец, к святому неведению творимого вами добра? Только в нем высшая награда человеческих поступков.

Госпожа Граслен отвернулась и отерла слезы, которые показали кюре, что он коснулся кровоточащей раны в ее сердце. В это время подошли Фаррабеш, Катрин и Бенжамен, чтобы поблагодарить свою благодетельницу, но она знаком велела им удалиться и оставить ее наедине с г-ном Бонне.

— Видите, как я всех огорчила, — сказала она, указав на их опечаленные лица, и кюре, послушавшись своего доброго сердца, знаком велел им вернуться.

— Будьте счастливы, — сказала тогда Вероника. — Вот указ, который возвращает вам гражданские права и избавляет от всех унизительных формальностей, — добавила она, протягивая Фаррабешу бумагу, которую держала в руке.

Фаррабеш почтительно поцеловал Веронике руку и посмотрел на нее долгим взглядом, нежным и покорным, спокойным и беспредельно преданным, как взгляд верного пса.

— Жак много страдал, сударыня, — сказала Катрин, и улыбка засветилась в ее прекрасных глазах. — Но я надеюсь дать ему теперь столько счастья, сколько было у него горя. Ведь что бы он ни сделал, он не дурной человек.

Госпожа Граслен отвернулась, сердце ее разрывалось при виде этой счастливой семьи. Г-н Бонне оставил ее и направился в церковь, куда вслед за ним пошла и она, тяжело опираясь на руку Гростета.

После завтрака все отправились посмотреть на открытие работ. Пришли туда и деревенские старики. С высокого склона, по которому поднималась дорога в замок, г-н Гростет, г-н Бонне и стоявшая между ними Вероника могли наблюдать расположение будущих четырех дорог, вдоль которых были сложены собранные камни. Пятеро землекопов, выбрасывая годную землю на края поля, расчищали дорогу шириной в восемнадцать футов. По обе стороны дороги четыре человека копали канавы и тоже выбрасывали землю на поле, возводя длинные насыпи. Позади шли два человека, и по мере того, как продвигалась насыпь, рыли в ней ямы и сажали деревья. На каждом участке тридцать трудоспособных бедняков, двадцать женщин и сорок девушек или детей собирали камни, которые рабочие укладывали вдоль насыпи так, чтобы видно было, сколько камней собрала каждая группа. Таким образом, все работы шли одновременно, и усердные, умелые рабочие быстро справлялись с делом. Гростет обещал г-же Граслен прислать молодые деревья и попросил о том же своих друзей. Питомников замка, разумеется, было недостаточно для таких обширных посадок. В конце дня, незадолго до торжественного обеда в замке, Фаррабеш попросил г-жу Граслен уделить ему несколько минут.

— Сударыня, — сказал он, придя к ней вместе с Катрин, — вы были так добры, что обещали мне дать в аренду ферму возле замка. Оказывая мне эту милость, вы хотели дать мне возможность разбогатеть. Но у Катрин есть некоторые соображения насчет нашего будущего, которые я позволю себе изложить перед вами. Если я разбогатею, найдутся завистники, пойдут разговоры, я начну опасаться неприятностей, и Катрин никогда не будет спокойна. В общем, нам лучше жить подальше от людей. Поэтому я хочу просить вас дать нам для фермы участок, расположенный в устье Габу, на общинных землях, и к нему клочок леса на обратном склоне Живой скалы. В июле у вас там будет много рабочих, и они без труда построят ферму, выбрав удобное место повыше. Там мы будем счастливы. Я вызову к себе Гепена. Мой освобожденный каторжник будет работать, как лошадь; глядишь, мы и женим его. Сынишка наш тоже не бездельник. Никто не станет подглядывать за нами, мы возделаем этот заброшенный уголок, и я сил не пожалею, чтобы у вас там была знатная ферма. К тому же для большой фермы я могу предложить вам в арендаторы кузена Катрин, у него есть деньги, и он лучше, чем я, справится с такой махиной. Если даст бог, ваше предприятие закончится успешно, то через пять лет у вас будет пять-шесть тысяч голов рогатого скота или лошадей, да и равнина вся будет распахана — тогда, конечно, понадобится умная голова, чтобы во всем разобраться.

Госпожа Граслен согласилась на просьбу Фаррабеша, отдав справедливость его здравому смыслу.

После начала работ в равнине г-жа Граслен зажила размеренной жизнью сельских жителей. Утром она ходила к мессе, занималась воспитанием сына, которого обожала, и обходила работы. После обеда она принимала своих монтеньякских друзей в маленькой гостиной, расположенной на втором этаже павильона часов. Она научила Рубо, Клузье и кюре играть в вист, которым увлекался Жерар. В девять часов, закончив партию, все расходились по домам. Единственными событиями этой тихой жизни были успехи той или иной части большого дела.