Амальгама счастья - Олег Рой

Девушка и сама не понимала отчего, но ей было явно неприятно следить за тем, что происходило или должно было произойти в этой комнате. Однако что-то держало ее до тех пор, пока, напрягая уставшее зрение, она не разглядела сквозь тонкую кисею новую фигуру, появившуюся рядом с той Дашей, склонившуюся над ней – и отпрянувшую в ужасе. Фигура обрела черты Игоря, затрепыхалась, запрыгала, замахала руками – девушка видела его лицо близко-близко, во всех подробностях мимики, словно в полевой бинокль, и даже кисея, сквозь которую она наблюдала за действием, не смягчила и не облагородила тех чувств, что метались сейчас на Игоревом лице. Сожаление быстро сменялось на нем досадой и гневом, мелькнувший было стыд растворялся в немеркнущей алчности, и весь этот адский коктейль выплеснулся наконец в беспомощной злобе, когда человек по ту сторону занавеса принялся трясти и бить по щекам девушку, распростертую у старого трюмо, пытаясь привести ее в чувство и добиться от нее хотя бы слова. Даше видно было, как насмешливо и печально отражало всю эту сцену старое зеркало, как плясала и дергалась марионеткой нелепая мужская фигура над неподвижным телом, и, устав довольно скоро от бездарного и неизобретательного спектакля, Даша выпустила легкую ткань занавеса из рук и досадливо отвернулась в сторону.

Отвернулась – и мгновенно освободилась, очистилась от мешающих звуков, раздражающих видений, нервных покалываний в сердце. Ничего, кроме мерцающей чистой радости, не осталось в ее сознании, потому что Марио стоял рядом с ней – все такой же близкий, желанный, нужный, родной. Его глаза внимательно и мягко смотрели на девушку, на губах трепетала улыбка, а ладонь осторожно и бережно касалась края ее платья.

– Я ждала тебя, – просто сказала Даша, и он ответил так же просто и искренне:

– Я знаю, carissima… Я тоже ждал. Мне было трудно без тебя.

– Я больше не уйду, – поторопилась пообещать ему девушка. – Все решено, я остаюсь – навсегда!

Он, казалось ей, не отреагировал должным образом на эту новость, и она весело и мечтательно повторила:

– Навсегда… Не правда ли, какое решительное слово!

Марио промолчал, но в глазах его что-то изменилось – будто тронулась с гор лавина, сметая осторожный покой, и все вокруг пришло в движение и смятение. Потом он легко коснулся чуть жестковатыми сухими губами ее губ, прижал ее крепче к своей груди, и у Даши перехватило дыхание, подогнулись колени, а голова закружилась, как когда-то в юности от первого пьянящего поцелуя. Страсть и желание закружили ее, отняли силы, лишили разума. Марио вдруг отстранился и заговорил медленно, точно про себя, и взгляд его устремился вдаль, сквозь Дашу, в далекий город, который ему никогда не довелось видеть.

– В Москве сейчас день, и идет дождь – как странно для осени: дождь сквозь солнце! Все сияет, омытое этими солнечными каплями, – дома, и купола, и деревья, все еще не потерявшие до конца своей желтой листвы… И люди идут по широким улицам, смеются и спорят о вечном; и горит свеча в православном храме; и кто-то пьет кофе с коньяком, а потом гадает на кофейной гуще; и парочка целуется на остановке, а кошка умывается в высоком окне… Детская коляска задевает колесами лужицу – и тысячи мелких капелек взлетают за ними, и в каждой капле горит частичка солнца… Я никогда не был здесь и уже не побываю никогда. Ты права, Даша, какое решительное слово! Только я бы добавил еще – безнадежное…

Изумленная и опечаленная – впервые ей приходилось утешать его, – Даша попыталась было сказать что-то, но осекласъ, заметив, что он не слышит ее и по-прежнему смотрит сквозь девушку невидящими глазами. Голос его был монотонен и тих, и говорил он так, будто рассказывал себе или Даше чудесную сказку или делился несбыточной мечтой.

– Меня не будет в Москве – никогда, никогда… И никогда уже не будет в Женеве. Не будет нигде, ничего…

– Нет!.. – вскинулась девушка. – Ты хочешь сказать?.. – И поскольку он будто не слышал ее, продолжая смотреть в невидимую для нее даль, она обеими руками повернула к себе его голову и заставила посмотреть прямо в глаза. – Послушай, любимый мой, это ничего. Ты же сам говорил – разлука никогда не бывает долгой… И что тебе Москва или Женева, что тебе целый мир, если я буду с тобой?

– А?.. – Он взглянул на нее, словно только что очнулся от глубокого сна, точно видел впервые или никак не мог узнать черты, некогда любимые, но давно растаявшие в дымке времени. И, узнав наконец, вернувшись к ней, промолвил, грустно улыбаясь, с недоверчивым выражением в глазах: – Это ты, carissima… Ты все еще хочешь остаться? Ты отказываешься от… от всего? Да понимаешь ли ты, что ты делаешь?

«Разумеется!» – хотелось ей крикнуть и закрыть сомневающиеся уста поцелуем. Но что-то помешало Даше, что-то потянуло ее прочь, назад, и, мгновенно забыв о том, кто стоял рядом с ней, она снова жадно приникла к прозрачному занавесу, неосознанно оставляя за собой последнее право – право передумать. Червячок эгоистичного сомнения сосал ее душу, и кто-то лукаво и требовательно шептал ей на ухо: «Он подождет. Он твой, он всегда будет с тобой, и ты не потеряешь его, даже если сейчас вернешься туда, к этому странному, неверному свету, к людям – небезупречным, несовершенным, но таким же, как ты. Не торопись, Даша! Подумай еще раз…»

И она думала. Думала, глядя на действие, разворачивающееся в ее собственном доме, – то действие, которое по ее воле могло стать последним или всего лишь очередным в ее судьбе. Думала, слушая долгие переговоры Игоря по телефону: с кем? о чем? – неважно, она не вслушивалась в слова… И только когда над неподвижной девушкой рядом со старым потрескавшимся зеркалом засуетилась профессиональная бригада людей в белом, она усилием воли включила свое сознание полностью и заставила себя еще раз услышать, понять и почувствовать земную логику.

– Ну, кажется, все. – Молодой врач поднялся с колен и привычным равнодушным движением небрежно бросил Дашину руку, которая упала на пол с тяжелым неживым стуком. Он не успел еще стать циником, этот доктор «Скорой помощи», он не был пока еще полностью равнодушен к смерти и горю, но было уже поздно, и он так устал в эту смену и хотел спать… А здесь, в общем-то, все было ясно.

– Погодите, можно еще попробовать. – У медсестры, пожилой полной женщины, дочка точно такого же возраста, как девушка, лежащая сейчас перед ними. И ей было жалко ее: такая молодая, красивая, не наркоманка, не пьяница… – Если вколоть сразу два куба…

– Пожалуйста, я очень прошу вас. – Это третий вмешался в разговор, Игорь, третий лишний, который теперь глядел на врачей со смесью надежды и отчаяния. И Даша – как странно! – вдруг разглядела в его глазах то, чего не видела уже очень давно. Ах, этот Крым, и море, и ее волосы, разметавшиеся по его груди… Неужели этого никогда уже не будет? Не с Игорем, нет! Но – не будет с Марио? Или – будет, но по-другому, иначе, без борьбы и надежды, без ссор и примирений, без расставаний и встреч? Ах, разве ж это любовь!..

А мужчина там, по ту сторону кисеи, растерянно держащий в руках портмоне, снова говорил, обращаясь к врачу, послушно взявшему еще раз Дашину руку:

– Если можно хоть что-нибудь сделать… Я могу заплатить, если это нужно, – и повторял снова и снова: – Пожалуйста, я очень прошу вас…

Все они стояли теперь рядом с Дашей: и Марио, и бабушка, и неслышно подошедшая откуда-то мама Лена, и Лариса… И все они молча смотрели на нее, и, казалось ей, каждый глазами заклинал: «Подумай… еще не поздно… ты ничего не потеряешь… мы дождемся тебя…» Не в силах преодолеть себя, она снова повернулась туда, где все ждало ее решения, и ей почудилось, будто занавес из кисейного стал стеклянным: он был уже и прочнее, и прозрачнее, и непреклоннее. Она лучше видела, что творится там, в ее доме, но что-то мешало ей сосредоточиться, решиться, понять, что-то теснило грудь и сжимало сердце. Даша не знала, что это и зовется непобедимым инстинктом жизни, что чувство, которое сейчас маленьким комочком билось в ее груди, было последним, еще оставлявшим ее живой, и что только оно, это чувство, могло помочь ей вернуться.

– Нет, слишком поздно. – Врач зевнул, смутился и виновато принялся объяснять, не глядя на Игоря: – Полное истощение организма; худющая, страшная – вот и не в силах оказалась бороться… Небось модными диетами себя довела до такого состояния или несчастье какое пережила? Если б вы нашли ее пораньше, хотя бы вчера или сегодня утром – может, и можно было бы что-то сделать. А так она пролежала без всякой помощи, видимо, несколько суток… А мы ведь, извините, не волшебники, мы только учимся…

Он развел руками и, кажется, почувствовав всю неуместность своей шутки, еще раз наклонился над телом…