Вечная ночь - Полина Дашкова

Вариант «решка» — если всё-таки V. меня к себе не пригласит. Мало ли, вдруг у него ночью какие-нибудь срочные дела? Репетиция, запись. Тогда — что делать? — киборг, будь он неладен. Отработаю в последний раз. Не домой же ехать, не к папе!

V., любимый, пригласи меня к себе! Я ужасно не хочу к биороботу. Ну пожалуйста, ты даже не представляешь, как это важно для меня.

Вот, только что бросила монетку. И все три раза — решка. Ужас какой-то! Но я не буду расстраиваться. Подумаешь — монетка!

Всё зависит от V. Если мы эту ночь проведём вместе, я скажу ему о ребёнке, я скажу, как сильно его люблю. Я знаю, он меня тоже очень любит, он моя судьба.

Спокойной ночи, дневник, или доброе утро? Сейчас я, кажется, усну. И сны будут только хорошими.

На этом записи обрывались. Дальше — пустые страницы. Тишина показалась Борису Александровичу тревожной, странной. Только что, читая дневник, он ясно слышал голос живой девочки. И вдруг голос оборвался, исчез, будто кто-то зажал ей рот.

Физкультурница Майя ждала Соловьёва у подъезда. Он сразу заметил в фонарном свете, в штриховке мелкого дождя мощную фигуру с маленькой лохматой головой и тихо просигналил. Майя замахала рукой, побежала к машине. Когда она открыла дверцу, пахнуло перегаром.

— Добрый вечер. Я тут замёрзла, как собака. Слушайте, давайте пойдём в кафешку. Мне надо срочно что-нибудь съесть.

— Да, — кивнул Соловьёв, — наверное, вам не помешает закусить.

— Что, пахнет? Не бойтесь, я, вообще-то, не пьянею. Соображаю нормально. Только живот болит, если нет закуски. — Она залезла в машину, хлопнула дверцей. — Поехали. Сейчас направо, на проспект выезжаем, там совсем близко, хорошая кафешка. Вкусно, дёшево и народу мало. У Нинульки холодильник пустой, она ничего не покупает и не жрёт, когда Женечки нет. А дома у себя я бываю редко. Живу в коммуналке, там такая тоска, повеситься хочется. Извините, я забыла, как вас зовут?

— Дмитрий Владимирович.

— Ой, а можно просто Дима? Мы с вами вроде как ровесники. Слушайте, никогда не думала, что следователи бывают такие симпатичные. А вы какой следователь? Важняк?

— Важняк.

— Класс! Машина у вас, правда, неважнецкая. Старый «Фольксваген». В Штатах небось люди вашего уровня ездят совсем на других тачках. Ой, господи, что я болтаю? Плакать не могу, вот и болтаю. Ком в горле стоит, а глаза совсем высохли. У меня ведь своих детей нет. Я с Женечкой возилась больше, чем мать. Я окончила педагогический, поработала пару лет учителем физкультуры, поняла, что это не для меня. Денег мало, дети шальные, училки — одни тётки, мужичков вообще никаких. Прямая дорога в старые девы. Поступила на заочный финансово-экономический. Ну да вам это не интересно. Когда Женя родилась, я как раз была без работы, и Нинулька с Валерой взяли меня няней. Вот, все, мы приехали.

В кафе было пусто и душно. В ярком свете у зеркала в гардеробе Соловьёв заметил, что его спутница грубо, неряшливо накрашена. Усевшись за столик, она жадно закурила. Не заглядывая в меню, заказала себе салат, куриные котлеты с рисом и тут же спохватилась:

— А вы, Дима? Здесь правда все очень вкусно.

— Мне, пожалуй, то же самое.

— Ну, во-от, — протянула Майя, когда удалилась официантка, — даже не знаю, с чего начать. Про пустышку я вам по телефону сказала. Хотя это, конечно, не главное. Надо собраться с мыслями. Все путается в башке. Хочу про Женечку говорить, только про неё, но знаете, как это больно! Вам же факты нужны, а я болтаю, болтаю. Отнимаю ваше драгоценное время.

— Не волнуйтесь. У меня пока время есть. — Соловьёв улыбнулся.

— Какая у вас улыбка хорошая. Эх, жалко, вы за рулём, а то мы бы с вами выпили. Хотя, конечно, мне достаточно. Ладно, попробую по порядку. Когда Валерка их бросил, Жене исполнилось четыре года. Он хотел забрать ребёнка, даже грозил судом. К тому времени у него уже имелось три мальчика, от разных жён, но ими он мало занимался. А к Женечке вдруг проснулись отцовские чувства. То ли возраст у него подошёл, то ли потому, что она девочка и показалась ему такой беззащитной. С первых дней она была хорошенькая, как ангел. Локоны, глаза, ресницы. Ему улыбнулась, когда он взял её на руки в роддоме. Клянусь, я сама видела, хотя знаю, такие крошечные дети ещё не улыбаются. И первое слово её было «папа». А потом она стала говорить «Мая». Мы с Нинулькой до сих пор спорим. Она считает, что ребёнок говорил «мама». Я уверена, что — Майя. А Валерка однажды заявил, что мы тут вообще ни при чём. Женечка говорит «мало!». Ей правда всего всегда было мало. Грудного молока, игрушек, гостей, подарков, шмоток, праздников, приключений, внимания, любви. Иногда у меня возникало такое чувство, что девочка ошиблась адресом, родилась не в то время, не в том месте и теперь ищет то, чего не бывает. — Она грустно усмехнулась. — Опять болтаю. Вряд ли вам все это интересно.

Принесли еду. Майя принялась жевать, неопрятно, жадно. Помада размазалась, тушь потекла. Она ела и плакала.

— Вот, соли теперь не надо, — заметила она с набитым ртом, схватила салфетку, высморкалась, — и слезы наконец. Уже легче немного. Извините. Я сегодня весь день Нинульку утешала, а меня утешить некому. Я вообще-то совершенно одинокий человек. А вы?

— Нет, — сказал Соловьёв, — я — нет.

— Врёте, господин важняк. По глазам вижу, что врёте. Впрочем, это не моё дело. Слушайте, почему вы ничего не едите? Вам противно на меня смотреть? Извините. Не жрала со вчерашнего вечера. Все хочу похудеть, но постоянно срываюсь. Как сейчас.

Соловьёв стал есть. Несколько минут они молчали, уставившись в свои тарелки.

— Ну вот, я же говорила, здесь вкусно. — Майя собрала корочкой остатки соуса. — Вы небось хотите услышать о взрослых мужчинах, с которыми Женечка спала за деньги? Предупреждаю, ни одного имени я вам назвать не могу. Вы хорошенько потрясите мерзавку, сводницу Маринку, она наверняка знает. Из всех жён Качалова эта дрянь оказалась самой умной. Хватка у неё железная. Она сразу поняла, что если кто из его детей представляет для неё реальную опасность, так это Женечка.

— В каком смысле — опасность? — перебил Соловьёв.

— В материальном, прежде всего. Валерка по сути своей жмот, но Жене постоянно денежку подкидывал, оплачивал её поездки в Англию на лето, в языковую школу. Знаете, сколько это стоит? А если бы Женя окончила школу, пришлось бы платить за вуз, платный, бесплатный, неважно. Бесплатный ещё дороже. К тому же Валерка в свои сорок восемь развалина. И сердце больное, и с почками проблемы. Если что, он бы Женю в завещании не обошёл, ей бы отвалил больше всех.

— Ну пока он, слава богу, помирать не собирается, — тихо заметил Соловьёв, — сорок восемь лет — это ещё далеко не старость, а проблемы со здоровьем есть у всех, и у молодых.

— Сегодня не собирается, а завтра — кто знает? Думаете, Маринка вышла за него по большой любви? Вы же видели его, уродца, заморыша, и её, красотку молодую. Ей деньги его нужны, только деньги, и ради них она на все способна. У неё типично лимитская хватка. Она из Быкова, приехала завоёвывать Москву, и вот, завоевала Валерку. Я не удивлюсь, если окажется, что она наняла убийцу и сама сочинила весь этот спектакль, чтобы думали, будто убил маньяк.

Дима попытался заглянуть в её мокрые глаза, обведённые черным, как у трагической героини немого кино. Он хотел понять, насколько она пьяна и соображает ли, что говорит.

— Погодите. Майя, вы это серьёзно? Вы думаете, Марина могла нанять убийцу, который подделал почерк серийного маньяка?

— Запросто! Недаром она Женечку окучивала, приручала, таскала её с собой на разные тусовки, наряжала, учила краситься, знакомила со своими друзьями. Ребёнку, конечно, это нравилось. Ей было всего одиннадцать лет, а она крутилась среди взрослых, причём таких крутых взрослых. У Маринки друзья — модные люди. Все со всеми спят, наркотиками балуются. У них там свобода, блин. Никаких ограничений.

— А что за люди? — спросил Соловьёв.

— Ну как вам сказать? Каждой твари по паре. Попса, бизнесмены, девочки-модельки, сериальные актёры, галерейщицы, рестораторы, культурные бандиты, в общем, откройте любой глянцевый журнал, посмотрите раздел светской хроники, вот вам Маринкин круг. Тусовка, одно слово. Конечно, Жене, девочке с амбициями, с дикой жаждой приключений, всё это было в кайф. Я первая заметила, как она изменилась. В ней появился надрыв и какая-то противная взрослая надменность. Я знаю, она меня любила, а мать — тем более, но так жестоко могла обидеть, не дай бог! Ладно, не буду это вспоминать. В общем, она стала другая, чужая, нервная, колючая. То хохочет, как сумасшедшая, то рыдает. Раздражается из-за любой мелочи. Бывало, скажет матери, что поехала к отцу, и пропадёт дня на три. Нинулька ему вообще не звонит. Они много лет не разговаривают. Но иногда всё-таки выяснялось, что у отца её не было. Она смотрела невинными глазами и говорила, будто ночевала у подруги. Врала легко, продуманно, с подружками договаривалась заранее, и они её никогда не закладывали.