Григорий Сковорода - Юрий Лощиц

Недовольство снизу отчасти развилось и в лоне самой церкви. Старообрядческое движение XVII века, которое носило на определенном этапе по преимуществу низовой, народный характер, создало первую по настоящему кризисную ситуацию в русской церкви, первую с самых времен ее возникновения. Но силы раскола недолго оставались монолитными и ослабили себя, быстро распавшись на различные «толки» и «согласия». В XVIII столетии параллельно со старообрядчеством в народной среде оформились новые религиозные движения, критические уже не по отношению к отдельным новациям официальной церкви, а к самой ее общественной сути.

Во второй половине века на юге страны, в частности и на Слобожанщине, объявились первые общины духоборов. В те же десятилетия возникла секта молокан. Сектанты — ни мало ни много — отвергали институт священства, таинство причащения, иконопочитание, посты, крестное знамение.

Наступала пора религиозных брожений самого пестрого характера. Объявилось сразу слишком много недовольных церковью, желающих от нее обособиться и утвердиться в самостоятельных религиозных регионах. Волна оппозиционных выступлений прокатилась по всем слоям общества. Тенденция к духовной многопартийности, может быть, нагляднее всего обнаружила себя в дворянском сословии, которое противопоставило официальной церкви свою оригинальную, рафинированную оппозицию — масонское движение. Отказываясь от одних обрядов, немедленно заводили обряды собственного изготовления, иногда грубо натуралистические, иногда пышно-театральные, с оглядкою на маскарад.

Что же было причиной для такого серьезного и решительного отталкивания самых различных религиозно-мистических новообразований от древних стен русской церкви?

В диалоге Сковороды «Брань архистратига Михаила со сатаною» есть эпизод, который часто приводится как свидетельство антиклерикальных взглядов мыслителя. Приведем его и мы. На небе происходит беседа между несколькими архангелами, один из которых, вглядевшись из заоблачной сферы на земную дорогу, восклицает: «Кое странное сие вижу позорище!.. Пятерица человеков бредут в преобширных епанчах, на пять лактей по пути влекущихся. На головах капишоны. В руках не жезлы, но дреколие. На шее каждому по колоколу с веревкою. Сумами, иконами, книгами обвешены. Едва-едва движутся, аки быки, парохиальный колокол везущий».

«Сии суть лицемеры, — объясняет другой архангел, — мартышки истинный святости: они долго молятся в костелах, непрестанно во псалтырь барабанят, строят кирки и снабдевают, бродят поклонниками по Иерусалимам, — по лицу святы, по сердцу всех беззаконнее. Сребролюбивы, честолюбивы, сластолюбцы, ласкатели, сводники, немилосерды, непримирительны, радующийся злом соседским, полагающим во прибылях благочестие, целующий всяк день заповеди господни и за алтын оныя продающий. Домашний звери и внутрении змии лютейший тигров, крокодилов и василисков…»

«Мартышки истинный святости» поют песню, в которой есть следующее саморазоблачающее признание:

«Услыши, боже, вопль и рык! Даждь нам богатство всех язык! Тогдато тебе прославим, Златыя свечы поставим, И все храмы позлащешь Восшумлят твоих шум пений — Токмо даждь нам век злат!»

Первый архангел в гневе восклицает: «О смердящия гробы со своею молитвою. Сии блядолепныя лавры под видом божиим сатану обожают. Злоба, во одежду преподобия одета, есть то сатана, преобразивыйся во ангела светла. Ног сего злее во всем аде: опустошение царствам, церкви поколебание, избранных божиих прельщение… Отвратим очи паши от богомерзких сих ропотников, прошаков, лстецов и лицемеров. Не слышите ли, что шум, треск, рев, вопль, вой, свист, дым, жупель и смрад содомский восходят от сего пути?»

«Брань Михаила со сатаною» построена Сковородой как мистерийное действо. Пространство, на котором происходят события диалога, четко разгорожено на два эта жа: небесный и земной. Небесные жители наблюдают театр жизни, непристойную комедию торжествующего лицемерия, маскарад стяжателей и мздоимцев в обличье святости.

Но в этой картине, несмотря на ее жанровую условность и фантастическую гротескность, реального гораздо больше, чем фантастического. Сковорода прекрасно знает предмет, о котором пишет, и тут было бы излишним давать подробный фактический комментарий к обличительным страницам «Брани», — XVIII век оставил слишком уж много документальных материалов на эту тему.

Церковь тогда не столько претерпевала извне, сколько испытывала тяжелый — как никогда прежде — внутренний недуг, выразившийся в катастрофическом обмирщении ее правящей верхушки, в формализации богослужения, в позиции лакейства и угодничества перед государственными инстанциями. Достаточно вспомнить) хотя бы знаменитого деятеля этой эпохи, который совмещал в своей персоне первенствующего архиерея и сочинителя одиозной литургии Бахусу, пародировавшей элементы богослужения, чтобы представить себе размеры и симптомы заболевания.

Можно вспомнить другого иерарха; он прославился тем, что в своем владении велел перелить колокола на мортиры и устраивал из этих мортир регулярную пальбу на монастырском подворье, долженствующую быть заменой обычного благовеста.

Это, конечно, курьезные аномалии — не каждому было по возможностям проявлять себя столь громким образом, — но аномалии не беспочвенные. Охотников носить на монашеской обуви бриллиантовые пряжки и палить из пушек под литургийное пение существовало гораздо больше, чем тех, кто имел возможность подобные желания осуществлять.

Религиозный протест народных низов, вызванный очевидным обмирщением официальной церкви, был в своей положительной программе обращен ко временам прошедшим. Для старообрядчества это была дониконовская Русь с ее идеалом «древлего благочестия», для более радикальных сектантов — времена первоначального христианства, когда церковь, будучи гонимой, еще не вступала в обременительный союз со светской властью, когда она обходилась еще без оплачиваемого и поставляемого сверху клира, без большинства сложившихся позднее обрядов.

Ныне широко употребляемый термин «обрядовое христианство», который обозначает преобладание в теле церкви внешнего, формального начала над внутренним, духовным, в первую очередь связан с обстановкой именно XVIII века; сама эпоха требовала такого термина.

В каком отношении к религиозным оппозициям находился Григорий Саввич Сковорода? Это вовсе не праздный вопрос, если учесть, что труды его со временем проникли в книжным обиход старообрядцев, что имя его было почитаемо в среде духоборов и молокан, и последние даже называли Сковороду «апостолом христианства». В 1912 году, публикуя его сочинения, В. Д. Бонч-Бруевич, много занимавшийся историей сектантства, пришел к выводу, что Сковорода являлся одним из теоретиков русских «духовных христиан».