Чуть свет, с собакою вдвоем - Кейт Аткинсон

На полу валялись детские игрушки. Барри подобрал с ковролина голубой пластмассовый чайничек. У Эми был кукольный чайный сервиз. С чего бы у Трейси в доме водиться детским вещам? С ней что-то плохое приключилось? Трейси умеет о себе позаботиться. Тридцать лет в полиции, мощная телка; если у тебя мозги есть, дважды подумаешь, стоит ли связываться, — но что-то не так.

Он поехал в «Меррион-центр» — проверить, отбыла ли она в свой отпуск. Показал документы прыщавому юнцу — любил пугать прыщавых юнцов своими документами.

— Ищу Трейси, — сказал он запуганному прыщавому юнцу.

— Она что-то натворила? На днях ее частный детектив искал. — (Этот лядский Джексон, подумал Барри, сует нос куда не надо.) — Я подумал, может, вы за видеозаписями, — сказал прыщавый.

— Видеозаписями, — пробубнил Барри.

Он давным-давно научился избегать слов «да» и «нет». Они загоняют в угол, хрен потом выберешься.

— Ага, камер слежения. Вы хотели кого-нибудь прислать. Эта женщина, которую ночью убили…

— Келли Кросс?

— Ну да, мы ее знаем, и вы тоже. Один полицейский вспомнил, что видел ее здесь в среду. Вы хотели посмотреть записи, — может, она была не одна. Я думал, кого зеленого за ними пришлют, — прибавил он, — а не суперинтендента.

— Я зеленый, — сказал Барри. — Я от злости зеленею.

Записей было три, все черно-белые и зернистые. Он посмотрел их на Миллгарте — несколько часов убил. Трейси мелькала временами — дежурила, дозором обходила новые владения. Барри чуть не заснул, но тут наконец появилась Келли Кросс — тащила за собой ребенка. Еще пара секунд — и опять Трейси, марширует за Келли по пятам. Набычилась, будто крепость штурмует.

Снаружи еще две камеры, смотрят вдоль улицы в обе стороны. Одна камера записала Келли. Стоит на остановке, рядом мелкая девчушка. Опять подваливает Трейси, они с Келли коротко разговаривают. Приезжает автобус, Келли исчезает внутри. Трейси остается на тротуаре, держит девчушку за руку. Еще несколько секунд — и они вдвоем уходят, камера их больше не видит.

Дети, которые исчезают после убийства матерей. Тогда было бы понятно, отчего Трейси вмешалась, — чего уж тут непонятного? Но дети, которые исчезают до убийства матерей, — вот это загадочнее. Что-то Барбара утром обронила — мол, видела Трейси в супермаркете и с Трейси был ребенок. Вот этот ребенок?

Барри вынул пленку, снял куртку со стула, сунул пленку во внутренний карман. Отыскал в коридоре какого-то клерка и сказал:

— Будьте любезны, передайте детективу-инспектору Холройд, что прибыли записи из «Меррион-центра». Две штуки.

Может, этот Джексон все-таки разыскал Трейси. Вряд ли так называемый частный детектив ее нашел, хотя вот Барри не смог. Но мало ли. Вроде он говорил, что остановился в «Бест-Вестерне»? Барри вправился в куртку.

— Барри Крофорд покидает здание, — сообщил он дежурному сержанту.

Перед «Стволом и капустой» на Парк-роу стоял большой контейнер для строительного мусора. Барри кинул туда третью пленку из «Меррион-центра».

Как там говорят? «Благоразумие — лучшая доблесть»?

— А ты что скажешь, Барри?

— Что?

— Что скажешь, Барри?

Они приехали с Элланд-роуд, где благодушный матч к концу поутратил благодушие. Вызвали конных. Трейси считала, нельзя сдерживать толпу лошадьми — все равно что в бой их посылать. С ними сидел Барри — старался уклониться от расплаты за пиво.

Не то чтобы Трейси так уж ценила мнение Барри, просто никто не желал об этом разговаривать. Кэрол Брейтуэйт замели под ковер, как ком пыли.

— Она была чья-то мать, чья-то дочь. Мы даже не понимаем, от чего она умерла.

— Задушена, — сказал Барри.

— А ты откуда знаешь? — спросила Трейси; Барри пожал плечами. — Никто, по-моему, и не работает, дело как будто испаряется.

Три дня прошло с тех пор, как Аркрайт вышиб дверь в Лавелл-парке, а словно и не было ничего. Эта Мэрилин Неттлз черкнула пару абзацев в газету, и все.

— По-моему, никто и не ищет, — сказала Трейси. — А ты… она с упреком уставилась на Барри, — ты-то что там забыл?

— Ты на что намекаешь?

Трейси вспомнила Ломакса и Стрикленда в Лавелл-парке, какие они были уклончивые, вели себя точно Особый отдел, скрывали что-то.

— Они вообще с тобой разговаривали? — спросила она; Барри пожал плечами. — Ты только и делаешь, что плечами жмешь.

— Ах, эти загадки управления, — сказал Аркрайт. — Нам довод не нужен.[144] По-моему, все прозрачно. Бедная девка подобрала клиента, привела домой, а клиент оказался паршивый. Бывает.

— Древнейшая профессия, — произнес Барри этак умудренно. — С тех пор как появились шлюхи, появились те, кто их убивает. И с чего бы им перестать?

— То есть все хорошо, правда, Барри? А дверь, закрытая снаружи, — это как?

— Ты что сказать-то хочешь? — спросил Барри. — Что два мужика из управления кокнули потаскуху, а потом замяли дело? Совсем свихнулась?

А Трейси показалось, что это почти разумно.

— Ты сама не понимаешь, что несешь, — сказал Барри. — Давай ты не будешь слухи распускать? А то шлепнешься на жопу, не успеешь произнести «Истмен».

— У них был свидетель, — сказала Трейси. — Ну да, ему четыре года — и что теперь? Он сказал, что его отец убил мать, он рассказал мне. Почему они не выяснят хотя бы, кто отец?

— Наверняка выясняют, — сказал Барри. — Но тебя это не касается.

— Барри прав, девонька, — сказал Аркрайт. — Расследование не окончено. Они же не станут к тебе с каждой новостью бегать.

— Я, пожалуй, съезжу к Линде Паллистер, соцработнице этой, поговорю, — сказала Трейси, когда Барри ушел.

— Это хиппушка, что ли? — спросил Аркрайт.

— Она в коммуне живет.

— Босяки немытые, — сказал Аркрайт. — Не порти себе жизнь, Трейс. Отзови шавок, а?

В «городском сообществе», как выражалась Линда. Да ладно выпендриваться-то — обыкновенный сквот, старая развалюха под снос в Хедингли. В заднем дворе жители держали кур. Там, где прежде располагался цветничок, теперь росли грязный пастернак и порей, квелые и уродливые.

Трейси поехала после дежурства как была — в форме. В доме, проходя по коридору, услышала, как местный обитатель буркнул: «Легавая». Кто-то еще загавкал. Чесались руки арестовать их всех, вывести из дому в наручниках. И предлог искать не понадобится — из гостиной приторно воняло марихуаной.

Линда — курица-наседка, пчелиная матка — надела удобные спортивные сандалии и длинную лоскутную хлопковую юбку. Чахлые волосы забраны в хвост — прекрасно видно ее отвратительно здоровое лицо. Она состояла в каком-то обществе натуральной еды, питалась бурым рисом и ухаживала за «побегами» — отнюдь не из тюрьмы, — разводила «культуры» для йогуртов и хлеба. Ходила на вечерние курсы пасечников. Все это она добродетельно сообщила за неохотно предложенной чашкой чая. Они сидели в кухне, в коконе тепла большой и древней плиты «Ага».

Чай оказался ужасный — вообще не чай.

— Ройбос, — пояснила Линда. Скорее, рвотное, подумала Трейси. В больших неуклюжих кружках, которые сделал «один знакомый». — Мы обменяли яйца на кружки, — самодовольно сказала Линда. — Однажды, — торжественно прибавила она, — денег вообще не станет. — Что ж, тут она не ошиблась.

Как и Трейси, Линда Паллистер была на испытательном сроке. В отличие от Трейси, у нее имелся ребенок — залетела, приобретая некую ценную специальность — социальное управление, политология, социология. Остаток учебы возила ребенка на багажнике велосипеда по детским садам и няням.

В кухню забрел полуголый мальчик, его маленький резиновый пенис болтался туда-сюда. Трейси это потрясло.

— Джейкоб, — сказала Линда.

Он пописал на пол прямо перед Трейси, но Линду это не смутило.

— Дети должны делать что хотят, — сказала она. — Нельзя навязывать им наши ригидные искусственные структуры. Он очень счастлив, — прибавила она, словно Трейси предположила иное.

Линда подтерла за Джейкобом, потом, не вымыв руки, порезала бурый самодельный кекс.

— Банановый хлеб? — предложила она.

Трейси вежливо отказалась.

— Слежу за фигурой, — сказала она. — Кто-то же должен.

— Вы зачем пришли? — спросила Линда. — Не о птицеводстве и самообеспечении поговорить, правда?

— Правда. Я хотела спросить, как дела у Майкла.

— У Майкла? — механически повторила Линда. Она очень увлеченно вытирала Джейкобу нос.

— Ребятенок Брейтуэйт, — сказала Трейси. — Он уже у опекунов? В больнице его нет.

— Он теперь в другой больнице.

— В какой? Почему?

Линда уставилась в тарелку — кусок бананового хлеба выглядел несъедобным.

— Боюсь, я не могу сказать. Против правил.