Перейти грань - Роберт Стоун

— Проклятье! — вырвалось у него.

Забравшись в спальный мешок, он прочел в "Полной домашней медицинской энциклопедии", которую достал из аптечки:

"Начало течения болезни обычно характеризуется головными болями, легким ознобом, раздражительностью, мрачными предчувствиями и беспокойством. Первым реальным признаком столбняка является одеревенелость мышц челюсти, затрудняющая ее движение. Спазмы могут появляться в мышцах шеи и в любых других областях. Испытывая сильные мучения, больной остается в сознании. Он не может открыть рот или сделать глотательное движение. Его брови оказываются вздернутыми, а уголки рта поднимаются кверху, создавая впечатление постоянной ухмылки…"

Свет слегка померк в глазах, когда он сел на койке.

"Это маловероятно, — подумал он, — что у меня столбняк. Но возможно". Достав из аптечки несколько таблеток аспирина и пенициллина, он проглотил их, запив водой. Чем больше он думал о столбняке, тем деревяннее казалась ему челюсть.

Тем не менее ему удалось ненадолго заснуть. Проснувшись, он почувствовал себя хуже чем прежде. Во рту был неприятный привкус, шея затекла, а в висках стучала боль. И без термометра было ясно, что температура у него высокая.

"Необходимым условием является ранняя госпитализация, — говорилось в "Домашней медицинской энциклопедии". — Многое зависит от своевременного введения противостолбнячной сыворотки".

"Даже если это не столбняк, — думал Браун, — существуют другие, не менее опасные вещи. Гангрена. Ботулизм". Он прочитал о них в энциклопедии. Через некоторое время Оуэн почувствовал себя слишком плохо, для того чтобы читать или даже встать с койки. При каждом малейшем движении его сотрясал озноб. В конце концов он заставил себя подняться, чтобы посмотреть на индикатор радара. Все было чисто. Шатаясь, вышел на палубу и затуманенными глазами обвел горизонт. Ветер опять стал сухим и прохладным и дул в прежнем направлении.

Когда он спустился вниз, его взгляд упал на радиопередатчик. Самым очевидным решением было развернуться и взять курс к берегу. Если ему станет хуже, он может призвать на помощь береговую охрану. Как только Браун представил себя в роли спасаемого, отказ от участия в гонке перестал казаться таким уж страшным. Он, несомненно, был слишком болен, чтобы продолжать гонку. Подавленный своим состоянием, он сидел на койке, уронив голову на грудь. Он хотел бы повернуть назад, но у него не было никаких сил, чтобы сделать это. Из всего находящегося в каюте сознание фиксировало только передатчик. Ему вдруг захотелось позвонить жене и переложить на нее решение возникшей ситуации. А еще больше ему хотелось просто услышать ее голос. Он чувствовал себя сломленным, его охватил арах. Но кончилось тем, что он принял еще аспирина с пенициллином и лег спать.

Проснувшись посреди ночи, он еще долго не мог выпутаться из тревожных кошмаров, одолевавших его во сне. И, только освободившись от них и вспомнив о настоящей причине своих неприятностей, Оуэн смог подумать о своем состоянии и страшивших его симптомах. Спина у него одеревенела, челюсть болела, а температура была явно высокой. Единственное, чего он не чувствовал на сей раз, так это паники. У него просто не осталось на нее сил.

"Умру, так умру, — думал Браун, — от столбняка, гангрены, ботулизма или от чего еще. Буду лежать здесь, пока не наступит смерть, но не стану звонить никому. Не побегу в слезах ни к ней, ни к береговой охране и ни к кому другому".

Затем в голову пришло, что ему придется заново, теперь уже в наступившем среднем возрасте, познать то ощущение бренности своего существования, которое было его второй натурой и из подсознания руководило его действиями в молодости на войне. Эти вещи так просто не возвращаются. Несмотря на всю сознательную подготовительную работу, он не был готов к встрече с морем.

"Это крепко сидит в голове", — подумал Браун. Логика будничной жизни — это логика слабости и страха. Очень многое в ней рождает и слабость, и страх. Его полезная книга по медицине не могла тут помочь. Рану надо было лечить до начала гонки, но он предпочел не обратить на нее внимания. Надо смириться с этим и не терзать себя. Справиться можно со всем, даже с отчаянием.

А небо над головой делилось надвое: Альтаир постепенно исчезал из поля зрения, уступая роль путеводной звезды Ориону. Браун оказался между двумя мирами — утраченным и вновь обретаемым. Он проглотил еще одну таблетку пенициллина и перевернулся на другой бок.

Перед самым рассветом на коротких волнах зазвучала странная передача. Мужчина, с характерным для западной Индии акцентом, громко читал:

"…человек на красном коне и он остановился посреди мирта, что был на дне.

А позади него были кони красные, пестрые и белые.

И тогда сказал я: «О-о», — и здесь читавший издал тихий стон, исполненный такой печали, которую невозможно забыть, — "О мой Боже, что это такое?"

Браун открыл глаза, в надежде увидеть дневной свет, но утро еще не наступило. Он по-прежнему был очень болен. Передача, видимо, закончилась. Браун поглубже зарылся в спальный мешок. У него достаточно бед, мелькнуло в голове, и без таинственных небесных лоцманов.

Он проснулся, когда солнце уже сияло высоко в небе, от звука, приободрившего его: из приемника доносилась морзянка, громко и отчетливо, со скоростью более тридцати слов в минуту. Еще курсантом он провел несколько месяцев, перед присвоением ему офицерского звания, в военно-морской школе радистов в Норфолке. Его учили принимать передачи на пишущую машинку. И сейчас в нем проснулись те далекие воспоминания. Пытаясь разобрать фразу, Браун сел и понял, что чувствует себя лучше.

С тех времен, когда он был курсантом, ручная морзянка практически исчезла с морских маршрутов. Почти все стало передаваться с помощью факсов и другой аппаратуры. Прислушавшись повнимательней, он понял, что на линии работают два оператора, вручную передавая друг другу одну и ту же фразу. Скорость у них была очень высокой. Затем он осознал, что туда-сюда гонялась в разных вариациях фраза: "Бен лучше всех гнет проволоку". Это были чисто учебные слова, используемые опытными операторами, для того чтобы продемонстрировать свою сноровку и умение обращаться с ключом. Поупражнявшись таким образом минут пять, радисты закончили связь кодами: "ЖУ, СТРК" — "Желаю удачи, старик". На флоте такой сигнал окончания связи применялся еще со времен Конрада. "Понял. Связь прекращаю".

Мысленно воздав хвалу радистам, Браун выбрался из своей койки и почувствовал, что болезнь отступила. Он был голоден. "Надо будет заняться привязкой", — решил он.

На завтрак Оуэн приготовил себе омлет с сыром и ел его с поджареной ветчиной. Вкус у пищи, как и дела на море, были великолепными. Вымыв посуду, он вышел на палубу.

День занимался погожий, ветер был устойчивый, а океан отливал несравненной голубизной. Рядом с носом «Ноны» резвились четыре дельфина-бутылконоса, подпрыгивая в такт ее движениям. Примета — лучше не бывает. Он поспешил вниз, чтобы достать камеру, которую дал ему Стрикланд. Но дельфины вдруг исчезли, видимо, не пожелав сняться на пленку. Только чтобы попрактиковаться, Браун навел объектив на горизонт и снял безмолвное море.

Когда ветер стал крепчать, он пристегнул страховку и прислонился спиной к мачте. Ночь, оставшаяся позади, была не из легких. Ему трудно было даже представить, что он вновь может провалиться в те глубины страха и беспомощности, из которых вынырнул. Потрогав больную ногу, он нашел ее состояние вполне удовлетворительным. Конец тревогам.

"Все это как-то связано, — подумал Браун, — с переходом из одного мира в другой". И в это время все, что было в нем от того человека, встретилось со своей противоположностью. Там — континент с его бешеным эгоизмом и миллионами алчных устремлений. Здесь — море, спокойное и непрощающее. Пространство между мирами взрывается бурями.

Он сидел спиной к мачте с камерой Стрикланда на коленях и ждал возвращения дельфинов.

31

Оуэн благополучно бороздил просторы океана, и Энн вернулась к своей работе в журнале «Андервэй». То утро за неделю до Дня благодарения она провела у себя в кабинете, вычитывая в одиночестве гранки январского номера. Когда с этим было покончено, она отнесла их лично издателю и поездом с Гранд-Сентрал отправилась домой. Этим вечером она ждала звонка от Оуэна.

В поезде Энн почувствовала, что немного нервничает. Приятное нетерпение, с которым она ждала вечернего разговора, помогло ей сделать работу раньше срока. Но она хорошо знала, что от телефонного общения многого ждать не приходится.

По пути со станции она подумала, что хорошо бы поработать на добровольных началах в Бристольском госпитале для ветеранов, как тогда, когда Мэгги училась в начальной школе. Во время войны во Вьетнаме она пошла служить в военно-морской реабилитационный центр в Канеохе. Вспоминать об этом было приятно. Если бы ей сейчас ту сноровку, с которой она работала в те времена! Но время ушло, оставив ей ностальгические воспоминания. Эти старые трюки не вернуть, как не вернуть молодость.