Зов Ктулху - Говард Лавкрафт

Одна только картина производимых мною раскопок могла бы лишить спокойствия мирного обывателя. Зловещие реликтовые деревья пугающей толщины — древние, причудливо изогнутые — высились надо мною подобно колоннам дьявольского друидского замка; они поглощали шум грозы, гасили резкий ветер и почти не пропускали дождя. За их искалеченными стволами вздымались, освещаемые пробившимися сквозь листву слабыми вспышками молний, мокрые, заросшие плющом стены брошенного дома; меня отделял от них запущенный голландский сад, дорожки и клумбы которого были осквернены никогда не видевшей солнца белесой грибовидной порослью, источавшей зловоние. Ближе всего ко мне было кладбище, где кривые деревья простирали свои больные ветви и выворачивали корнями неосвященные плиты, высасывая отраву из того, что находилось под ними. Там и здесь под коричневым саваном гниющих листьев различались зловещие очертания бугорков и рытвин, характерных для мест, куда часто бьют молнии.

К древней могиле меня привела история. Ничего, кроме истории, у меня не осталось, все остальное было лишь дьявольской насмешкой. Теперь я уверился, что притаившийся ужас не был существом во плоти, но неким призраком с волчьими клыками, оседлавшим полуночные молнии. И я уверился, разобравшись вместе с Артуром Манро в местных легендах, что это был призрак Яна Мартенса, умершего в 1762 году. Поэтому я с дурацким упорством раскапывал его могилу.

Особняк Мартенсов был возведен в 1670 году Герритом Мартенсом, состоятельным купцом из Нового Амстердама, которому не нравились новые порядки под властью Англии[68] и он построил себе великолепный дом здесь, на удаленной лесистой вершине. Ему доставляла удовольствие ее никем не нарушаемая уединенность и необычное местоположение. Единственным заметным недостатком этой местности были неистовые летние грозы. Когда минхер Мартенс выбирал место и возводил особняк, он еще мог полагать, что эти частые природные катаклизмы — случайность, однако со временем убедился, что холм как нарочно приспособлен для таких явлений. Наконец он посчитал, что бури вызывают у него головную боль, и оборудовал погреб, в котором мог скрываться от их самых свирепых налетов.

О наследниках Геррита Мартенса известно меньше, чем о нем, поскольку все они были тверды в ненависти к английской культуре и научились держаться в стороне от колонистов, ее принявших. Они жили на редкость замкнуто, и в округе утверждали, что Мартенсы с трудом говорят и с трудом понимают других людей. Их внешность была отмечена особой наследственной чертой: один глаз у них у всех был голубой, а другой — карий. С соседями они общались все реже и реже, пока не начали наконец вступать в браки со своими слугами. Многие члены этой разросшейся семьи выродились, переселились на другую сторону долины, смешались с тамошними полукровками и со временем превратились в жалких скваттеров. Другие угрюмо влачили жизнь в родовом особняке, становясь все более необщительными и обнаруживая нервическую чувствительность к частым в этих местах грозам.

Большая часть этих сведений стала известна за пределами округи благодаря юному Яну Мартенсу; будучи человеком неуемным, он вступил в армию колоний после того, как слух о конгрессе в Олбани[69] достиг Вершины Бурь. Ян был первым из потомков Геррита, повидавшим свет, и, когда в 1760 году он возвратился после шестилетней кампании, отец, дядья и братья встретили его с ненавистью, как чужака, несмотря на его характерные мартенсовские глаза. Теперь он не разделял мартенсовских чудачеств и предрассудков, и даже горные грозы перестали действовать на него, как прежде. Зато его угнетало окружение, и он часто писал своему другу в Олбани, что собирается покинуть родительский кров.

Весной 1763 года этот его друг, Джонатан Гиффорд, обеспокоился молчанием своего корреспондента — тем более что знал об обстановке и ссорах в мартенсовском особняке. Решив лично навестить Яна, он оседлал коня и отправился в горы. В дневнике Джонатана указано, что он достиг Вершины Бурь двадцатого сентября и обнаружил усадьбу в крайне запущенном состоянии. Мартенсы угрюмо смотрели на него своими странными глазами — их мерзкий, почти звериный облик потряс его. На ломаном гортанном языке они объяснили, что Ян умер. Уверяли, что прошлой осенью его убило молнией и он похоронен в низине за давно уже заброшенным садом. Они показали гостю могилу — холмик земли без каких-либо памятных знаков и надписей. Что-то в поведении Мартенсов вызвало у Гиффорда сильнейшее отвращение и дало ему повод для подозрений. Неделю спустя он вернулся с лопатой и киркой, чтобы тайно исследовать захоронение, и обнаружил то, что и ожидал найти: череп, разбитый беспощадными, свирепыми ударами, так что, вернувшись в Олбани, он открыто обвинил Мартенсов в убийстве их родича.

Хотя сказать это со всей определенностью было нельзя, слухи стремительно распространились по всей округе, и с той поры Мартенсы сделались изгоями. Никто не желал иметь с ними дела, и все сторонились их имения как места проклятого. Они же, видимо, приспособились жить независимо, на том, что производили сами, — ибо временами с отдаленных холмов были видны огни, указывавшие на присутствие в имении людей. Огни появлялись — хотя и все реже — вплоть до 1810 года.

Между тем возник целый свод страшных легенд об особняке и о горе. Этих мест стали избегать с еще большим тщанием, а к прежним легендам прибавлялись все новые. Дом не посещали вплоть до 1816 года, когда скваттеры наконец обратили внимание на длительное отсутствие огней. После этого несколько человек пошли на разведку; дом оказался необитаемым и частично разрушенным.

Там не нашли человеческих скелетов, поэтому причиной исчезновения Мартенсов сочли отъезд, а не смерть. Казалось, семейство отбыло за несколько лет до того, а по более поздним пристройкам можно было судить, насколько многочисленным оно стало ко времени своего переселения. В культурном отношении Мартенсы совершенно опустились: на это указывала разломанная мебель и валявшееся кругом столовое серебро, которым, должно быть, перестали пользоваться задолго до отъезда. Однако, хотя зловещие Мартенсы и ушли, ужас перед их домом сохранился и стал еще пронзительней, когда новые странные истории стали растекаться среди обитателей гор. Так и стоял этот дом — брошенный, внушающий страх и навещаемый мстительным призраком Яна Мартенса. Так он и стоял в ночь, когда я раскапывал могилу.

Я уже назвал свое занятие дурацким, таким оно и было — и по тому, что я искал, и по тому, как я это делал. В выкопанном гробу обнаружилось только немного праха, но я в неистовом стремлении извлечь призрак Мартенса продолжал бессмысленно и неуклюже рыть. Одному Богу ведомо, чего я ожидал, — а ощущал я лишь то, что все глубже копаю могилу человека, призрак которого бродит по ночам.