Оторва с пистолетом - Леонид Влодавец

Федюсик вынул из тумбочки запаянную в полиэтилен розовую фигулину и бросил рядом с Леной на постель. После этого он скромнейшим образом вышел из отсека и даже прикрыл за собой бутафорскую картонную дверь, оклеенную пленкой «под дерево».

Некоторое время Лене было противно даже прикасаться к упаковке. Хотя, конечно, ей доводилось и натуральные инструменты видеть, и… даже пользоваться ими, данное чудо секс-индустрии, выполненное из латекса, ничего, кроме легкого омерзения, у нее не пробудило. Бывали у Лены тоскливые, одинокие ночи, когда она едва ли не мечтала о подобной штуке, но сейчас у нее никакого настроя на секс не было. А уж тем более на такой извращенный в квадрате, который ей предложили…

Конечно, рациональная мысль о том, что ей срочно нужен загранпаспорт и ради этой полезной вещи придется немного поваляться в грязи, никуда не улетучилась. Но уверенность в том, что паспорт на самом деле жизненно необходим, слабела с каждой минутой. Зато желание послать Федюсика и всю остальную братию на хрен становилось все сильнее.

В общем, наступил такой момент, когда Лена вылезла из кровати в рубашке и кальсонах, а затем решительно двинулась к двери с почти твердым решением отказаться от участия в похабных съемках. Небось неустойку с нее Федюсик не потребует.

Из отсека, где располагалась «господская спальня», примерно в этот момент послышалась громкая команда: «Мотор!» — и послышалось жужжание видеокамеры. Дверь в отсек — такая же бутафорская, как в «комнате горничной», — оказалась закрытой неплотно. Лена бесшумно подошла к двери и заглянула.

С камерой орудовал Ромасик, а в кадре действовали Шурочка, одетая горничной, и Федюсик в своем виц-мундире. Шура стояла на четвереньках поперек «барской» кровати с закинутым на спину подолом коричневой юбки и приспущенными до колен кружевными панталонами, а Федюсик, просунув правую ладонь между Шуриных ляжек, поглаживал ее по мохнатому месту. Левой рукой Федюсик доставал из расстегнутой ширинки еще не очень боеготовый инструмент. Шурочка нарочито громко хихикала и протяжно постанывала, время от времени попискивая:

— Ой, барин, помилосердствуйте! Ой, не надо, барин, срамота-то какая! Пожалейте бедную девушку!

Цветочек у нее действительно на одной из ягодиц очень отчетливо просматривался, да и вообще Лена была полностью согласна с Федюсиком, утверждавшим, что у Шурочки каждая из половинок не меньше, чем вся задница Ирки-Конины. Правда, самой Конины Лена в глаза не видала, но догадывалась, что раз Федюсик счел ее пригодной для того, чтоб эту Ирку дублировать, то, стало быть, они похожи по основным габаритам и размерам.

Конечно, Шурочкина попа никакого возбуждающего действия на Лену оказать не могла. Хоть ее и намеревались сегодня использовать в качестве мужчины, она особого влечения к бабам не испытывала. Но вот то, как Федюсик ласкал этой толстухе писулю, заставило Лену учащенно дышать. Не потому, конечно, что Федюсик, не очень успешно пытавшийся разбудить собственный конец, выглядел сексуально привлекательным. Просто его ладонь, сложенная лодочкой, очень уж нежно скользила по Шурочкиным светлым кучеряшкам и жирненьким складочкам. Неизвестно, было ли это приятно самой «горничной» — может, она предпочитала более решительные ласки! — но Лена про себя отметила (хотя нипочем не призналась бы вслух!), что была бы очень даже не против, если б ее точно так же погладили…

— Стоп! — неожиданно сказал Федюсик, хотя из ширинки у него уже кое-что торчало, и Ромасик выключил камеру. — По-моему, телефон звонит.

— Точно! — подтвердила Шурочка со своей ракообразной позиции. — Не иначе Верка с мыслями собралась…

Действительно, откуда-то из недр подвала долетели негромкие трели телефонного звонка. Лена, неизвестно чего устыдившись, торопливо заскочила в «комнату горничной» и, притворив за собой дверь, юркнула под одеяло. Федюсик, вполголоса матюгаясь, протопал мимо двери куда-то в направлении выхода на потайную лестницу, должно быть, в «монтажную-аппаратную», а из «господской спальни» долетел деловитый голосок Ромасика:

— Шур, может, пока он с Веркой треплется, мы чуть-чуть доснимем восьмую сцену, а?

— Да как скажешь, — покладисто ответила Шурочка. — Только ведь надо в другую комнату переходить? Пока туда-сюда — он уже приведет Верку.

— Никуда переходить не надо. В кадре только твоя розочка ненаглядная будет, юбочка и чуть-чуть простынки. Пальчики, конечно, тоже. Ну, давай, золотце, укладывайся на спинку.

— Сиськи выпускать?

— Зачем? Это все уже снято. Там только один моментик надо чуть-чуть подработать. Короче, получилось, что там ладошка все самое интересное прикрывает. Поэтому сейчас ты плавно разведешь ножки, откроешь щелку нараспашку, отогнешь средний палец, будто «фак» показываешь и затем медленно всунешь его сверху. Остальные все должны быть согнуты. Когда будешь обратно выводить, постарайся своего «Клинтона» наружу вытянуть, лады?

Сказать, что Лена, слушая этот разговор, никак не реагировала и пропускала все мимо ушей, никак нельзя. Хотя вроде бы Ромасик давал свои инструкции абсолютно бесстрастным и рутинно-деловым тоном, опять же этой самой толстенькой Шурочке, которая сама по себе, уже в силу своей бабской природы, ничего этакого в Лене не пробуждала.

Однако у Лены имелось неплохое воображение. Она как бы воочию увидела ту самую «розочку ненаглядную», которую упомянул Ромасик, и отогнутый средний палец, который туда погружается, и даже этого самого, блин, «Клинтона»… Ушки загорелись, к щекам кровь прилила, и вообще во всем теле легкий, стыдно-приятный озноб пошел. А потом, несмотря на то что все еще сохранявшая разум голова пыталась как-то воспротивиться, обе руки Лены как-то незаметно, воровато пробрались под батистовую рубашку и дотронулись до грудок которые тоже чуяли нарастание всяких безумных, животных желаний. Одна рука, левая, так и осталась там — бережно и осторожно ласкать эти теплые, гладкие, округлые штучки, которыми природа одарила Лену. А вот вторая, правая, покрутившись там чуточку, медленно, как бы нехотя, сползла вниз, расстегнула пуговки на кальсонах и пошевелила жесткий кустик волосиков. Ладонь, вроде бы сама по себе сложилась в лодочку и, просунувшись, между ляжками, нежно проскользила по чутким, припорошенным волосками складочкам. Точь-в точь так, как ладонь Федюсика, ласкавшего Шурочку. Вперед-назад, вперед-назад… Медленно, плавно, чуть быстрее..! Раз пять так проехалась, а потом отогнула средний палец и с тихим вздохом запихнула его внутрь, туда, где уже было со всем мокрехонько. Ну и до «Клинтона» добралась, заодно вспомнив — к селу или к городу, хрен поймешь! — как настоящий Билл свою толстенькую Монику сигарой угощал…

Сразу после этого Лена вспомнила, что у нее кое-что получше сигары имеется. Одним резким движением разорвала упаковку и вытащила этот самый двухголовый прибор. Жадно посапывая, разглядела получше. Два конца головастых, натуральных цветов, а посередине — упаковка для яиц, даже с искусственными черными волосами. На ощупь, если глаза закрыть, почти как настоящая, даже что-то такое упруго-кругленькое сквозь внешнюю оболочку прощупывается. Правда когда Лена чуть сильнее сжала пальцы, то внутри мешочка что-то тихонько щелкнуло. Будто какой-то выключатель сработал…

Лену это сразу на порядок охладило. Наверно, если бы сегодня утром не пережила историю со взрывом на Коммунистической, то отнеслась бы к этому щелчку с большим спокойствием. Но она только чудом осталась жива, передав ныне покойному Шипову совершенно безобидный на вид телефончик, где, оказывается, сто граммов пластита было спрятано. А в этой искусственной хреновине небось куда больше поместится! Может, Валерия уже узнала «Анжелу» и решила исправить недоделку?!

Конечно, уже через пару минут Лена поняла, что психовала сдуру. Просто внутри фигулины стояли какие-то спиральки, обеспечивавшие подогрев, и, сжав пальцы, Лена его включила. Бзик сошел на нет, дурацкая мысль о заминированной хреновине улетучилась как дым, а желание разгорелось с новой силой…

Правда, на то, чтоб решиться, у нее еще пара минут ушла. Теплая и даже вроде бы пульсирующая штуковина — может, электроника и впрямь какой-то пульс в имитаторе поддерживала, а может, просто Лене так казалось! — некоторое время полеживала у нее на бедрах. Лена даже руки от нее убрала, потому что, хоть уж давно не состояла в девочках, ощущала нечто похожее на стыд перед первым согрешением. Она в этот момент словно бы противилась невидимому, но сильному и настойчивому соблазнителю-мужику, с которым «и хочется, и колется, и мама не велит…». Но чем дольше Лена упиралась, тем больше ей хотелось.

В конце концов она ухватилась за прибор обеими руками, глубоко вдохнула, зажмурившись, приставила его к нужному месту и осторожно нажала…