Траектория чуда - Аркадий Гендер

От этих мыслей мне стало особенно не по себе. "Да чего ты напраслину на людей-то возводишь! — взбунтовался я против доводов своего же разума. — Вон сколько тогда еще народу-то было". Да, а, собственно, кто тогда был кроме Гохи и Романа? Мой «контакт» и "засланный казачок" в стане «Росмашснаба», я хорошо помню, как сам звонил ему, приглашая на пьянку. Потом, разумеется, Сохатый — наш любимый арендодатель, который несмотря на свой пенсионный возраст, никогда не пропустит ни одной халявной пьянки. А кто еще-то? Ага, одного вспомнил, — некто Паша, Романов кореш. А второго притащил Гоха, какой-то его армейский сослуживец. Выпито тогда было немеряно, а в конце такой пьянки — все братья, и на этом основании вся когорта, то есть, шарага с гоготом и посвистами молодецкими принимала непосредственное участие в написании и размещении того моего злополучного объявления. И получается, что достоверно выяснить, что называется, кто падлой оказался, совершенно нереально. По крайней мере, сейчас и отсюда.

От такого насилия над полупьяным мозгом, которое я сейчас совершал, пытаясь понять хитросплетения чудовищной интриги, свитой вокруг меня, у меня жутко разболелась голова, и я решил залезть в душ. К тому же скоро должен был появиться Ален с тем, чтобы отвезти меня к мсье Сержу. Конечно, в таком состоянии тела и духа, как сейчас, самое дело мне было разъезжать по званым ужинам, но в конце концов прагматичное желание поесть на халяву возобладал над моими сомнениями. Значит, тем более нужно привести себя в порядок. Стоя под горячими освежающими струями, я составил план действий на завтра. Он получился не слишком напряженным: разобраться с Талией, позвонить Гохе и, может быть, Роману на предмет уточнения личностей всех, кто тогда принимал участие в злополучной пьянке. Хотя как звонить людям, которые теоретически могут быть ко всему этому причастны, особенно после недвусмысленного предупреждения Голоса ни с кем не связываться. Ну, в Гохе-то, положим, я не сомневался, но вот насчет Романа… В общем, утро вечера мудренее, но завтрашний день будет днем действий! С этой мыслью я решительно толкнул дверь, едва не зашибив распахнувшимся полотном Алена, который уже поджидал меня в гостиной.

В который уже раз за последние два дня меня везли по набережной Монблан. Вот сейчас проедем конный памятник и — налево, на мост Монблан. "Опять, что ли, на улицу Роны едем? — грустно усмехнулся я про себя. — Ох, как прав оказался вещий Ален, — уж эту-то улочку я надолго запомню!" Но, к счастью, не доезжая моста, неожиданно повернули направо. Оказалось, что дом мсье Сержа находится в новой, правобережной части Женевы, в районе Вермонт. Уже давно стемнело. Мы ехали по современным, широким улицам этой части города, залитым неоном фонарей и реклам. Кипела вечерняя жизнь. Многочисленные кафе и бистро, мимо которых мы проносились, были полны народа; тротуары кишели толпами праздно шатающихся прохожих, глазеющих на роскошные витрины уже закрывшихся супермаркетов и бутиков. Наверное, играла музыка, но ни ее, ни гомона многоголосой толпы в салоне за двойными стеклами Мерседеса слышно не было. Я думал о своем. Молчал и обычно такой словоохотливый Ален, и я догадывался, почему. Еще в отеле он, не обнаружив в номере Талию, робко и вежливо поинтересовался насчет нее. Я, не сочтя нужным придумывать какую-нибудь достоверную причину, просто сказал, что на ужин она не поедет. Ален сразу как-то явно сник, но, впрочем, сразу спохватился и поторопился объяснить, что, по его мнению, мсье Серж будет огорчен отсутствием моей спутницы. Моя голова была занята совершенно другим, и я в ответ только безразлично пожал плечами. Но про себя подумал, что вряд ли дело в мсье Среже, и что, похоже, причина такого разочарования Алена совершенно иная. В жизни я много видел влюбленных болванов, включая и себя самого, — Ален сейчас выглядел в точности, как один из них. "Ах, Таша, Таша, красивая ты стерва!" — горько вздохнул про себя я, и бесцеремонно выпроводил новоявленного воздыхателя из номера, объяснив, что мне нужно одеваться.

Вместо моря жизни, мимо которого мы проносились, в оконном стекле я видел лица Галины и Юльки. Как на одной особо нравившейся мне фотографии, они сидели рядом и смотрели на что-то чуть в сторону от объектива. На глаза навернулись слезы. "Ну, сука, держись, — прошипел сквозь зубы я, обращаясь к таинственному их похитителю, — доберусь я до тебя!" Несмотря на то, что как выполнить это обещание, было пока совершенно непонятно, на душе малость полегчало. Я вздохнул, и перевел взгляд на лобовое стекло. На нем, между затылками водителя и Алена, было лицо Таши. Она смотрела на меня полными слез глазами, ее губы что-то беззвучно шептали. А-а, чур меня! Я, как конь, замотал головой, чтобы прогнать наваждение, но оно не проходило. Не знаю, сколько времени еще мне виделись бы еще все эти образы, но тут мы, к счастью, приехали.

Мсье Серж жил в небольшом, но очень аккуратном особняке на Авеню де Франс. Дом окружал тоже небольшой, но тщательно ухоженный парк с подсвеченным круглым беломраморным фонтаном. Мерседес въехал в гостеприимно распахнувшиеся ворота с гербами на створках, зашуршал шинами по усыпанным галькой дорожкам и, обогнув сияющий в свете прожекторов фонтан, остановился у фасада с колоннами. "Черт, надо было идти на юридический", — подумал я, окидывая взглядом все это великолепие, а из дома мне навстречу уже спешил сам хозяин. Обнялись, расцеловались, как будто не виделись целую вечность.

— Ну, мой юный друг, как вам мое скромное жилище? — было первое, о чем спросил мсье Серж.

Да, похоже, правы те, кто утверждает, что на самом деле основным человеческим инстинктом является все-таки тщеславие! Пришлось рассыпаться в комплиментах "скромному жилищу", парку и фонтану. Хозяин расцвел и пригласил меня вовнутрь. Последовала подробная экскурсия по дому, в ходе которой мсье Серж рассказал, что построен особняк был сразу после первой мировой, и изначально принадлежал тогдашнему мэру Женевы. В середине пятидесятых дом сменил владельца и был перестроен, а в 1970-м его купил Поль Бернштейн, чей большой, в рост, портрет висел на одной из стен просторной гостиной. О том, кто изображен на портрете, было ясно и без объяснений, так как мсье Серж был просто копия своего отца. С противоположной стены гостиной на Поля Бернштейна смотрели два поясных женских портрета.

— Это моя матушка, — пояснил мсье Серж, указывая на один из них. — А это — догадываетесь, кто?

Я догадался. С полотна в тяжелой раме темного золота на меня взглядом властным и упрямым глядела женщина, чертами лица очень похожая на тетушку Эльмиру. Не надо было быть семи пядей во лбу, чтобы понять, что это была Ольга Апостолова-Эдамс. Я, как завороженный, смотрел в ее такие же синие, как у меня, глаза, и думал о вечности. Не знаю, как долго еще я не смог бы оторваться от созерцания портрета прабабки, если бы мсье Серж не сказал, что поскольку стол накрыт именно здесь, в гостиной, то я, если хочу, могу сесть прямо напротив портрета. Я счел необходимым улыбнуться тонкой шутке, и ужин начался.

Длинный стол, накрытый снежно-белой скатертью, был сервирован на две персоны. "Интересно, где бы посадили Талию, если бы я приехал с нею?" озадачился я вопросом, глядя на два густо сервированных полюса стола, разделенных бескрайней, как просторы Антарктиды, белой целиной, и принялся усаживаться. Не без труда придвинув тяжеленный стул на удобное расстояние к столу, я удовлетворенно водрузил на скатерть локти, и подумал, что никогда еще мне не доводилось ужинать в столь изысканно-аристократической обстановке. По сравнению с этой чопорной гостиной с портретами предков на стенах иной средневековый замок мог показаться новостроем кичливых нуворишей с подмосковной Рублевки! А когда в подтверждение этого из боковой двери появились официанты в — с ума сойти! — ливреях, я вообще выпал в осадок. Тем более, что было очень заметно, насколько это приятно хозяину. Но не все золото, что блестит, и не всегда содержимое конфетной коробки по вкусу соответствует яркой обертке. Еда, разложенная по тарелкам (не иначе, как севрского фарфора!), была пресной и невкусной, а красное вино, разлитое из бутылок, с которых благородную погребную пыль смахивали тут же, непосредственно перед откупориванием, сквозило кислятиной. После пары глотков этого благородного пойла, которое мсье Серж смаковал с благоговейной сосредоточенностью, у меня снова разболелась голова.

Но разговор за столом не клеился не только из-за этого. Мсье Серж приберег в качестве темы за ужином, как он выразился "в высшей степени заманчивое" для меня коммерческое предложение. Я в моем теперешнем состоянии просто не мог до конца въехать в его суть, но уловил, что старый пройдоха-адвокат предлагал мне размещение моих денег в какие-то прибыльные бумаги, гарантируя мне безо всякого риска для вложений аж двенадцать процентов годовых. Не будучи специалистом в вопросах выгодности передачи денег в рост, я все-таки понимал, что по мировым меркам это очень высокий процент! Наверное, этим и объяснялось недоуменное удивление мсье Сержа, когда я только вежливо покивал в ответ, и сказал, что я благодарен и подумаю. А что еще мне было сказать? Что в кармане у меня на самом деле что-то около трехсот швейцарских франков, которые, собственно, и составляют весь мой капитал? Ну, а старик-то, конечно, имел право предполагать, что я, прикинув, что мои шесть лимонов могут без проблем приносить мне по шестьдесят тысяч баксов ежемесячно, сами при этом оставаясь нетронутыми, должен был бы подпрыгнуть до потолка вместе с тяжеленным стулом, на котором сидел. Я и прикинул, но только после этих подсчетов мне стало так тошно, что я даже положил на тарелку поднесенную было уже ко рту вилку с насаженной на нее какой-то зеленой несъедобностью. В очередной раз от осознания того, сколько я потерял, я впал в полнейшую прострацию. Да если бы дело было только в деньгах! Мысли перескочили на Галину с Юлькой, к горлу сразу подкатил тугой комок. Естественно, что, находясь в состоянии, когда не совсем понятно, как и жить-то дальше, я, даже если бы и захотел, не смог бы разыграть не только ни искренней радости, ни даже просто заинтересованности столь явно заманчивым предложением. За столом повисла тяжелая пауза.