Унесенная ветром - Дмитрий Вересов

— Я вернусь с малого джихада, воккха стаг, — сказал он. — Приду к твоему дому, упаду перед ним на колени и буду просить, чтобы ты научил меня, как победить в большом джихаде. Но в малом джихаде, когда враг разоряет могилы наших предков, оскверняет наши святыни, ты должен выполнять законы джихада. Убивать неверных всегда и всюду! Гяур, хитрый, как лиса, пролез в твой дом и теперь зализывает там свои вонючие раны. Разве законы наших предков существуют для урусов? Разве неверный может быть твоим гостем? Ради тебя самого, мудрый Таштемир, прошу я отдать неверного для расправы. Ведь только он встанет на ноги, как тут же убьет тебя и жену твою, да не допустит этого Аллах, великий и всемогущий, осквернит твой дом, даже этого старого пса он не пожалеет. Так пусть сам он умрет, как пес!

Опять поднялась волна одобрения правильным словам и возмущения коварству и вероломству урусов.

— Что-то я не припомню, чтобы законы предков учили, как выбирать гостя, — усмехнулся старик. — В ваших домах каждый день откладывается кусок для гостя. Все вы ждете его, потому что придет гость — придет и удача, достаток. Когда же стучится к вам незнакомец в поисках ночлега и убежища, вы будете долго спрашивать его, чей он брат, откуда идет, какой веры, не открывая ему дверей? А потом скажете, что ждете себе другого гостя — получше, породовитее, праведнее? Так, значит, вы поняли наши обычаи? Но тогда и добро, и удача посмотрят на ваши дома и пойдут искать другие — погостеприимнее. Не сыр ваш, приготовленный для гостя, засох, а сердца ваши засохли! Не вайнах, кто не даст кров несчастному, плутающему в горах без приюта.

Народ и эти слова встретил одобрением. Волновались чеченцы, потерявшие в этот момент свои вековые ориентиры. Кто же не прав, если оба правы? Как жить дальше, если Аллах велит так, а предки — эдак? Только старый Таштемир вздыхал и думал о том, что следующей весной надо будет уходить высоко в горы. Злой дух дошел уже до их аула и перепутал все правды. Когда две правды живут одновременно и одна не может победить другую, значит, пора уходить выше по склону горы, ближе к небу и Аллаху. Уже горцы дышат ложью и обманом, как жители равнин. Вот и Таштемиру пришло время объявлять большой Джихад, идти в горы и пить истину из чистого источника.

— Ты спросил гяура, Таштемир, как он попал в наши горы? — вывел его из задумчивости сосед Ахмед. — Может, он заблудился? Или он — вражеский лазутчик?

Почувствовав хоть какую-то опору в охватившей их растерянности, чеченцы зашумели:

— Лазутчик… Разведчик… Неверный пес… Зарезать, как барана…

— Опять говорите вы, как мальчишки, — покачал головой Таштемир, — хотя вижу среди вас людей пожилых и умудренных. Да продлит Аллах их дни! Наши обычаи не велят три дня задавать гостю пустых вопросов, расспрашивать его, кто он и откуда. Сам же он так слаб, что говорить пока не может. Когда я назвал его урусом, ответил, что он — казак…

— Казак и есть урус, — сказал старик Джафар, приятель Таштемира, почувствовавший, что можно увести спор в сторону от главного вопроса и тем выручить кунака из затруднительной ситуации.

— Нет, Джафар, — возразил Таштемир, — сам он себя урусом не считает.

— В бога верят одного, на языке говорят одном, значит один народ.

— Что же? По-твоему, чеченцы и кистины — одно и то же?

— Что ты говоришь, Таштемир? Мы, конечно, вайнахи, но народы разные.

— Вот и у русы с казаками — вайнахи.

Старики уже поняли друг друга и уводили спор подальше от дела, как птица уводит охотника подальше от гнезда, но все испортил неистовый Джохола.

— Дукха дехийла шу! И ты, Таштемир, и ты, Джафар! Живите долго! — сказал он, приложив руку к сердцу. — Но разве и казаки, и урусы не вместе убивают наш народ? И те и другие — гяуры. Те и другие достойны только смерти, а тела их должны быть брошены собакам и воронам. Послушай меня еще раз, почтенный годами и мудростью Таштемир. Слышал я про твоих сыновей. Мало кто равнялся им по ловкости и храбрости. Свою дочь хотел бы я отдать за любого из твоих джигитов. Не было бы для меня лучшей награды, как породниться с тобой. Только где теперь твои сыновья? Разве не гяурские пули сразили двух молодых горных орлов? О чем же мы так долго говорим? Может, ты думаешь, что Джохола хочет отобрать у тебя священное право мести? Так ты ошибаешься, Таштемир! Рука твоя еще сильна и глаз твой верен. Я помогу отнести неверного на могилы твоих сыновей, а ты сам сможешь успокоить их души, пролив кровь гяура.

Потемнел Таштемир, как гора, покрытая грозовыми тучами. Верные слова сказал Джохола, потому верные, что коснулись они самого сердца отцовского, незарастающей раны в нем. Чеченцы замолчали. В полной тишине повернулся к ним спиной Таштемир и ушел в дом.

Он вошел в помещение, где у стены лежал раненый казак. Фомка не спал и смотрел на казака все понимающими глазами. «Ну что же, — как бы говорил он, — я все понимаю, и ты не виноват. Наоборот, я благодарен тебе за все, что ты для меня сделал. Спасибо тебе, отец! Не поминай меня лихом…»

Старик показал рукой за каменную стену и резко провел ладонью по горлу. Фомка кивнул, понимая. Таштемир замотал головой, показал на Фомку и приложил руку к сердцу. Потом он задумался, что-то припоминая. И вдруг сказал:

— Делай, урус! — улыбнулся и поправился: — Делай, казак!

Он ушел и скоро вернулся со своей старой женой. Старуха присела на пол рядом с постелью раненого.

— Делай, казак! — повторил Таштемир.

Старик и старуха помогли приподняться Фомке. А потом старуха приняла его голову и плечи на руки, как огромного младенца. Фома увидел склоненное над ним лицо старой женщины. Старая морщинистая кожа еще больше обвисла в таком положении, и казак почти ужаснулся. Но глаза были мягкие, теплые, и искупали все старческое уродство собранного в складки лица. Потом Фомка увидел над собой старушечью грудь — просто кусок темной сморщенной кожи.

Если бы не немощь, Фомка отшвырнул старуху и убежал бы прочь, но сил хватило только на то, чтобы посмотреть на старика. Тот внимательно глядел на происходящее, ничуть не смущаясь. Старик приложил ладонь к своим губам и кивнул головой.

«Что с казаком сделали, нехристи! — подумал Фомка. — Коня убили, потом самого подстрелили, а теперь, вместо того чтобы спокойно смерти предать, издеваются. Старухину грудь целовать велят!»

Фомка зажмурился и поцеловал сухую, похожую на пергамент кожу…

Старый Таштемир вышел к толпившимся возле его сакли чеченцам. Те замерли в напряженном ожидании, что скажет теперь старик.

— Нет больше гяура, уруса, казака, — сказал Таштемир. — Есть теперь сын у старого Таштемира и его старухи Фатимы.