Кровные братья - Фридрих Незнанский

— Когда-то давно, в юности… Словом, была такая глупая история, имевшая очень серьезные последствия. В студенчестве меня пытались завербовать.

— Органы?

— Да, они самые. Я не хотел быть стукачом, но и откровенно отказать им боялся. Я учился, делал карьеру. Конечно, я все понимал и не строил себе никаких иллюзий насчет нашего самого гуманного советского строя. Но приходилось играть по неким правилам.

— Я прекрасно вас понимаю.

— Словом, так получилось, — он сделал еще один глоток из широкого бокала, — что я написал некую бумагу. Что-то вроде товарищеской характеристики, что ли.

— На кого? На Райцера?

— Да. Меня заставили. Я не написал ничего плохого, поверьте! — горячо убеждал собеседника Юрий Васильевич.

— Я верю вам, — очень серьезно сказал Турецкий. — Продолжайте.

— Этот подлец… ну чекист, одним словом… даже съязвил что-то типа «это какая-то рекомендация на награждение премией» или что-то в этом роде. Но тем не менее в архив легла бумага, написанная моей рукой и подписанная моей подписью. Бумага, в которой я — и никто иной — пишу что-то про своего друга Герку. А что пишу, уже не так важно. Вы понимаете, какая это бомба?

— Н-да, — протянул Александр Борисович. — Понимаю. И эта бумага теперь в руках у Вишневского?

— Так он, во всяком случае, говорит. Он мне ее ни разу не показывал.

«Бедняга ты, бедняга! — подумал Турецкий про себя. — Как можно быть таким дураком?»

— Почему вы решили об этом рассказать? — спросил он Владимирского уже вслух.

— Из-за меня пострадал мой друг. Я ужасно мучился все это время и понял: будь что будет, но если я смолчу, то перестану себя уважать.

— Вы, видимо, очень порядочный человек.

— Спасибо, если вы правда так считаете. А теперь разрешите, я скажу что-то? Заранее извините за пафос…

«Ну пафос-то начался уже гораздо раньше», — внутренне улыбнулся Турецкий.

— Я теперь в ваших руках. Если все всплывет на поверхность, это будет страшный скандал, а возможно, и конец всему: карьере, работе, моему доброму имени.

Турецкий помолчал.

— Если говорить о моем личном мнении, — произнес он наконец, — то я считаю, что вы ни в чем не виноваты. Жизнь вас, что называется, «подставила», вам просто не повезло. Кроме того, ваш приход ко мне доказывает, что вы — человек благородный. И наивный.

Владимирский вопросительно поднял брови.

— Да-да. Дурит вас ваш господин Вишневский как школьника. И уже много лет.

— Что вы имеете в виду?

— Нет у него никакой бумаги с вашей подписью. И вообще ее в природе давно не существует. Не станут наши доблестные хранить такую ерунду, тем более что стукача из вас не получилось.

— Вы хотите сказать…

— Вишневский действительно знал о существовании этого письма. Но самого письма у него нет, в этом я уверен. Он просто взял вас на пушку — или на понт, как вам угодно.

— Значит, я зря всю жизнь боялся?

— По-моему, зря! — сказал Турецкий.

— Спасибо вам! — Владимирский протянул ему руку. — Вы не представляете, какой груз вы с меня сняли!

— Ну, Юрий Васильевич, — улыбнулся Турецкий, — я все же не исповедник. Я просто сказал вам свое непредвзятое мнение со стороны. Я постараюсь раскрыть это дело, не вытаскивая на поверхность историю с вашим… э-э… неудавшимся превращением в осведомителя. Но для этого мне нужно как минимум найти скрипку. Дело в том, что ваш администратор уже задолго до нашего с вами знакомства привлек мое внимание. Его досье довольно-таки пухлое. Но главный козырь против него — это как раз скрипка, точнее, его причастность к краже скрипки. А это нужно еще доказать.

— Чем я могу вам в этом помочь?

— Боюсь, что пока ничем.

— И что ты собираешься делать? — спросил Турецкого Меркулов, когда вечером того же дня они сидели в уютном кабинете последнего и пили дагестанский коньяк из микроскопических рюмочек.

— Собираюсь выдать ордер на арест господина Вишневского Ростислава Львовича и санкцию на обыск в его квартире, а также у него на даче.

— Так, хорошо.

— А еще, ордер на арест госпожи Дины Тимашевской по обвинению в спекуляции предметами искусства.

— Все это очень мило и правильно, но что ты будешь делать, если не найдешь у Вишневского скрипку?

— Я найду скрипку. Вот увидишь.

ДИСКО

Валера Лобанов, молодой человек двадцати пяти лет, обыкновенной наружности, отправился на дискотеку. Впрочем, отправился он не танцевать, а скандалить, точнее, началось все с того, что он следил за своей девушкой.

С Полиной он познакомился около месяца назад, в магазине, где она работала продавщицей, а он просто зашел купить пару бутылок пива. Девчонка она была ничего себе, то есть на самом-то деле ничего особенного, но мордашка миленькая, грудки пышненькие, попка кругленькая. И возраст хороший — девятнадцать лет. Слово за слово — завязался разговор, а там как-то само собой назначилось свидание. Затащить Полину в постель оказалось несложно — это удалось Валере уже в первый вечер, что ему чрезвычайно понравилось. Он не любил долгих ухаживаний с цветочками-лепесточками, с «кино-мороженое» и прочей школьно-подростковой романтикой. А вот так — это по-взрослому: вчера еще не были знакомы, а сегодня уже вовсю кувыркаемся.

Первое время все шло очень хорошо, но постепенно Валера почувствовал, что у него назревает крупная проблема, а именно — финансовая. Его подружка все чаще начинала ныть: «Хочу то», «Хочу это»… «Хочу в ночной клуб». «Хочу куда-нибудь поехать». А еще Полина как-то ужасно оскорбительно для него пользовалась простым словом «почему». А почему у тебя нет машины? А почему ты не подаришь мне вот это? А почему ты никогда не пригласишь меня в ресторан?

Дело в том, что с деньгами у Лобанова было не просто плохо, а ужасно. Он уже довольно давно не работал — с тех пор, как его выгнали из одной охранной фирмы, да не просто выгнали, а с шумом, треском и позором. Как уже часто бывало и раньше в жизни Валеры, виновато было, разумеется «шерше ля фам». Поприставал там немного к одной… Да что там, противно вспоминать.

А к девочке этой Валера, однако, успел привязаться. Казалось бы, чего уж там, ну покувыркались пару раз, да и разошлись, как взрослые современные люди. Ну не подошли друг другу, это бывает. Девочка искала кого-то побогаче, ну так что же, удачи тебе, крошка, в твоем поиске, и адью. Так нет же! Почувствовав, что Полина начинает от него неуловимо ускользать, Валера Лобанов понял, что влюбился. Он звонил ей по пятьдесят раз в день, назначал ей свидания, от которых она отнекивалась, ссылаясь то на головную боль, то на месячные; он просто ей до смерти надоел.

Ах, если бы она знала, что Валера скоро должен разбогатеть! Но он не хотел кормить ее обещаниями — может, из суеверия… Он хотел сделать своей возлюбленной сюрприз. Его воображению рисовалась картина — как он приходит к ней, великолепный и небрежный, в дорогом костюме и обязательно с золотой печаткой, сажает ее в свою машину, которая у него сразу же появится, везет в самый дорогой бутик, где накупает ей уйму разной ерунды, которая столь необходима женщинам для счастья. Потом они едут в самый дорогой ресторан, оттуда в самый фешенебельный ночной клуб и, наконец, в его квартиру, которую он снимет в каком-нибудь навороченном доме для «новых русских» — с «евроремонтом» и прочей фигней. Он заводит ее в роскошно декорированную спальню (обязательно зеркало в потолке!), и там они трахаются до умопомрачения. Дальше этого Валерина фантазия пока не замахивалась.

Да, конечно, если бы не Полинка, ни за что бы он не согласился на сомнительное предложение своего другана и сослуживца Тараса Еременко. Тот пришел к нему, точнее, не пришел, а прибежал, предложил принять один заказ, на котором можно наварить кучу бабок. Правда, дело это выглядело явно уголовно, но Тарас убеждал: мол, наше дело маленькое, мы свой заказ выполнили, а как там дальше им распорядятся, это уже не наша беда.

И вот буквально на днях Валера Лобанов должен был превратиться в человека со средствами. Но внезапно ему закралось в голову подозрение, что Полинка ему изменяет. Ревность скрутила его так, что он буквально не мог ни о чем думать. Его внутреннему взору рисовались жуткие картины: то как какой-то чужой и почему-то небритый мужик жамкает своими немытыми лапами нежные грудки его возлюбленной и теребит ее розовые соски, то занимается с ней любовью, а глупая Полинка пищит от удовольствия и шепчет тому на ухо те же самые нежные непристойности, которые еще неделю назад шептала ему, Валере.

Так он промучился два полных дня, продолжая каждые полчаса названивать Полине, лежавшей, по ее словам, с жуткой мигренью («Нет-нет, приходить не надо, сегодня предки дома!»), и наконец созрел. Он приехал к дому, где жила его девушка, и занял наблюдательный пост. Примерно с час он простоял без особой пользы — только замерз, но потом был вознагражден за свое морозное вглядывание в темноту. К дому подъехала машина, «девятка» вишневого цвета, за рулем сидел тип, который Валере сразу не понравился.