Легенды Арбата (сборник) - Михаил Веллер

Российский Еврейский Конгресс прислал для ознакомления книгу В. Л. Модзалевского «Догадка о происхождении рода Нахимовых», и книгу доктора исторических наук Э. И. Соломоник «Евреи Крыма». Каковые книги вздёрганый с ночи начальник изодрал в офицерском гальюне на куски проходимого размера, яростно сопя и топая, как носорог, и спустил в унитаз: и забил два унитаза, и поймал первого же нахимовца, и сунул два наряда вне очереди прочистить гальюн!!!

Герой Синопа и Севастополя остался хранить свою загадку, потому что в биографии каждого настоящего исторического героя должна быть тайна.

…А Российский Еврейский Конгресс, в соответствии с тонкими законами психологии и подсознательных переходов, финансировал археологические раскопки викингов в Старой Ладоге, и под Новгородом, и Псковом, и вообще на всем пути из варяг в греки. И выставку найденных экспонатов возили по всему миру. Поскольку Рюрика и Олега никто не пытался анализировать на предмет еврейского родства, то все обошлось без эксцессов.

Литературный проект

Когда вздыхают о рыночной бездуховности литературных проектов типа Незнанского или Фандорина – о, где традиции великой русской классики! слеза и залом рук… – делается смешно. Литературным проектом товарища Сталина был Союз Писателей СССР. О! Литературным проектом товарища Горького был метод социалистического реализма, обязательный к употреблению по всей стране! Писателю вставили перо в зад и назвали буревестником. И спроектировали буревестникам комфортабельный спецкурятник.

Это сейчас в ЦДЛ может войти кто ни попадя, и никаких пропусков не спрашивают. Можно вообще не знать, куда бабло внесло хавло. Рыночный цинизм, тонкая отстройка по денежной шкале. А вот во времена алых корок с гербом и золотом: «Союз писателей СССР»!..

Удостоверения членов Союза пис-ей были легитимизированы сакральной подписью генерала КГБ Верченко. По долгу службы он руководил и надзирал за означенным Союзом в кресле его Второго секретаря. Тэкэзать по «оргработе». Эта корка была морганатической сестрой буратиновского золотого ключика. Она открывала кассы вокзалов и аэропортов, складские подсобки гастрономов и универмагов, и приносила счастье любви милиционеров и сантехников. Ее хотели сильнее, чем кошка валерьянку. Человек с алой коркой «звучал гордо, хотя выглядел мерзко».

А Центральный Дом Литераторов был их гнездом. Почему осиным? Туда пчелы несли мед и там же его пропивали, пока трутни его проедали, там кукушата выпихивали за борт конкурентов по жратве пирога, там лиса показывала стриптиз вороне, сыр падал из клюва, кукушки пели петухам, и срамные заслуги ревниво задирались на ярмарке тщеславия.

Прозвоним перемену в нашей школе злословия и перейдем на рюмку водки в Дубовый зал. Если качество кухни совращало грешную плоть, то ничтожность цен губила бессмертную душу. Доступность благ в кругу избранных выступала дешевым наркотиком, на который Власть подсаживала мастеров пера и топора. Солянка и антрекот по столовским ценам, картошечка с селедочкой по условным ценам, икра и жюльен задешево и капустка хрусткая квашеная дешевле трамвайных билетов для безденежных донов. И, само собой, водочка небалованная. Розарий, серпентарий, колумбарий.

Столичный писатель здесь жил. Дома он часто ночевал, в Доме Творчества (?!!) он изредка писал, а в ЦДЛ он жил. Общался с коллегами по цеху, выбивал путевки, клянчил блага, записывался в очереди, оформлялся в загранпоездки, пил с нужными людьми, вступал в естественные и противоестественные связи; плел интриги, одалживал деньги, придумывал остроты и жаловался на зависть бездарных коллег. Здесь развлекались скандалами и неумелым интеллигентским битьем морды. Здесь каста качала клоунов, как палуба.

Здесь отпускал свои бессмертные остроты спившийся и любимый Светлов: «А Моцарт что пил? – А что Сальери наливал, то и пил». «Т-такси в-вызовите, голубчик! – Я вам не швейцар! – А к-кто? – Адмирал! – Т-тогда – катер».

Здесь живущему в брызгучем облаке матюгов Юзу Алешковскому брезгливо замечали: «Устанешь за весь день, придешь вечером к себе в клуб отдохнуть – а тут сидят невесть кто и откуда». – На что Юз немедленно орал: «Ах-х ты гондон! Это что ж ты такое весь день, блядь, делал, что устал?!»

И постоянно безденежные доны стреляли рублики и трехи и более удачливых собратьев – до аванса, до первого числа, – и потребляли родимую под картошку с селедочкой, ибо в чем же еще смысл жизни профессионального совписа.

Итак. Сидели трое – число, освященное традицией – и цедили горечь жизни из графинчика под занюх. Это – судьба?.. Черств хлеб писателя на Руси. А кругом секретарская сволочь цыплят табака чавкает и в коньяке купается. А ведь все продажные суки и конъюнктурщики.

О чем думает бедный писатель? О том, как стать богатым писателем.

Теперь усложним задачу. О чем думает бедный еврей? Как стать богатым русским.

Теперь тональность встречи определена, и мы переходим непосредственно к повествованию.

– Печататься совершенно невозможно, – продолжал один развертывать до отвращения банальную диспозицию. – Стихи никому не нужны. Издательские планы забиты на шесть лет вперед. Маститые прут как танки. Ну невпротык же!

В завесе кабацкого гама, где успех и неудача были в мелкую нарезку смешаны пестро, как винегрет, они звякнули и крякнули – пропустили за непротык: чтоб он кончился.

В прямой речи далее мы опускаем все матерные связки, без которых речь мастеров слова рассыпается, как сухая каша, не сдобренная маслом.

– …ь! – продолжил второй. – С пятым пунктом уже не берут даже под псевдонимом!

– Яша! – урезонивал третий. – …ый…ай…уй! А ты никогда не думал, что если бы ты был русский, то стал бы антисемитом?

– Если бы я был русский, многие у меня стали бы неграми!

– Ха! Ты сначала попробуй стань.

– Ты глянь по сторонам. Каждый второй – аид. Каждый третий – под псевдонимом. Цвет советской литературы. Тебе бы не было обидно?

– Яша! – пожаловался Яша-1. – Весь ужас в том, что если в издательстве сидит еврей, так он отпихивает всех евреев – чтоб не дай бог не заподозрили в сионизме!..

– Яшкин-стрит, – сказал третий и развел по рюмкам остатки. – У вас отсутствует позитивное мышление. Конкретно: кто имеет минимальные шансы на пропих.

– Нюма, – сказали два Яшки. – Что за типично еврейская страсть без конца пересчитывать свои несчастья?..

И стали загибать пальцы, благо брать ими со стола было нечего:

– Поэт. На русском. Новаторская форма. Еврей. Без связей и покровителей. Москвич – квота в планах на них превышена. Примелькавшийся, но затертый.

«Это мы…» – закручинились три богатыря.

– А требуется – по принципу от обратного, – сказал Яша-2:

Первое. Национал. На них план. Не хватает.

Второе. Из малого народа. До советской власти вообще письменности не имели.

Третье. Провинциал. Живущий в своей глуши.

Четвертое. Никому не известен. Литературное открытие!

Пятое. Форма – классическая. С вкраплениями местного колорита.

Шестое. Его книжка должна выйти на родине на местном языке. И тут ее узнает Москва!

Седьмое. И эти стихи подборками идут в издательства, в журналы, в секретариат, в комитеты по премиям, куда угодно – в хорошем русском переводе. Чтоб переводчики были уже как-то известны.

Они посмотрели друг на друга, вдруг Нюма поймал чей-то взгляд в дверях, вскочил, заулыбался, заспешил, и через пять минут вернулся с пятью рублями.

Это резко усилило реалистичность написанной картины. Коллеги эффективно отоварили пятерку, и возникло чувство, что жизнь-то понемногу налаживается!

– А тебе что с того нацпоэта?.. – вздохнул Яша-1. – Меня уже тошнит от подстрочников.

– Кирюха, – удивился Яша-2. – Под его маркой ты можешь публиковать свои стихи вагонами и километрами. Нганасанскому акыну везде у нас дорога. Да у тебя эти переводы с руками отрывать будут. Это ж не с французского!

– Те-те-те, – мечтательно поцокал Нюма. – Желательно первобытное племя, не искаженное грамотностью. Чтоб ни один сородич своему трубадуру не конкурент.

– Гениально! – оценил Яша-1. – Поймать и бить, пока не забудет все буквы. Но – где ты найдешь поэта?!

– Яшке больше не наливать, – велел Яша-2. – Идиот. Брат Карамазов. Сначала – ты – пишешь – стихи. Потом он переводит их на язык родных фигвамов. Потом этот золотой самородок издает на нем книжку дома. И шаманский совет племени укакивается от счастья.

– Обязательно, – подтвердил Нюма. – Сначала на родном языке дома. Как он ни курлычь – на бесптичье и коза шансонетка. А дома – н-на! – план по национальным поэтам. А их – хренушки! Зеленая улица – а на ней кусты, алкаши и зеленые гимнастерки.

Как вы видите, поэты даже в приватном застолье тяготеют к метафоре с гиперболой.

Дубовые панели поглощали свет, дым колыхался волнисто, как на кораблекрушениях Айвазовского, и творческий процесс, зуд нежных душ, мечтательно почесывал что-то очень важное в жизни.