Полынь Половецкого поля - Мурад Аджи

Делали это греки, как обычно, — хитро. Не сразу и поймешь. Издалека начинали.

В 1393 году их патриарх написал в Москву Василию I письмо, что, по слухам, на Руси есть Церковь, но нет царя: «Невозможно христианам иметь Церковь, а царя не иметь. Царство и Церковь имеют между собой тесное единение и общение, и невозможно отделить одно от другого». Он прекрасно знал, как становятся царями! Знал и то, что Москва не имела на это права, не дано было московскому князю называться царем.

Запад через греков будоражил московских правителей, льстил им, подыгрывал, желая видеть в их лице свое подобие. И он получил желаемое. Москва поддалась на уговоры и в 1589 году учредила свою патриархию, оставаясь пока «степной», тенгрианской страной.

В XVI–XVII веках Русь стремительно разрасталась. Смута не останавливала, а усиливала рост: она подливала масла в огонь, и тот сильнее горел. Обескровленная, обезлюдевшая Степь, наоборот, переживала бесславные времена, вызванные страшными последствиями монгольского правления. Не воспользоваться слабостью соседа Москва не могла. Все-таки и там, и там жили тюрки. Они-то знали друг друга.

Так, если при Иване Грозном Московская Русь на юге ограничивалась рекой Окой (южной ее точкой была Коломна, а далее шла Степь), то за время его царствования границы изменились.

Захват Казани и новых земель на Волге, в Сибири стал политикой Москвы, это не могло не вызвать реакцию духовенства. Она проявилась в борьбе митрополита Филиппа и московского князя Ивана IV. В том конфликте слышалась прелюдия к 1666 году. Без одного не было бы другого!

Митрополит Филипп, кипчак из благородного рода Федора Кобылы, конечно, не мог равнодушно смотреть на бессмысленное уничтожение тюркского народа, и он потребовал, чтобы «великий князь оставил опришнину». Ведь под личиной опричнины Москва проводила и завоевательную политику, и этническую чистку русского общества, и усиление своей власти!

Все было связано в единый политический клубок.

Об этническом единстве на Руси не шло и речи: русы, тюрки, венеды, финны, угры составляли ее население. Разнородная толпа. Все зависело от того, кто, стоящий у власти, скрывался под абстрактным словом «русский». Русы? Венеды? Кипчаки? Финны? Немцы? Евреи? Все стали «русскими».

Когда я обратился к родословной книге российского дворянства — по шутке Салтыкова-Щедрина, «Урус-Кугуш-Кильдыбаевых», — то даже ахнул: более половины дворян — выходцы из Степи. Они — тюрки-кипчаки и не скрывали этого. Другая их часть маскировалась, выдавая себя за выходцев из Польши, Швеции или еще откуда-то… Как будто там не было кипчаков!

Опричниной и хотел «уравнять» страну московский князь Иван IV.

А опричнина лишь истощала Русь, а не лечила ее. Между русским боярством и кипчакским дворянством завязалась борьба за влияние при дворе. Борьба, которая только придавала работы опричникам. Таинственные смерти, казни, измены превратились в будни московской жизни. К ним привыкли.

Требование митрополита Филиппа об отмене опричнины князь оставил без внимания.

Однажды в Успенский собор Кремля, где митрополит вел службу, ворвался разъяренный князь Иван Грозный «со всем своим воиньством, вооружен весь, наго оружие неся», то есть с обнаженным оружием вошел в храм. Это было высшим преступлением. В ответ на обличительные слова митрополита он в ярости ударил посохом и завопил: «Я был слишком мягок к тебе, митрополит, к твоим сообщникам и моей стране, но теперь вы у меня взвоете!»

Малюта Скуратов поставил в их диалоге точку — он задушил митрополита. И князь Иван Грозный назвал себя «царем», думая, что он подчинил Церковь. Но нет…

Кремлевский правитель закрепил за собой слово «царь» незаконно! Этим высшим титулом по традиции Степи величали того правителя, у которого жил патриарх. Там был духовный центр тюркского народа. При монголах титул «царь» носил Великий хан Золотой Орды, потому что ставка патриарха была в Сарае-Берке с 1261 года.

А до этого царем Дешт-и-Кипчака и всея Руси был один из каганов, у которого жил патриарх. Может быть, царь Солтан или кто-то другой.

По воле греков назвав себя царем, Иван IV погрузился в иллюзию свободы. Он ходил гоголем, щедро наградил иереев и монастыри, поддержавшие его в борьбе с удушенным митрополитом. Но самозванец просчитался, забыв, что он смертный человек, а Бог взыщет за невинную кровь. И действительно, варяжская династия в Москве вскоре оборвалась. Последнего наследника, царевича Дмитрия, зарезали те, кому он мешал, а они жили далеко от Москвы.

…Тенгрианство и на этот раз оказалось сильнее светского самодурства. Оно крепилось, как при ударе, по-прежнему оставаясь общим для славянской Руси и для тюркской Степи. Единство сохранялось. Оно-то и не устраивало Рим.

Католики сами вмешались в события уже при Иване Грозном, маскироваться дальше не имело смысла. Не сумев одолеть Москву силой, они обманом посадили на московский престол своего человека, сына русского патриарха, род которого прежде носил фамилию Захарьин. И вдруг стал Романовым…

Почему «Романовым»? Потому что это означает «римский», ставленник Рима.

С его приходом все в Москве началось по-другому. Там быстро поняли, что физическая сила в духовных спорах плохой союзник. «Тишайший» московский правитель Алексей Михайлович имел тайный план действий, чтобы без крови и удушений добиться желаемого.

Он считал себя поклонником Ивана Грозного, но повторять его ошибок не пожелал. Даже публично осудил своего любимого предшественника. И на могиле убиенного митрополита Филиппа он попросил у Бога прощения за злоупотребления монархии. Замолив грех, хитрец начал превращать Москву в центр «москальства» — каких только контор-приказов не появилось тогда: Земский, Посольский, Монастырский и другие. Десятки. Не хватало лишь одного — Духовного приказа. Лишь Церковь не подчинялась царю.

Возможно, идею Духовного приказа подсказал англичанин Самюэль, придворный лекарь, или другой вхожий в Кремль европеец, в те годы они зачастили в Москву. Стали ее хозяевами. А сам Алексей Михайлович, после пребывания в Польше, считал себя уже европейцем. Хотел даже принять католичество. Но его с трудом отговорили.

Дух Европы проникал теперь во все поры Кремля! Он врывался в каждую дверь, в каждую щель. Конечно, никто и никогда в деталях не установит, как все протекало в то смутное время, но разве не наводит на мысли свершившееся?

Чтобы создать Духовный приказ, нужен Церковный собор — разрушительный. Такой и созвали в 1666 году. Вести его пригласили греческих патриархов Паисия Александрийского и Макария Антиохийского. Пригласили, прекрасно зная, что эти деятели за симпатию к Риму низложены и не имеют права решать церковные дела. Они были чужими!

Два тайных иезуита, два явных мошенника и решили судьбу тенгрианства. Волей Собора и руками Собора преступники раскололи духовный союз Степи и Руси… Видно, и вправду звезда над Римом светила ярче.

С той поры в Москве появился первый законный царь, прежде титул трепали самозванно.

Новизна подхода царя Алексея состояла в том, что он вместо свободной Церкви создал Церковный приказ. И кандидатуру для «воеводы» присмотрел подходящую: в 1652 году русским патриархом стал Никон, человек своевольный, мечтавший о власти, а главное — не имевший образования.[12]

Никон не был кипчаком, поэтому духовные идеалы степняков он не принял изначально: они были чужды и непонятны ему. До патриаршества динамичный свой характер этот деятель показал сполна. Власть и только власть заботила его. Он, выходец из крестьян, едва знающий грамоту, кулаками добивался своего. Едва ступив на патриаршую кафедру, принялся все менять на греческий лад. В русской Церкви ввел греческую одежду. Даже в кухне завел греческую еду. На Русь с той поры зачастили его гости — греки.

Они расчетливо принялись готовить русских к войне с турками-мусульманами. Наговаривали страшные ужасы. А Никон по своему невежеству думал, что его готовят на роль главы православного мира. Даже видел себя на троне в Константинополе.

Русскую церковь захлестнула грекофилия: всё стали выводить от греческих корней!

И греки не оставались в долгу. Чего только не делали, чтобы сыграть на тонких струнах русского самолюбия. В 1650 году, например, публично сожгли у себя на Афоне старинные церковные книги, написанные на тюркском языке, глаголицей. (А ведь по этим книгам вели службу на Руси.) Так пожелали Руси новых книг, написанных по-русски. Или по-гречески… Какая же тонкая и гадкая вещь эта политика.

Никона готовили именно к расколу веры, а он не знал, радовался своим мечтам, как деревенский простачок. Через два года после его избрания царь велел объявить о церковной реформе, о тайных пружинах которой патриарх и не догадывался. Ему велено было исправить церковные книги, ввести новые чины и обряды. Иначе говоря, создать новую Церковь.