Большие батальоны. Том 1. Спор славян между собою - Василий Звягинцев

— Что ты, родная? Я никогда не испытывал ничего подобного! Дай бог нам прожить вместе много-много лет и каждый день так наслаждаться друг другом…

— Кажется, ты уже заговорил слащавым языком бульварных романов. Я такого не люблю. Как будет, так и будет. Спи.

Он заснул почти мгновенно, а сама Герта пролежала целый час, а то и больше, глядя в потолок и перебирая в памяти подробности своего первого любовного эксперимента. Нет, на самом деле получилось очень и очень неплохо, только вот она отнюдь не предполагала, а тем более не собиралась сколько-нибудь надолго становиться женой или даже постоянной любовницей Мятлева. Гомеостат гомеостатом, но всё равно ему через двадцать лет будет шестьдесят — немыслимый для короткоживущего земного человека возраст! А там и восемьдесят. Не в том смысле, что она (они, валькирии) не сможет поддерживать жизнь и здоровье своих друзей и старших товарищей на должном уровне, а в том, что двадцатипяти-, ну, пусть двадцативосьмилетней (это максимум возраста, переступать который баронесса Витгефт не собиралась, Сильвия уже казалась ей пожилой), светской (а то и свитской) даме жить со стариком… Нонсенс! Анна Каренина, как известно (и Толстой вместе с ней), тоже называла Каренина стариком, а он ведь был всего на два года старше нынешнего Мятлева!

Так что у неё ещё все впереди, но год-другой она согласна исполнять роль верной жены и подруги. Нет, жены — нет! Это нужно специально оговорить.

Она встала, покурила у окна, глядя на едва забрезживший рассвет, и направилась в туалет. Вовремя придержала шаг и увидела, как из комнаты Людмилы выскользнул полуодетый Фёст. Хорошо, коридоров и комнат в квартире было много, они разминулись, Вадим не услышал её босых шагов по ковровой дорожке, и она успела отступить за угол.

Герта порадовалась за подругу, та относилась к своей влюблённости гораздо серьёзнее, чем следовало, и раз пустила к себе мужчину, значит, определилась окончательно. В то же время ей стало немного грустно. Как ни крути, а теперь уже точно не узнать, каков в постели её крестник (т. е. спасённый ею командир), а каков он в бою — она хорошо узнала и запомнила. Целых два раза. Как ни сложись, у Людки-то он точно на всю жизнь, и варианта, в котором они с Вадимом Петровичем могли бы пересечься, Герта не видела. За пределами это её нравственных установок. Тут ей даже Сильвия не пример и не образец для подражания.

Подремать удалось чуть больше часа. Потом она услышала, как вышел из комнаты проснувшийся Президент, и снова подскочила. Накинула прямо на голое тело халат и отправилась на кухню. Пора было приступать к исполнению своих обязанностей — сегодня она дневальная, а Людка пусть поспит, у неё день ещё напряжённее выдался, да и «ночь любви», наверное, тоже.

Проводив Президента, Герта вернулась к себе и увидела, что Мятлев всё же сбежал. Не набрался духа, когда все проснутся, гордо выйти из её комнаты с победительным видом. Ну и хорошо. Теперь Герта сразу провалилась в сон. Разбудила её тихая музыка, доносившаяся из гостиной. На днях Людмила накупила в той Москве невиданных здесь лазерных дисков по 10–12 часов звучания и к ним хороший проигрыватель с большими стереоколонками. Фёст ей всё это установил, и сейчас она наслаждалась мелодиями, которые, несомненно, произвели бы фурор в их музыкальном мире. Сейчас, например, исполнялся фокстрот «Дым в глаза», от звуков которого у девушки сладко засосало под сердцем, и не только…

Подруга сидела на глубоком кожаном диване, положив ноги на соседнее кресло, неторопливо пускала в потолок дым длинной ментоловой сигареты, слушала музыку и чему-то улыбалась. Можно было бы подумать, что заново переживает случившийся ночью «фазовый переход» — от безродной девчонки-подпоручика без особых карьерных перспектив, начавшей перезревать девственницы — к настоящей женщине и в недалёком будущем — жены одного из самых могущественных людей на целой планете. Если захочет, конечно, жить там, а нет — и на этой неплохо устроится. В Кисловодске, скажем по соседку со свояченицей Майей, тоже Ляховой.

Герта подсела на подлокотник дивана, внимательно посмотрела на подругу. А ведь непохоже, чтобы у ней сегодня это самое случилось. В глазах нет этакой счастливой сумасшедшинки, почти обязательной для женщины, всего час-другой назад задыхавшейся от восторга в объятиях любимого. И губы — ну совершенно не те. Герте достаточно было мельком взглянуть в зеркало, чтобы увидеть, как это должно выглядеть. Они обе подумали об одном и том же, Людмила первая сжала левую руку подруги выше локтя и шепнула, лучась улыбкой:

— Поздравляю!

— И я тебя, — не осталось ничего другого сказать Герте. И еле-еле пробилась через наслоения куда более дежурных чувств мысль — а она ведь как-то по-особенному рада, что её крестник всё же не «соблазнил» её же лучшую подружку. Ну, неприятно ей было, при всём отсутствии сексуального влечения к Фёсту, представить, как они с Людмилой сегодня ночью… И одновременно радовало, что здесь она Людку обогнала.

Вместо того чтобы обсудить куда как животрепещущую тему, дневальная баронесса Витгефт сообщила, что объект номер раз с утра пораньше отправился прогуляться. И для сублимации, так сказать (об этом говорить можно, не задевая ничьих чувств), Герта рассказала, как она на рассвете выскочила на кухню без ничего, только в халате, заметила, что Президент как-то слишком пристально к ней приглядывается. Решила позабавиться, присела у печки, ну, как учили, и вроде бы солидный человек, Президент великой державы, потащился… Было бы отчего!

Похихикали, слегка развив эту тему в разных направлениях…

Тут и Фёст объявился, по-свойски приобнял за плечи обеих девушек сразу, без всякого патологического любопытства заглянул в вырезы халатиков каждой, то ли сравнивая, то ли просто проводя инвентаризацию — не исчез ли за ночь вверенный его попечению ценный продукт. Это, кстати, и Люда, и Герта, да и вся рота целиком, на девяносто три процента составленная из местных девушек, понимали. Если командиру уже за тридцать, а им и двадцати пяти никому нет, и врач он по образованию — так стесняться нечего. Тем более Ляхов никогда себе ничего такого не позволял, ни с кем, о чём, кстати, многие девушки очень жалели. Отдаваться или нет — каждая сама решит (если вдруг попросит), но мужское внимание каждой приятно.

— Так что наш Президент? — спросил Фёст, а Герту уже поднесла ему чашку кофе, а Люда прикурила и подала тонкую сигару.

— Ох, если б был я султан, я б имел трёх жён…

Этот фильм девушки тоже видели. Людмила исподтишка показала вроде бы мужу кулак, а Герта очень живо заинтересовалась:

— И что бы ты с ними делал? Когда двести — ясно, сачковать запросто, а трёх?

— Вам кто-нибудь разрешал обсуждать эту проблему старшего комсостава, подпоручик? — добавив в голос нужных обертонов, спросил Фёст. — На непосредственный вопрос ответьте.

— Доложила, как положено, своему прямому начальнику, за отсутствием непосредственного, и Вадим Петрович мне сказали, что всё правильно сделала, и остальное — его дело, он распорядится.

— Ну, если его, так и пусть, — с видимым облегчением ответил Фёст. — Тогда давайте завтракать. Голоден, и выпить хочется. Если б не наш инвалид детства (это он Воловича имел в виду), поехали бы в приличную точку общепита, именуемую, например, «Артистический трактир», а так — здесь придётся.

На его слова внезапно приковылял и обозначился в дверях, как чёрт из табакерки, означенный господин, выглядящий довольно прилично. Умытый и причёсанный даже.

— Во-первых, я тоже хочу в «точку общепита», а во-вторых — полученное в бою лёгкое ранение никак не повод называть меня так, как только что прозвучало.

— Это я твою политическую позицию имел в виду, — достаточно грубо, хотя и с добродушной улыбкой, сказал Фёст. — Таких, как ты, добросердечные родители в роддоме оставляют, чтоб всю жизнь не мучиться…

Волович ещё больше обиделся и начал многословно объяснять суть своей позиции, время от времени перебиваемый репликами со стороны Фёста, причём такими, что на сей момент штатские девицы жеманно опускали глазки и смущённо хихикали. Не в казарме они сейчас, чай, не при исполнении…

Господин отставной капитан не страдал даже самым отдалённым намёком на политкорректность, охотно согласился даже на титул «латентного фашиста», немедленно пояснив, что случилось бы с «господином либералом», будь Ляхов на самом деле хотя бы отдалённо близок к таким взглядам. Например, вчера. Относительный мир навела Людмила, подав всем по чарочке и кое-что закусить.

— Вот видишь, — не преминул уязвить оппонента Фёст, — вы, либералы, националисту, монархисту, фашисту и антисемиту не только бы стопарь не налили, вы меня письменно и устно изваляли бы в смоле и перьях с последующим сожжением на костре у позорного столба.