Талисман власти - Владимир Перемолотов

— Поглядите-ка как он сидит, мне отсюда не видно. Тень впереди него? Да? Ну тогда точно Гаврила Масленников.

— Повредить можно только то, что имеешь. А ежели ума нет, то вредить нечему.

Из-за стола привстал княжеского вида волхв, что наверняка раньше, когда был помоложе, изрядно помахал секирой и не мало голов посносил, прежде чем уселся за этим столом.

— Ну откуда богатырю знать то, что и нам-то не всегда ведомо?

Волхвам, похоже, надоела своя мудрость, и они готовы были хлебнуть даже из такого мутного источника, как мысли богатыря.

— Да пусть расскажет. Он нечисть борол. — Раздалось несколько несогласных голосов. — А то все об умном, да об умном…

— Пусть расскажет, как защищался. Ну-ка, место гостю…

За столом потеснились, и Гаврила уселся в кругу волхвов как равный. Ему налили, он выпил и сказал, что думал:

— Не защищаться — нападать нужно. Крушить ее, а не за столами прятаться. От чудища, небось, прячетесь? Так нет его более. Вон, друг мой, богатырь Исин сокрушил вчера чудовище!

— Нам молитва защита, да крепкий заговор. Мы как богатыри не умеем.

Гаврила выпрямился во весь рост и ударил кулаком по столу. Половина из тех, кто сидел за столом, без сомнения были настоящими волхвами. Они, за мгновение до того как кулак Гаврилы коснулся стола, подхватили свои кружки. Кто не успел — того обрызгало.

— Страх в себе выжечь нужно? — объявил Гаврила. — Весь! До капельки, до последнего перышка. По другому не спасешься… И бить их смертным боем!

— А молитва? — возразили ему. — Молитва-то как? Заклинания?

Гаврила отмахнулся от этих слов как от назойливой мухи.

— А что молитва? Что заклинания? Ежели человек сердцем чист и спокоен — помогут, а если нет…

Глава 21

Исин с удовольствием смотрел на Гаврилу, что, между делом прихлебывая из кружки, учил мудрецов жизни. Он делал это серьезно и обстоятельно, но хазарин увидел, что волхвы, слушая его, перемигиваются и ухмыляются. Оборвав себя на полуслове, Гаврила поднялся.

— Ладно, волхвы, ладно… У вас своя правда, у нас, богатырей, своя. У вас мудрость — у нас сила. От вашей мудрости только у вас на столе прибавляется, а от нашей силы со вчерашнего дня одним чудовищем меньше стало, да и вам самим спокойствия прибавилось…

Волховские лица закручинились — богатырь упрекал их в своекорыстии, и Исин увидел злые улыбки. Он нахмурился, но шум за спиной отвлек его. Оттуда запахло лесом, сырой землей, послышалось тяжелое дыхание уставшего от долгой дороги человека. Исин оглянулся.

Волхв, что стоял рядом с ними слушал это все и переживал. Гляделся он так неопрятно, словно только что вылез из пещеры, а недоумение на лице нес такое, что видно было, что плохо он еще соображает, что тут такое твориться, в Большом Мире, но это длилось не долго. На глазах Гаврилы наполнявшее гостя недоумение сменилось злобой, а когда места для нее не осталось он взорвался криком:

— Безумцы, что вы городите? Какая «нечистая сила»? Она, может, почище некоторых будет, что тут сидят!

— Нечистая сила, — ответили ему, — это черная сила, грязная. От Чернобога.

— Грязная? От грязи? Это что от земли, что ли? А не все ли сущее тут от земли? И хлеб, и вино, и мясо. В конце концов, все в земле свое начало имеет!

— И конец! — поддержал его кто-то из волхвов.

— И конец! — подтвердил гость. Глаза его горели правдой, которую знал только он и которой он собирался поделиться. Он презрительно оглядел всех и добавил.

— Сидят тут, мыслью тужатся… Да если б не «нечистая сила» и нас бы с вами, может, и не было бы вовсе.

— Тебя-то может, и не было бы, бесов сын, — ехидно возразили ему. — Не знаю, на счет тебя-то, а я бы был. Я Отца своего и мать помню…

Разговор постепенно стих и теперь волхвы смотрели на пришельца и возмутителя спокойствия.

— Как звать-то тебя, милый? — ласково спросили его из череды бород.

— Злотич я, — отозвался дикий волхв, выглядывая как бы усесться поближе к поросенку, от которого еще оставалась добрая половина.

— Шел бы ты отсюда подобру, поздорову, — посоветовали ему.

Поняв, что тут вряд ли накормят, он резко ответил.

— Правда глаза колет!

— Ты не ежик… — прозвучал ехидный голос.

— Я не еж, да вы-то тут все задницы! На задницах сидите и ими же мыслите! Верно он говорит.

Он ткнул пальцем в Гаврилу так энергично, что тот едва успел отодвинуться.

— Страх им от нас нужен! Страх! Страхом нашим она живет, оттого и исчезает так быстро, после того, как мы испугаемся. Силы у нее от этого прибывает. А много ли зверь боится? Ну огня, наводнения, другого зверя… и все! А человек? Человек тут выше зверя! У него страхов больше! Огонь, наводнение, другой зверь, ну и человек, конечно. А кроме этого — за жизнь близких боится, за скарб свой, за богатство, за здоровье… Да за все человек боится…

Он говорил убежденно и кто-то из толпы поддержал его.

— То-то хорошего на земле так мало! — прозвучал голос.

— Что ж… Все правильно. Человек такой жизни бояться должен. Для того такой мир и создан.

— Кем создан, богохульник?

— Теми, кого вы тут «нечистой силой» называете. Теми, кто нас выпестовал и вынянчил и в люди вывел! Если б не они… Что бы за свои горшки бояться их еще надо делать научиться. Вот они нас всему и научили, что мы сейчас умеем. А вы — «нечистая сила»! Мать родную ведь так не называете, а они для нас не меньше сделали, чем родители.

О! У дикого волхва было что сказать, но слова его не всем пришлись по нраву. Горшок с парующей кашей, что стоял рядом с корзиной чего-то похожего на многорогие шишки, скакнул к Злотичу, но тот тоже был не лыком шит и движением руки остановил его скок. Со стороны показалось, что горшок попал между двух невидимых жерновов. Его сплющило, перекрутило и растерло в липкую грязь.

— Вот! И это из земли вышло и в землю уйдет!

Эти слова вышли у него не торжественно. Помешал горшок со сметаной, что подкравшись откуда-то сбоку опрокинулся на волхва, в одно мгновение превратив его из человека в снеговика. Сметана стекала с него волна за волной, и знаком пренебрежения казалось ленивое потряхивание горшка у него над головой. Гаврила сделал шаг вперед — на его глазах обижали слабого, но ничего сделать не успел.

Началось невообразимое.

Злотич отпрыгнул назад и тут же чаша с киселем, что стояла на краю стола стремительно поднялась и опустилась на чью-то лысую голову.

— А-а-а-а! — застонал обиженный и протянул руку к блюду с жареными петухами. Он не коснулся его, но словно услышав немой призыв, подрумяненные до хрустящей коричневой корочки петушки повскакивали с блюда и бросились к Вигде. На бегу они перестроились в три ряда, и как военный отряд атаковали женщину. Позади, прихрамывая, скакали трое одноногих, сумевших вырваться из рук едоков.