Волосы Вероники - Вильям Козлов

— Ольга Вадимовна, а почему вы не переберетесь в кабинет директора? — спросил я.

— Вы думаете, тогда переводы были бы сданы в срок? — усмехнулась она.

— Они будут сданы до конца года, — сказал я.

— Надеюсь… — она поставила пепельницу на край стола, взяла раскрытую папку, неуловимо-быстрым движением надела очки в никелированной металлической оправе, пробежала взглядом по страницам.

— Меньше всех сдала переводов Грымзина, — она строго сквозь очки взглянула на меня. — Чем это можно объяснить?

— Евгения Валентиновна — видная у нас профсоенюзная деятельница…

Я думал, сейчас она заговорит о положении в нашем институте, посетует на склоки, в которых принимают участие Скобцов и Грымзина, но она повела речь совсем о другом.

— Вы переводите для издательства книгу о Жаке-Иве Кусто?

— В нерабочее время, — заметил я.

Откуда она знает? Я никому не рассказываю о своих побочных работах для разных технических издательств, хотя это у нас и не запрещается.

— Кусто очень много сделал для охраны окружающей среды, — сказала Ольга Вадимовна. — Правда, его деятельность охватывает в основном морские глубины.

— Если учесть, что семьдесят процентов земной поверхности покрыто водой, это не так уж мало, — подпустил я шпильку.

— Мировой океан еще как-то может бороться с человеческим варварством, а вот реки гибнут одна за другой, — продолжала Гоголева. — А воздух, атмосфера? Если так дальше пойдет с загрязнением окружающей среды, то человечество в недалеком будущем на себе ощутит нехватку в воздухе кислорода, как это уже ощущают в больших городах, например в Токио, Лондоне, Нью-Йорке…

— В Ленинграде тоже бывает дышать нечем, — ввернул я, зная, что это больная тема нашего шефа.

Однако она не клюнула на мою удочку.

— Итальянское издательство «Фаббри» начало массовый выпуск двенадцатитомной энциклопедии «Планета Море», — продолжала она. — Шесть томов написал Кусто.

— Его переводить одно удовольствие, — сказал я. — Вы хотите включить в наш тематический план на будущий год все двенадцать томов энциклопедии?

— Когда закончите перевод книги о Жаке-Иве Кусто, покажите мне, пожалуйста, — не обратив внимания на мою иронию, попросила она.

— Боюсь, что мой перевод вас разочарует, — сказал я. — Прочтите лучше на английском.

— Я по достоинству оценила вашу скромность, однако мне нужен именно ваш перевод… Дело в том, что издательство поручило мне к этой книге написать вступительную статью…

Я чертыхнулся про себя: уж могла бы редакторша предупредить, что предисловие будет писать Гоголева!

— Вы расстроены? — с усмешкой посмотрела она на меня. — Я постараюсь написать статью на уровне вашего замечательного перевода…

Я мысленно поставил и. о. директора института на мраморный цоколь вместо греческой жрицы. Взгляд у нее, пожалуй, был такой же властный.

— Георгий Иванович, я вас очень прошу побыстрее сдать хотя бы самые ответственные переводы. Меня ведь тоже теребят.

Я решил сегодня же собрать своих переводчиц, и учинить им нагоняй: с такими темпами, как они сейчас работают, мы и впрямь не успеем до конца года сдать плановые статьи. На днях две сотрудницы уйдут в отпуск. От Грымзиной мало толку, поэтому, бог с ней, пусть отдыхает, а вот без Альбины Аркадьевны придется туго. И она ни за что своим отпуском не пожертвует: каждый год она в «бархатный» сезон отбывает на Черноморское побережье. Приезжает черная, как головешка.

— Ольга Вадимовна, не кажется ли вам, что наш институт как-то сбился с рабочего ритма? — решился я напрямик высказаться. — Я принимаю все ваши упреки в адрес моего отдела, но ведь и другие работают спустя рукава?

— Вы считаете, что я не способна руководить институтом? — открыто взглянула она мне в глаза. Машинально достала из пачки сигарету, я полез было в карман за «ронсоном», но вспомнил, что перед отъездом из деревни подарил зажигалку дяде Федору. Говорят, подарки нельзя дарить, но я некурящий, и простит меня мой друг Толя Остряков, что его подарок перекочевал к моему дяде, который дымит самосадом с утра до вечера.

Передо мной сидела усталая, еще довольно симпатичная женщина с красиво уложенными дымчато-седыми волосами. Глаза ее без очков показались мне глубокими, выражение обычно сурового и замкнутого лица смягчилось.

Нет, я не считал, что Гоголева не справится с обязанностями директора нашего филиала, но я не мог понять одного: почему ее не утверждают на эту должность? Я убежден, что, будь Ольга Вадимовна сразу же утверждена директором, ничего подобного сейчас у нас не происходило бы. И Скобцов, и Грымзина давно бы успокоились и занимались своими делами, а не будоражили бы народ.

Я мог все это высказать Гоголевой, но не стал, она и сама все отлично понимает, а то, что не хочет заводить разговор о склоке в институте, — делает ей честь. Лучше я сегодня же поговорю с замсекретаря партбюро Бобриковым… Если раньше у меня было предубеждение против Ольги… Ведьминовны, то теперь оно прошло. Никто не мог, даже ее явные недоброжелатели, как, например, Грымзина, сказать, что Гоголева кого-нибудь настраивала против кого-либо или вела закулисные конфиденциальные разговоры, как это делал Скобцов. Во всей этой нелепой заварушке в институте достойнее всех держалась Ольга Вадимовна, вот почему я проникся к ней большим уважением.

Когда я уже собрался уходить, Ольга Вадимовна сказала:

— Почему вы все-таки отказались в будущем году отправиться в командировку на месяц в Америку? Не уже ли действительно потому, что… (как человек дели катный, она не произнесла «боитесь») не любите летать на самолетах?

Это была для меня новость! Я вовсе не собирался отказываться от поездки в Соединенные Штаты.

— Мне никто не предлагал туда поехать, — несколько ошарашенно произнес я.

— Артур Германович вычеркнул вас из списка и поставил туда Великанова…

Вот она, месть Скобцова! Когда ко мне обратился из районного комитета партии товарищ, разбирающий заявления и письма сотрудников в разные инстанции, я откровенно высказал свою точку зрения на положение в институте и на кампанию, которую развязали против Гоголевой Скобцов и Грымзина. И вот, очевидно, до замдиректора это каким-то образом дошло. И как же хитроумно он отомстил: вместо меня посылает в Америку моего хорошего товарища — Геннадия Андреевича! Знает, что связал меня по рукам и ногам, не стану же я теперь требовать, чтобы Великанова вычеркнули из утвержденного списка и включили туда меня. Тем более Геннадий Андреевич давно мечтает о такой поездке.

— Кажется, я догадываюсь, в чем тут дело… — пытливо взглянув на меня, заметила Гоголева. — Список утвержден, ничего уже изменить нельзя. Поедете через год. — И не удержалась, чтобы не поддеть меня: — К тому времени наверняка будут летать через океан сверхзвуковые лайнеры, а они, говорят, более безопасный вид транспорта, чем обычные «Боинги»…

Уже на пороге я обернулся: Ольга Вадимовна стояла у статуи и курила. Черты лица ее снова стали суровыми; она задумчиво смотрела в ту же сторону, куда устремила свой неподвижный взгляд греческая жрица. Не глядя на меня, Гоголева произнесла:

— Вы что-то еще хотите сказать?

Сказать мне больше было нечего, а вот удержаться от глупого вопроса я не смог:

— Вам никто не говорил, что вы чем-то похожи на эту… (я не сказал «жрицу») бронзовую богиню?

И тут произошла удивительная вещь: Ольга Вадимовна перевела ошарашенный взгляд с меня на скульптуру, потом снова на меня, затолкала в пепельницу сигарету, губы ее задрожали, и она вдруг разразилась веселым заливчатым смехом, которого я, признаться, от нее никогда не ожидал. Я вообще ни разу не слышал, чтобы наш заместитель директора так заразительно смеялась.

— Ну, знаете… — сквозь смех проговорила она. — До такого еще никто не додумался… Завтра же скажу, чтобы убрали эту… легкомысленную бронзовую даму.

— Ради бога, не делайте этого, — сказал я и вышел из кабинета.

К Бобрикову я зашел перед концом рабочего дня. Он сидел один в большой комнате, стены которой были увешаны диаграммами, сравнивающими загрязнение окружающей среды в разных странах мира. Бросалась в глаза огромная фотография: черная взъерошенная чайка с обвисшими крыльями с трудом выбирается на берег из прибрежных вод, отравленных разлившейся нефтью из потерпевшего катастрофу танкера. Такое впечатление, будто погибающая птица в предсмертной тоске бросает всему человечеству горький упрек: вот, дескать, до чего довела ваша бездумная деятельность животный мир на планете.

Вячеславу Викторовичу Бобрикову было лет тридцать, но большие с выпуклыми стеклами очки делали его старше. Постригался он коротко, носил джинсы и короткую кожаную куртку, во рту постоянно торчала трубка. Если бы еще ему тельняшку, то боцман и боцман с тральщика. Я знал, что Бобриков подготовил кандидатскую диссертацию об охране наших внутренних водоемов от загрязнения целлюлозно-бумажными заводами.