Предпоследний герой - Анна и Сергей Литвиновы

Настя осторожно произнесла:

– Ну, мне этих бабушек… в том смысле жаль, что они целыми днями стоят на улице. А погода-то сам видишь, какая. Вчера даже мокрый снег шел…

– Какая квалификация – такая и работа, – пожал плечами Сеня.

Настя еле удержалась, чтобы не влепить ему по губам. Ах ты боже мой! Какие мы стали пижоны… высококвалифицированные.

Она подавила гнев и спокойно сказала:

– Квалификация, я думаю, у этих старушек достаточная. Я как-то с одной разговорилась – учительница, с сорокалетним стажем. А другая вообще – оперная певица. Знаешь, как она поет вечерами, когда народу мало! А остальные ей подпевают…

– Ну, есть же у этих бабуленций дети! Вот пусть они о них и заботятся!

Снова фраза с подтекстом: «Как я, например, такой-сякой, содержу всю семью, да роскошно!»

«Чует мое сердце – недолго тебе осталось нас содержать», – язвительно подумала Настя. А вслух примирительно произнесла:

– Да и бог с ними, с бабульками. Может, они просто от скуки у метро стоят. Дома-то делать нечего – по телевизору одна муть.

– С внуками могли бы сидеть, – не сдавался Сеня. Он явно намекал на то, что их единственная бабушка, Ирина Егоровна, молодой семье не помогала – в традиционном смысле этого слова. То есть с внуком никогда не оставалась, квартиру им не драила, ужины не готовила. Только деньгами способствовала (то бишь продуктами из заказов да порой, очень редко, спиртным из «дьюти-фри»).

«М-да, – вздохнула про себя Настя. – Даже отбивные не помогли – все равно, так и норовит придраться. Или он коньяка перепил?»

– Давай уж, Настя, эту бутылку добьем, – тем временем предложил-приказал Сеня. И, не дожидаясь ее реакции, бросился разливать коньяк – Насте полрюмки, себе – полстакана.

– Не сопьешься? – не выдержала она.

– Подумаешь! – Муж скривил губы в презрительной усмешке. – Одна-единственная бутылка!

«Пьянь ты, – подумала Настя. И немедленно мысленно оправдала мужа: – Впрочем, я бы тоже столько пила, если даже не больше. Если бы каждый день колготилась в этом их кооперативе».

Настя уже знала, что сын той женщины из Магадана, за которого она просила Сеню, умер, а грузинская княжна с последней стадией лейкемии должна умереть со дня на день, несмотря на весь оптимизм кооперативного врача Вани Тау… Умирали и другие – Настя однажды нашла в Сениной папке график летальных исходов и ужаснулась: кривая смертей неуклонно ползла вверх… Да и по телефонным разговорам, которые Сеня изредка вел из дому, чувствовалось: над «Катран-медом» сгущаются тучи.

Бурю предчувствовали все. Даже крошечный Николенька, который теперь изо всех сил старался «не огорчать папу». Даже мама, Ирина Егоровна, – а уж той-то на Сенькину жизнь точно плевать. Как раз вчера она сказала Насте:

– Не дело твой Арсений затеял. Чувствует мое сердце – скоро будут у него неприятности. Как же так можно – браться за всех, даже самых тяжелых, и всем обещать счастливое исцеление? Да, кто-то исцелится. Но остальные-то – умрут! А с раком в последней стадии никому тягаться не под силу – даже вашему катрану…

Настя закусила губу:

– А-то я ему не говорила! Но он уперся, как дикий бык. Говорит, раз уж тебя вылечили, то и остальным помогут.

Мама серьезно сказала:

– А меня не катран вылечил. Меня твоя любовь спасла. Твое желание, чтоб я выздоровела.

Настя только вздохнула. Конечно, доказательств у нее никаких нет – но сердце подсказывает: мамуля права. И ее случай – случай необъяснимого, удивительного, счастливого исцеления – связан отнюдь не с катраном…

Впрочем, что толку с того, что подсказывает сердце! С Сенькой-то все равно не поспоришь. Слишком давно они знакомы – и слишком хорошо Настя знает: если уж муж что задумал, никогда со своего пути не свернет. Что бы ему ни говорили.

И от бесконечной пьянки его тоже не отвратишь. И противные, презрительные искорки из его глаз не изгонишь…

…Сеня выпил свои полстакана залпом – будто не коньяк, а остывший чай. Зажевал помидориной. Глаза заблестели, а привычная уже бледность сменилась румянцем.

«Неужели приставать начнет? А Николеньку-то я еще не укладывала… – подумала Настя. – Ладно, сейчас отправлю его в постельку по-быстрому. Со сказкой по сокращенной программе. И – к Сене».

От доброй порции секса она ох как не откажется! В последнее время муж очень редко баловал ее постельными ласками. Мимолетно поцелует – и тут же забывается в тяжелом сне.

Но приставать к ней Сеня не стал. Отодвинул пустой стакан, прищурился, пожевал губами – верный признак, что запланировал какой-то серьезный разговор. Наконец произнес:

– Слушай, Настя. Давно хочу тебя спросить. Почему меня тогда, два года назад, из тюрьмы выпустили?

Настя растерянно откинулась на табуретке – чуть равновесие не потеряла:

– С чего ты вдруг об этом?

Она очень не любила вспоминать те времена. То время, когда Сеню обвинили в преступлении, которого он не совершал, и осудили на десять лет. А она тогда уже ждала их сына, Николеньку. И, чтобы не остаться одной, с ребенком на руках, согласилась выйти замуж за Эжена – давнего Сениного врага и соперника. И прожила с ним примерной женой – до тех пор, пока Сеньку не выпустили.

А Сеня (нет бы радоваться, что она все-таки вернулась к нему!) до сих пор, кажется, ее не простил. Не простил за то, что жена у него оказалась не декабристкой. За то, что Настя предпочла не плакать и ждать – а спряталась под Эженовым крылышком. Скрылась от правды жизни под покровом цэковских распределителей и мидовских поликлиник.

– Сколько можно повторять, Сеня! – Настя не скрывала раздражения в голосе. Понимает ведь, что она терпеть не может говорить о событиях тех лет, – и все равно спрашивает. О том, что он и сам давно знает. – Тебе что, еще раз переписку показать, которую я с прокуратурой вела? И с ЦК, и с КГБ?

Сеня хмыкнул:

– Один товарищ мой… такой же сиделец, как я… тоже мне свою переписку показывал. С теми же прокурорами и с теми же комитетчиками. И, скажу я тебе, была его переписка куда обширней.

– Но он наверняка был виноват. А ты – невиновен, – твердо сказала Настя. – Потому тебя и оправдали, а его – нет. И вообще, не понимаю я: к чему ты этот разговор-то завел?

– Да, жалок тот, в ком совесть нечиста! – Сеня вдруг процитировал «Годунова».

Начитанный, блин.

– А сейчас ты о чем? – сердито спросила Настя. Скрыть раздражение в голосе уже не получалось.

– Да так, ни о чем, – протянул он. – Просто процитировал.

– Я рада, что ты знаком с творчеством Пушкина, – ледяным тоном произнесла Настя. – Но все-таки – к чему была эта фраза?

– А ты подумай! – прищурился муж.

– Как я могу думать, если даже не знаю, что за чушь у тебя в голове! – взорвалась она. – Или ты о том, что я слишком долго провозилась? Что тебе в тюрьме посидеть пришлось? Извини уж, как сумела! Твой товарищ, как ты сам сказал, – до сих пор сидит!