День гнева - Чингиз Абдуллаев

— Кхе, кхе, — издал какой-то неопределенный звук Арнольд Григорьевич, то ли захихикал, то ли закряхтел, — не нагрянут. Я ведь тюрягу прошел, волк стреляный. Своего адреса я никогда никому не давал, только тебе и Семке. Семка — мой воспитанник, ему можно. Марек ко мне приезжал на другой конец города. Там у меня однокомнатная квартира, специально для гостей. Усек? Ты хоть и кагэбэшник, а что такое настоящая конспирация, не знаешь. Это когда волком живешь, никому не веришь. Мне иначе нельзя. Я с золотишком дело имел, с валютой. Мне нельзя светиться. Иначе заметут. А я помереть хочу в своей постели.

— Завтра выяснишь, что случилось у гаражей, где мы машину оставили. Узнаешь, что с Мареком. Он живой или нет? У соседок поспрашиваешь, пусть расскажут, что да как.

— Может, Семку послать?

— Нет. Молодого нельзя, сразу заподозрят. Другое дело старик. А ты волк опытный.

— Ну хорошо, хорошо, раз нужно, сделаю. Я тебе когда-нибудь отказывал?

— Оружие нужно достать из твоего тайника. Мне оно уже завтра понадобится. Сумеешь быстро все провернуть?

— Сумею, конечно. Не беспокойся, не подведу. Я свое дело туго знаю. — Арнольд Григорьевич улыбнулся: — Я тебе не шаромыжник какой-нибудь. Старшим преподавателем был, без пяти минут кандидат наук. Не замели бы меня тогда, я, может, ректором бы сейчас был. Или министром.

— Министром воровских дел, — усмехнулся Слепнев.

— А ты на меня посмотри и на них. Я их всех по телевизору видел. Хари воровские. Говорят гладко, а у самих глазки бегают. Они и по-английски шпарят, и по-русски без бумажек долдонят, а все равно — воры, они и есть воры. Я их на расстоянии чую. Как посмотрю на правительство, вижу — мой контингент. Их бы взять за шкирку и в лагерь. Вот тогда бы в стране порядок настал.

— Это я уже от тебя слышал не раз, — поморщился Слепнев.

— А ты не злись, не дергайся. Уж очень все несправедливо устроено. Ну продал я несколько монет или не там деньги менял, где нужно, — мне восемь лет с конфискацией. А эти сопляки всю страну пограбили, и им ничего? Несправедливо это, Витек, очень несправедливо.

— А ты хотел бы занять их место? Сам грабить?

— Конечно. А кто не хочет?! Я бы тогда под боком имел красивую бабу, каких по телевизору показывают, был б депутатом или министром. Своруешь рупь — посадят. Своруешь сто — четвертуют. Своруешь миллион — похвалят.

— Ладно, хватит. Развел тут философию, — бросил Слепнев, — тоже мне борец за справедливость, включи телик, сейчас правительство покажут. Они там тоже воруют? Как думаешь?

— Теперь не все, — рассудительно ответил Арнольд Григорьевич, — как молодых прогнали, а стариков набрали, так я сразу заметил, что глаза у этих уже не так бегают. Посидел бы ты в «Матросской тишине» годков пять, сразу бы увидел, кто вор, а кто не вор.

— Спасибо. Я уже свое отсидел, — огрызнулся Слепнев, — и больше туда не собираюсь. Мои новые документы у тебя?

— Все в порядке. Я же тебе сказал, сделал все, как ты просил.

— Где-нибудь рядом есть телефон?

— В другой комнате, — показал Харчиков.

— Ты не понял. Я спрашиваю, где-нибудь на соседней улице есть телефон? Подальше от твоего дома?

— Подальше, — задумался Арнольд Григорьевич, — есть, конечно. На площади. Но туда пехом минут двадцать, не меньше.

— Ничего, дойду. Дай чего-нибудь надеть.

— С ума сошел. Тебя ночью заметут.

— Не заметут. Мне позвонить нужно. Обязательно. И дай мне свою телефонную карточку.

— Заберут тебя, Витек, рисковый ты парень.

— Как-нибудь добегу. Нельзя мне отсюда звонить. Понимаешь, нельзя. Засекут, откуда я говорю, и ночью нагрянут. А я спать люблю крепко.

— Теперь понял, — сказал старик, — но ты не торопись. Чай допей. Семка внизу стоит, он тебя отвезет.

— Так ты его еще не отправил? — изумился Слепнев.

— Я же говорю, у нас своя конспирация, — ухмыльнулся старик, — он за домом следит. Мало ли что. Может, ты «хвост» за собой притащил.

— Ах ты, старая сволочь, — рассмеялся Слепнев, — нужно было жениться на твоей сестре. Представляю, какие бы у тебя были племянники.

— Ее ребята уже в пограничном училище учатся, — сообщил Харчиков.

— В каком училище? Чьи ребята?

— Мои племяшки. Зойка двойню родила. Как в Казахстан уехала, так там и родила.

— Это сколько же лет прошло, пятнадцать, шестнадцать?

— Восемнадцать. Как раз в восемьдесят первом и родила. Восемнадцать лет прошло, милый. А ты и не заметил.

Слепнев поставил чашку, встал со стула.

— Дай что-нибудь надеть, — попросил, — поеду на переговоры. Если все пройдет как надо, могу заказывать билет в Ниццу. А ты найди себе девочку из журнала. Все услуги я оплачу. Сто тысяч устроит?

— За такие деньги я сам сбегаю вместо тебя позвонить, — сказал старик, усмехнувшись. Слепнев заметил, как алчно блеснули у старика глаза. Сумма была солидной, даже для Харчикова.

— Не надо, — сказал Слепнев, — Семен отвезет меня. Если получится, как я задумал, получишь свои деньги. Если сорвется, не жить нам с тобой на этом свете. На нас охоту устроят, будто на крыс. И не успокоятся, пока не передавят.

— Ничего, — прошептал Харчиков, — за такие деньги я и крысой готов стать.

Слепнев вышел из квартиры во втором часу ночи, разбудил задремавшего в машине Семена.

— Поехали! — Слепнев устроился на заднем сиденье.

— Куда? — спросил Семен, протирая глаза.

— На площадь, — полковник жестом указал направление. — Тоже мне наблюдатель нашелся, — сказал он насмешливо.

Через несколько минут они уже были на пустынной площади. Слепнев вышел и направился к телефонной будке.

— Кто говорит? — спросил недовольный сонный голос.

— Это я, пенсионер, твой друг, — ответил Слепнев.

— Кто это? — снова спросил генерал Скороденко с нотками страха в голосе.

— Говорю же, твой друг. Деньги перевел?

— Какие деньги?

— Память у тебя, что ли, по старости отшибло? — зло бросил Слепнев. — Мы о чем с тобой договаривались, забыл?

— Ты живой? — Скороденко ушам своим не верил. — Откуда говоришь?

— С того света, — ответил полковник, — ты почему удивляешься? Может, это ты устроил на нас охоту?

— Нет, конечно. Но мне сообщили, что сегодня тебя… в общем, я думал, ты больше не позвонишь.

— Напрасно ты так думал. Как видишь, позвонил. И еще раз позвоню завтра утром, чтобы про деньги узнать. Если до утра не переведешь, будешь сам себя подтирать. А переведешь, все сделаем как нужно.

— Подожди, — быстро сказал генерал, — как тебя найти?

— Я тебя сам найду, пенсионер. И учти, сделаешь что-то не так, я сильно обижусь. Ты меня понял, пенсионер?

— Подожди… — снова сказал генерал, но Слепнев уже поспешил к машине.

— Гони домой, — приказал он Семену, взглянув на часы.

«Почему этот мудак сдрейфил? — подумал Слепнев. — Видимо, решил меня подставить, а потом сам все провернуть. Это все „мусорские штучки“. Если это правда, устрою ему праздник за его счет. Настоящий праздник».

Он вспомнил Майю. Ведь это она спасла ему сегодня жизнь. А как посмотрела, когда он стрелял! Она поняла, что ей не выжить. И он это понял. Они вообще понимали друг друга без слов. Он постарался отогнать подальше это страшное воспоминание. Нельзя поддаваться эмоциям и раскисать. Иначе хана. Гнев — оружие бессилия, прочел он где-то и навсегда запомнил это выражение. Он не позволит гневу взять верх над рассудком. Загонит эмоции в самые дальние уголки души и до поры до времени не позволит себе вспоминать о Майе. А когда вспомнит, завоет от горя или утопит свою ненависть и боль в алкоголе, который так легко превращал его в зверя.

«Прошло восемнадцать лет», — вспомнил он слова Арнольда Григорьевича. Сыновья Зои могли быть его сыновьями… Слепнев стиснул зубы. У каждого своя судьба, и он еще обманет эту судьбу, сумеет вырваться из порочного круга преступлений и лжи. У него должно получиться. И если для достижения цели придется убивать и лгать еще больше, он пойдет на это не колеблясь, как сегодня утром, когда, не раздумывая, выстрелил в единственного близкого ему человека. Снова вспомнив о Майе, он тихо застонал. Испуганный этим звуком, Семен обернулся:

— Остановить машину?

— Нет, ни в коем случае. Поехали быстрее.

День третий. Москва.

2 часа 10 минут

Телефонный звонок заставил его вздрогнуть. Скороденко поднял трубку, но услышал лишь частые гудки. Прошаркал на кухню и достал таблетку валидола. Положил таблетку под язык, стараясь успокоиться. Просто так в столь поздний час никто звонить не будет. Значит, что-то случилось. Генерал выплюнул таблетку и направился к телефону.

— Родион, — глухо сказал он, — это я.

— Слушаю вас, — ответил сонный Родион Александрович, все еще не понимая, что происходит.

— Ты еще не проснулся? — разозлился генерал. — Не узнал меня?

— Конечно, узнал, — тут Родион окончательно пришел в себя, — я же вам ответил.