Весна на Одере - Эммануил Казакевич

В соседней комнате, где находился дежурный, громко и пронзительно зазуммерил телефон. Сразу опомнившись, Чохов осторожно отстранил от себя девушку и вышел.

Весельчаков приказывал поднимать роту в ружье. Выступать немедленно. Прислать повозку за патронами.

Чохов положил трубку, вернулся в свою комнату. Маргарета тихо сидела на подоконнике. Он прошел мимо нее, вышел в гостиную, миновал еще несколько пустынных и темных комнат и, очутившись в каптерке, бывшем будуаре, отдал Годунову необходимые приказания.

А Маргарета сидела на подоконнике — мокроволосая, счастливая, глядя на дождь, на сгущающуюся темноту и ожидая.

Солдаты разобрали с козел винтовки и автоматы, наскоро осмотрели их и пошли во двор строиться. И тут они услышали далеко на севере гул орудийной пальбы.

Война продолжалась. Пичугин возился под деревом, прилаживая лямки вещмешка. Семиглав седлал лошадь капитана. Вспыхивали огоньки папирос.

Солдаты увидели в окне кухни белое расплывчатое пятно.

То была помещица. Она стояла, вытянув жирную дряблую шею, и прислушивалась к отдаленному гулу орудий. Заметив, что за ней наблюдают, старуха отпрянула и исчезла.

Часовой раскрыл ворота. Они уныло заскрипели. Подвода, отряженная за патронами, потонула в ночной темноте.

Во двор кучкой пробрались бывшие батраки. Им было тревожно от гула орудий и оттого, что русские так молчаливо строятся в ряды, видимо собираясь уходить.

— Смирно! — оглушительно скомандовал Годунов.

Из дому вышел Чохов. Он был в шинели с полевыми ремнями. Семиглав выводил из стойла коня.

— Товарищ капитан, — отрапортовал Годунов, стукнув каблуками. — Рота поднята по тревоге и выстроена в полном составе. Больных нет. Сержант Гогоберидзе убыл за патронами по вашему приказанию.

Чохов медленно прошел вдоль строя. Вдали снова прогремела канонада.

— Вольно! — сказал Чохов, потом он обернулся к стоящим у ворот иностранцам и сказал: — Следите за помещицей. В случае чего можете ее ликвидировать как класс. Я разрешаю. — Он добавил: — Вам нечего бояться. Вы тут полные хозяева.

Чех взволнованно спросил, нельзя ли им уйти вместе с русскими. И получить винтовки.

Чохов коротко ответил:

— Нет.

Старшина Годунов распорядился:

— Пичугин, запрягай карету.

Чохов сказал отрывисто:

— Не надо. Бросьте ее.

— Есть бросить! — громыхнул Годунов, скрыв за этим могучим возгласом свое удивление.

В этот момент на пороге дома появилась Маргарета. Она бесшумно подошла к Чохову. Он не видел в темноте ее лица, но во всей ее фигуре, в развевающемся на ветру платье, в растрепавшихся волосах чувствовалось мучительное волнение.

— Не бойтесь, — сказал он ей чуть дрогнувшим голосом. — Мы вернемся.

Чех тут же шёпотом перевел ей эти слова. Но она как будто не слышала. Она протянула капитану руку.

Он, смутившись, подал команду:

— Шагом марш!

Маленькая колонна исчезла за воротами. Дождь молоточками стучал по мощеному двору. Старшина стоял, держа под уздцы верхового коня. И вдруг, невзирая на то, что кругом были люди, ее товарищи, Маргарета прильнула к Чохову, поцеловала его и, мучительно поискав в памяти незнакомые слова, наконец произнесла:

— Я лублу тиебия.

Капитан растерялся, ничего не сказал и тут же вскочил в седло. Ночь поглотила Чохова, но цоканье копыт его коня еще долго слышалось в наступившей тишине.

XII

Поздно вечером генерал Середа выехал в пункт, через который должна была пройти его дивизия, чтобы посмотреть на нее перед боем собственными глазами. Он всегда так делал на марше. Ему доставляло огромное удовольствие видеть своих бойцов не красными кружочками и стрелами на карте, а живыми людьми, шагающими, разговаривающими, курящими махорку.

Он считал это полезным и для себя самого и для солдат. Порядок марша, соблюдение питьевого режима, поведение солдат и просто выражение их лиц все это казалось ему, старому военному, очень важным. В ритме марша он улавливал ритм будущего боя и готовность к нему дивизии.

Солдаты тоже привыкли на марше встречать своего генерала где-нибудь на дороге. Он по-хозяйски вмешивался в ряды, обменивался с солдатами шуткой, иногда строго выговаривал кому-нибудь. Им нравились его простецкие манеры, высокая подтянутая фигура и отеческий тон. Они чувствовали его любовь к ним и его беспокойство за них. Может быть, они и забывали о нем, как только проходили мимо, но, он, конечно, занимал в их сердцах определенное место. Они доверяли его военному опыту.

В эту темную, дождливую ночь они не ожидали увидеть его. И генерал в самом деле думал было не выезжать, тем более, что чувствовал себя нездоровым.

Но в последнюю минуту он все же решил ехать. Он был неспокоен, понимая, что предстоят кровопролитные бои. Он считал, что солдаты и офицеры слишком свыклись с мыслью об обреченности немцев, давно не бывали в серьезных сражениях и могут поэтому в первый момент растеряться.

— Американцам, вот кому не война, а масленица! — хмуро покачивал головой Тарас Петрович. — На Западном фронте немцы всерьез не дерутся, целыми дивизиями сдаются в плен, ключи от городов подносят… Так Эйзенхауэру недолго и в Наполеоны попасть!.. Ясно, кто Гитлеру страшней! Ну, что ж, наше дело правое — воевать, так воевать!

То, что сражение будет серьезным, генерал знал. Хотя он всего лишь командовал дивизией и не был в курсе событий целого фронта, но он догадывался, как выгодно было бы для немцев ударить с севера на юг по растянутым советским коммуникациям. Видимо, его дивизия, как и ряд других, предназначалась для ликвидации этой опасности.

Кое-кто из штадива жалел, что дивизия брошена куда-то на север, а не на Берлинское направление. Генерал, старый служака, притворялся, что ему это безразлично: надо, мол, воевать, а где воевать, это начальство лучше знает.

Генерал в сопровождении подполковника Сизых выехал в 23.00.

Через полчаса к нему присоединился и Плотников, который разослал политотдельцев в полки для поднятия наступательного духа, — он знал о сомнениях генерала и сам был также обеспокоен.

Комдив и начальник политотдела поставили свои машины под старым деревом на перекрестке трех больших дорог и встали друг подле друга, в тысячный раз за время войны.

Войска двигались темными колоннами по мокрому асфальту дороги. Завидев начальство, идущие или едущие верхом впереди своих подразделений офицеры тревожно оглядывались и передавали по цепочке: «Подтянуться, ребята, генерал нас встречает». И, приложив руку к пилотке, докладывали на ходу:

— Пятая рота следует по маршруту. Докладывает…

— Вторая пулеметная рота следует по установленному маршруту. Докладывает…

— Рота ПТР следует… Докладывает…

Звание и фамилия терялись в ночи, в дожде, в тарахтении повозок, в неровном топоте ног и копыт.

Командиры полков — те соскакивали с лошадей, подходили к генералу с докладом и оставались с ним до прохождения своей части. Охраняемые ординарцами кони звенели уздечками в темноте. Когда часть проходила, командир полка вскакивал на мокрое седло и исчезал во тьме, догоняя свой авангард.

Генерал разговаривал громко и подчеркнуто бодро, обращаясь к проезжавшим офицерам:

— Ну, как твои дела? Все в порядке?

Он подходил к солдатам, спрашивая:

— Ноги не натерли? Как твой автомат? Стреляет? Почему не укрываешь пулеметы? А заправочка, заправочка-то где? Не гулять, воевать идем.

Заметив, что ночь и дождь угнетающе действуют на солдат, генерал спрашивал:

— Почему не курите? Это вроде как в сорок первом году, когда мы еще немцев боялись. Теперь времена другие…

Солдаты с наслаждением закуривали, и строй уходил, поблескивая красными огоньками папирос.

По мере прохождения дивизии лицо генерала светлело.

— Ветераны! — сказал он, отходя к обочине дороги, где стояли Плотников и Сизых. — Великая армия! Можешь закрыть свой политотдел Павел Иванович!.. Они всё уже сами знают. Они, как мастеровые на работу, идут. Сталинская армия, дорогой товарищ!

Наконец проследовал, громыхая, и артполк. На забрызганной грязью машине прибыл Антонюк, ездивший в дивизии первого эшелона для получения данных о противнике. Генерал приказал ему следовать за собой и поехал в деревню, где назначил расположиться штабу.

Машины вскоре нагнали дивизионную колонну. Мимо генерала и Плотникова в ночной мгле снова проносилось то одно, то другое знакомое лицо, промелькнули черные усы запомнившегося раньше сапера, ствол криво установленного пулемета, белая лошадь комбата, кубанка Четверикова.

Плотников решил остаться с одним из полков, а комдив обогнал дивизию и вскоре, свернув с главной дороги на боковую, въехал в деревню. Как и другие немецкие деревни, она была вся в белых флагах, уныло висевших под дождем.