Стертый мальчик - Гаррард Конли

он втащил меня в кабинет и замахнулся, сжав кулак. В следующую секунду на его лице отразился ужас, осознание того, что он собирается сделать – поступить так же, как поступал с ним его отец, – и он разжал ладонь и извинился, не поднимая глаз от пола. «Давай же, – думал я. – Ударь и дай мне карт-бланш. Сделай это, и мне больше не придется тебя любить». Но он ничего не сделал. В уголке его глаза блеснула слеза, сбежав по щеке в ямочку у него на подбородке. Не знаю, о чем он всплакнул: о своем сыне-гее или о себе. Я был благодарен отцу, что он не расплакался. «Мы обязательно что-нибудь придумаем, – сказал он дрожащим голосом. – Мы найдем хорошего специалиста».

Я напомнил себе, что отец сознательно не привел бы меня в опасное место (ведь, несмотря ни на что, он все же опустил кулак), и немного расслабился в темноте коридора. Папа был тем самым человеком в толпе, который мгновенно реагировал, случись какое-нибудь происшествие. Когда я был маленьким, он осматривал каждую карусель на деревенской ярмарке, прежде чем разрешить мне прокатиться. Я несся мимо него на вращающихся качелях, задрав ноги так, что летний воздух щекотал под коленками; я видел серьезное лицо отца – неподвижную точку в движущемся мире, – внимательно изучающее болт над моей головой. Отец как будто всегда был рядом и присматривал за мной. Учеба в колледже отдалила меня от него, от его наставлений и от учения церкви, за что я был жестоко наказан. Болт открутился, и я упал так, что Дэвид смог удержать меня силой.

– Минуточку, – сказал жующий сигарету полицейский и прошел мимо меня.

Он выплюнул остатки табака в пенопластовый стаканчик. Вылетая из его губ, они напоминали темные кусочки бумажного конфетти. В руке он держал огромную связку латунных ключей – казалось, их там было не меньше ста. Перебрав несколько, охранник нашел нужный, вставил в замочную скважину двери в конце коридора и с усилием ее отпер.

– Подождите здесь, – сказал отец и вошел вместе с полицейским в помещение, где нас уже ждала большая группа заключенных. Нужно было убедиться, что все готово к службе. На каждой встрече первые десять минут отцу приходилось успокаивать заключенных: уговаривать выключить телевизор и не сквернословить.

Сквозь открытую дверь по другую сторону просторной комнаты я увидел вход в женский тюремный корпус. Когда отец проходил мимо, несколько пожилых женщин отошли от решетки со смущенными лицами; длинные пряди их волос безжизненно лежали на плечах.

– Твой старик когда-то проповедовал и женщинам, – сказал Дикарь, опершись на стену.

Дверь перед нами с грохотом захлопнулась, послышался звук задвигаемого засова.

– А что произошло? Почему он перестал им проповедовать? – спросил я.

– Они стали гадко себя вести, – ответил он. – Предлагали свои услуги, если ты понимаешь, о чем я.

«Ты не знаешь, каково это – быть с женщиной».

– А он?..

– Сам знаешь, каким может быть твой отец, – сказал Дикарь, разглядывая камеру напротив.

Человек в камере, похоже, нас не слушал. Он лежал на спине, лицо было прикрыто рукой. Позже я узнал, что в этом отсеке содержались наиболее опасные преступники.

– Он после этого старался еще сильнее, – продолжал Дикарь. – Проповедовал как в последний раз.

– И как – помогло?

Дикарь покачал головой:

– То, что потом говорили ему эти женщины… Я не посмею повторить их слова.

Интересно, когда отец успел рассказать об этом Дикарю? Обменивались ли они опытом сиюминутного блаженства, пережитого с женщинами, или, наоборот, опытом промахов и неудач? Один-единственный раз, когда отец повел меня в «Хутерс» (я тогда уже достиг половой зрелости), я так заискивал перед официантками, постоянно опуская взгляд на их туфли, что отец наверняка решил, будто я фут-фетишист.

«В женщинах прекрасны все части тела», – проговорил он тогда, как будто мы обсуждали автомобили. Больше мы в «Хутерс» не возвращались.

– В конце концов он сдался, – вздохнул Дикарь. – Некоторые люди неизлечимы.

Спустя пару месяцев отец немало удивил прихожан нашей церкви, когда получил из тюрьмы разрешение поженить двух заключенных, которые знали друг друга еще до того, как оказались за решеткой. Таким образом он доказал, что может в каком-то смысле добраться и до женского сердца, что эта священная церемония способна вывести женщин на верный путь. Он встанет спиной к большому клену и процитирует строки из Первого послания к Коринфянам: «Любовь долготерпит, милосердствует…» Затем заключенным разрешат устроить в камере небольшой праздник и позволят супружеское свидание ночью. «Любовь, освященная Господом, не знает границ» – вот что означало бы это событие. После церемонии его зауважают еще больше, и многие женщины-заключенные встанут на колени на бетонный пол, чтобы впустить Иисуса в свои сердца.

Дикарь засунул руку в задний карман брюк и вытащил несколько разноцветных брошюр. Он протянул мне пачку.

– Мы должны вручить эту пачку женщинам и надеяться, что они извлекут урок из учения Христова.

Я положил «Эм-энд-Эмс» под мышку, взял брошюры, полистал. Со страниц в тусклом освещении коридора блеснул красно-золотой «Комик Санс». Я открыл последнюю страницу, где красовалась акварельная иллюстрация небесного особняка с простиравшейся к нему широкой золотой дорогой. «ЕСТЬ ТОЛЬКО ОДИН ПУТЬ, ПО КОТОРОМУ МОЖНО ДОСТИЧЬ ЦАРСТВИЯ НЕБЕСНОГО, – говорилось в буклете, – ИИСУС».

Эти брошюры заполняли наш дом сверху донизу: я натыкался на них на столах, стульях, кухонной стойке,