Поход Наполеона в Россию - Коленкур Де

Французские актеры [175] , итальянские певцы, в том числе знаменитый обладатель сопрано Тарквинио, и иностранные ремесленники оставались в Москве, так как они не знали, куда им деваться, когда началась эвакуация, о которой они узнали лишь в самый последний момент. Они потеряли все во время пожара и грабежей; Тарквинио едва удалось спасти один из своих костюмов. Император приказал помочь им. В них приняли участие все, но что могли сделать деньги там, где нечего было больше покупать? Люди нуждались в хлебе, в пище; подавляющая часть продовольствия стала собственностью тех, кому посчастливилось найти магазины и тайники, где были скрыты запасы; каждый из них хранил найденное для самого себя и для своих друзей. За деньги нельзя было получить ни хлеба, ни мяса. То, что оставалось в распоряжении администрации, было предназначено для госпиталей и для выздоравливающих; корпуса питались тем, что им удавалось раздобыть самим, и они старались ежедневно пополнять свое снабжение. Все пришли на помощь артистам и певцам; всем пришлось также кормить несчастных жителей, так как русские, подобно оставшимся в Москве иностранцам, погибли бы от голода, если бы мы не пришли им на помощь. Польские офицеры из гвардии, как, например, граф Красинский [176], зная русский язык, могли лучше, чем мы, идти навстречу нуждам несчастных русских. Своей гуманностью они приобрели большое уважение со стороны всех порядочных людей. Император хотел поставить во главе городской администрации в Москве более или менее видного русского, хотя бы в интересах оставшихся здесь несчастных людей. Он приказал разыскать подходящее лицо; но не нашли никого, кроме Тутолмина, который был слишком необходим во главе своего учреждения, для того чтобы возлагать на него другие функции.

Император давно уже не беседовал со мной, а князь Невшательский лишь в общих чертах знал о тех переговорах, которые собирался завязать император; поэтому я только позднее узнал о них. Император, встречая всегда с моей стороны оппозицию его взглядам, слишком часто показывал мне свое раздражение, и я даже не решался встретиться с Тутолминым. Что касается Загряжского и других русских, которых я приютил в это ужасное время, то я просил обергофмаршала предупредить об этом императора, дабы мои действия не были ложно истолкованы. Все эти люди были, впрочем, стариками и малозначащими лицами, давно уже не имевшими никакого отношения к русскому правительству. Император хотел использовать их в городской администрации. Несколько позже он даже намекал, что хочет их видеть, но они отказались от всяких должностей и отклонили честь, которую его величество хотел им оказать, сославшись с полным основанием на то, что им нечего надеть. Нельзя себе даже представить, до какой степени они были оборваны!

Некоторые из артистов решили, что они смогут организовать спектакль, который принесет им большие доходы, так как в Москве находится много скучающих от Праздности военных. Идея была одобрена, так как спектакль собрал бы людей вместе и доставил бы им развлечение. Император поручил де Боссе организовать и открыть спектакль, приказав ему купить старые занавеси и разные награбленные вещи, словом, всякие лохмотья, чтобы актерам было во что одеться. Тарквинио настойчиво желал петь для императора. Он пел два раза перед ним. Это происходило в совершенно домашней обстановке и продолжалось не более получаса; присутствовали только офицеры из свиты императора. Я считал, что могу позволить себе не являться на эти концерты, так как выходил из дому только для того, чтобы сопровождать императора во время его поездок верхом. Я много читал, и в книгах у меня недостатка не было, хотя особняк Голицына, где я устроил своих людей и свои экипажи, был разграблен сверху донизу в ту ночь, когда мы находились в Петровском. Я занимал в Кремле две маленькие комнаты, выходящие на южную террасу. За исключением больших покоев, мебели не было нигде, но мы покупали по дешевке мебель, спасенную из сгоревших домов или из мебельных складов, покинутых своими владельцами. За несколько наполеондоров я купил также портреты всех членов русской царской фамилии; из этих портретов солдаты устраивали себе шалаши на бивуаках.

Император все время жаловался, что не может раздобыть сведения о происходящем в России. И в самом деле, до нас не доходило оттуда ничего; ни один секретный агент не решался пробраться туда. Всякое прямое сообщение было очень трудно, даже невозможно. Ни за какие деньги нельзя было найти человека, который согласился бы поехать в Петербург или пробраться в русскую армию. Единственные неприятельские войска, с которыми мы приходили в соприкосновение, были казаки; как ни желал император раздобыть нескольких пленных, чтобы получить какие-либо сведения об армии, нам при стычках не удавалось их захватить. Единственные сведения о России, которые получал император, приходили из Вены, Варшавы и Берлина через Вильно. Эти сведения проделывали, таким образом, большой крюк, прежде чем доходили до императора.

Неаполитанский король по-прежнему повторял то, что - вне всякого сомнения, по указанию Кутузова - говорили казачьи офицеры, а именно, что "война надоела, русские желают мира, надо прийти к соглашению и нет никаких оснований продолжать борьбу". Король по-прежнему утверждал, что русская армия пала духом, офицеры, в особенности генералы, изнурены, устали от войны и желают вернуться домой в Петербург, откуда все еще ожидают ответа. Таким способом подогревались надежды или, вернее, желания императора. Только вице-король и князь Невшательский говорили другим языком. Несмотря, однако, на прекрасные речи русских, император не получал никакого ответа на свои предложения. Но молчание русского правительства не вразумляло его насчет того, чего можно ждать от переговоров; ничто не могло его убедить. Россказни Неаполитанского короля, хотя он постоянно высмеивал их, поддерживали те надежды, которые он хотел сохранить вопреки соображениям, несомненно приходившим ему в голову так же, как и нам.

Погода стояла настолько хорошая, что местные жители удивлялись. Можно было сказать, что природа тоже вступила в заговор, чтобы обмануть императора. Его величество каждый день повторял, а когда я при этом присутствовал, то он говорил это с особенным подчеркиванием, что "в Москве осень лучше и даже теплее, чем в Фонтенбло". Император почти ежедневно ездил верхом, и едва ли хоть одна прогулка обошлась без нескольких иронических замечаний с его стороны по поводу погоды и температуры в Москве по сравнению с Францией, а к этим замечаниям он прибавлял на мотив одной из старых песенок, которым часто пользовался, чтобы подчеркнуть некоторые фразы или какие-нибудь меткие стихи, вставляемые им в разговор: "Легко соврать тому, кто прибыл из далеких стран". Но вслед за этим, опасаясь, как бы эти слова не обернулись против него самого, он иногда говорил, указывая на ярко светившее солнце:

- Вот образец ужасной русской зимы, которой г-н де Коленкур пугает детей.

Прошло уже три недели, как мы находились в Москве, а император до сих пор еще не сказал мне ни слова по поводу гибели моего брата, хотя он помянул его весьма почетным отзывом в бюллетене армии. - Что я могу сделать для адъютантов вашего брата? Таковы были его первые слова по поводу столь тяжкой для меня потери. И он прибавил:

- Они, должно быть, хорошие офицеры, потому что их генерал был храбрец. Он пошел бы далеко. - Я ответил, что представлю ему, как только он позволит, разные предложения о повышениях в чине и о наградах для них, а также для всех офицеров штаба главного командования и офицеров, состоящих при нем, для которых он пока еще ничего не сделал. - Представьте эти предложения сегодня, - таков был ответ императора, молчание которого о моем брате объяснялось лишь его раздражением против меня, так как он очень хорошо отзывался о нем в разговорах с князем Невшательским и Дюроком. Вечером после сражения, в котором погиб мой брат, он сказал о нем князю Невшательскому:

- Он был лучшим из моих кавалерийских офицеров. Он отличался находчивостью и отвагой. Он заменил бы Мюрата в конце кампании.

Император согласился на все предложения, которые я сделал, в частности на предложения, касавшиеся адъютантов моего брата, но не сказал мне больше ни слова о нем.

Император был очень озабочен в эти дни полученным тогда сообщением о том, что в первых числах сентября русская армия, находившаяся в Молдавии, перешла Днестр[177] , а также донесениями о событиях, разыгравшихся на Двине. Русские захватили там инициативу. Хотя они были отброшены от Полоцка, когда атаковали его 18 октября, однако 19-го раненый маршал Сен-Сир [178] вынужден был эвакуировать город. Хотя он произвел прекрасный маневр, завершившийся всецело в нашу пользу, но возможные последствия этого дела беспокоили императора. Маршал герцог Тарентский [179] также имел жаркую схватку с русскими еще в конце августа, и одновременно с нападением на Полоцк русские атаковали также и Динабург (Двинск).