Разорванный круг - Том Эгеланн

Я киваю. Как будто все понял.

— А капсулу времени где вы нашли?

— В Египте.

— В Египте?

— Под пирамидой Хеопса был найден вовсе не космический корабль. А капсула времени.

И тут я не выдерживаю. Я начинаю снова фыркать. Фырканье — это моя вечная беда.

У Ллилеворта такой вид, как будто он сейчас навалится на меня всеми своими ста пятью килограммами.

— Ну и ну! — восклицаю я.

Ллилеворт берет из пепельницы сигару. Потухшую. Быстро зажигает спичку и подносит к сигаре.

— Да? — спрашивает Мак-Маллин великосветским тоном.

— Ну и ну! — повторяю я. — И за кого же вы меня принимаете?

Мак-Маллин смотрит на меня, подложив большие пальцы под подбородок и скрестив остальные пальцы домиком перед своим носом. Если бы ситуация была другой, я подумал бы, что он только что удачно пошутил.

— Пожалуйста, продолжайте меня дурачить, — говорю я. — Считайте меня круглым идиотом.

— Почему ты думаешь, что мы тебя дурачим? — обижается Лоланн.

— Путешествия во времени? Ну и ну! Даже умственно отсталый преподаватель археологии знает, что это физически невозможно. Научная фантастика.

— То же самое думали о полетах на Луну. Многое из того, что окружает нас сегодня, было научной фантастикой пятьдесят лет назад.

— И все же! Я должен поверить, что антикварный золотой ларец, найденный в монастыре Вэрне в Эстфолде, скрывает в себе сообщение, которое люди из будущего оставили после того, как совершили путешествие во времени и оказались в прошлом?

— Именно так.

— Ну, знаете!

Я смеюсь и театрально вздыхаю, взмахиваю руками — одним словом, устраиваю целое представление.

— Парни, вы забыли одну вещь. Одну важную деталь.

Они вопросительно смотрят на меня. Им принадлежит власть. Они привыкли добиваться того, что хотят. Сейчас моя реакция приводит их в растерянность.

— Вы забыли, что человек, который знает, где находится ларец, — это я.

— Что правда, то правда, — вздыхает Мак-Маллин.

Я не могу удержаться и забиваю решающий гол матча.

— Кроме этого, я знаю про Рене-ле-Шато, — заявляю я.

Мак-Маллин замирает. Через секунду он берет себя в руки. Но он уже выдал себя.

— Знаете? — спрашивает он небрежно.

Я многозначительно покашливаю:

— Вы еще чего-то ждете от меня?

Мак-Маллин кладет мне на плечо свою руку.

— Немного позже, — он бросает быстрый взгляд на Ллилеворта, — мы поговорим о Рене-ле-Шато.

Все еще держа руку на моем плече, он выходит со мной из зала и ведет обратно в мою комнату.

Я мечусь как неприкаянный по зеленому ковру. Жарко, воздух спертый. Я приоткрываю окно, и в комнату проникает запах свежескошенной травы и выхлопных газов.

Через щелку в комнату влетает шмель. Он тут же начинает отчаянно биться о стекло. Ему здесь не нравится, и я ему сочувствую. Он большой и лохматый. Рассказывают, что шмели с точки зрения аэродинамики вообще не должны летать. Что-то в шмелях мне нравится. Не знаю что. Может быть, их упорство. Я люблю сравнивать себя со всеми, какими угодно разными тварями.

Не могу понять, что они сделали с Дианой. И где она сейчас. Я спрашиваю себя, что сказали бы в полиции, если бы я пришел к ним с заявлением. И объяснениями, которые были бы довольно близки к правде. Я сомневаюсь, что обладатель писклявого голоса выложил бы передо мной все, что у него есть, и бросился бы мне на помощь. Бог ты мой, я даже не знаю, какая у Дианы фамилия. Когда я заказывал билеты на самолет, она, захихикав, настояла на том, чтобы ее записали как госпожу Белтэ.

Я совсем не герой. Взломать дверь, а потом бегать по лабиринту помещений в поисках Дианы — это не для меня. Да я и не вышибу ни одной двери — скорее, вывихну плечо. А если бы даже я выбрался из этой комнаты, любой мускулистый мужик успокоил бы меня одним своим взглядом.

Я настолько пуглив, что вздрагиваю, когда обнаруживаю на ночном столике конверт. Белый, самый обыкновенный конверт. Мое имя написано на нем большими буквами.

Вскрываю конверт ногтем указательного пальца и вынимаю письмо, написанное от руки:

Бьорн!

Что еще я могу тебе сказать, мой дорогой, кроме как «Извини!»? Лишь бы ты смог меня простить. Пожалуйста! Мне так стыдно…

Они не знают, что я пишу тебе. Поэтому не показывай им. Или кому-нибудь другому. Это касается только нас. И больше никого.

У тебя должно быть много вопросов. Если бы я могла дать тебе ответы, ответы, которые имели бы смысл, которые объясняли бы хотя бы маленькую частичку того, что случилось! Но я не могу. Сейчас не могу.

Но я хочу, чтобы ты знал одно: я люблю тебя! Я никогда тебя не предавала! Я никогда не делала вид, будто у меня к тебе есть такие чувства, которых не было. Пожалуйста, поверь мне. Я не шлюха. Но, может быть, я все же…

Кто сказал, что все в жизни должно быть чертовски просто? Жизнь не уравнение, которое обязательно сходится, если множители верные. Жизнь — уравнение, которое никогда не сходится. Моя жизнь? Цепь катастроф. Которая началась, когда я родилась.

Бьорн! Я сожалею, что оказалась на твоем пути. Прости, что я полюбила тебя. И втянула тебя во все это. Ты заслуживал лучшей судьбы. Когда-нибудь жизнь отомстит мне. А пока я несу один вздор. Ты ничего не понимаешь. Да ты и не должен понимать.

Если ты боишься за меня, успокойся, нет никаких оснований. Они не могут мне ничего сделать. Возможно, я объясню тебе это, когда все кончится. Я не знаю. А возможно, и не объясню. Но объяснение есть у всего.

Если бы только мы могли отсюда убежать! Ты и я!! На необитаемый остров. Где никто бы нас не мучил.

Я должна была все знать. Я должна была все предвидеть. Но я упрямая, своевольная, думаю только о своей собственной тропинке. Если папа мне говорил: «Надень красное платье, оно тебе идет», то я надевала серые брючки и лиловую блузку. Если папа говорил: «Этот парень не для тебя», то я тут же затаскивала парня в постель. Я говорю «в постель», но это не значит, что я его любила. Но тебя я любила, Бьорн.

Понимаешь ли ты хоть что-нибудь из того, что я пытаюсь тебе сказать? Я и сама не знаю, что имею в виду. Кроме одного: я не хочу, чтобы ты меня ненавидел.

Забудь меня! Забудь, что ты когда-то встретил глупую девчонку по имени Диана! Забудь, если тебе казалось, что она была чем-то мила тебе! Забудь, что она полюбила тебя! Смотри, вот стиральная резинка, сотри эту девчонку из своей памяти и из своей жизни!

Я разрываю простыню на две части и связываю концы с пододеяльником от ватного одеяла. Широко распахиваю окно. Кладу на подоконник белье.

Шмель ликует.

Крепко привязываю конец тряпок к средней части подоконника. Забираюсь на окно и начинаю спускаться. Последние полтора метра лечу по воздуху.

Крик длился только одну секунду или две. Но в моей голове он звучит уже двадцать лет.

Накануне несчастья папа был тихим и чужим, как будто чувствовал, что грядет нечто ужасное.

Когда наступили сумерки, Трюгве разжег костер. Поленья были поставлены пирамидкой и окружены галькой. На ветке над костром висел почерневший кофейник. Удобная маленькая конструкция для любителей дикой природы. Прямо из пособия для бойскаутов.

Трюгве сидел с гитарой и пел «Blowing in the wind».[57]

В лесу пахло кофе, сосновой хвоей и мамиными духами. Папа пустил в ход средство от комаров, которое ужасно воняло и дымило, но ни в малейшей степени не испортило комарам аппетит. Папа полулежал-полусидел, прислонившись к пню. Мама сидела рядом, опираясь спиной о его ноги. Папа рассказывал о недавнем обнаружении жемчуга, золота, серебра и драгоценностей на холме Голос-в-Несе в провинции Хедмарк. Мама слушала не очень внимательно. Но я сидел, как прикованный, и пытался представить себе эти бесценные сокровища.

У Трюгве был низкий красивый голос. Во время пения он закрывал глаза. От пламени костра его длинные светлые волосы и щетина на щеках отсвечивали оранжевым. Сильные руки нежно держали гитару. Мама посылала ему взгляды, полные маленьких невидимых поцелуев.

Звуки гитары разливались среди деревьев. Небо посветлело от множества звезд. Среди листвы поблескивало маленькое лесное озеро. Вверху, на склоне, завершала свой рабочий день пеночка. Волшебный и бесконечный, лес поглотил нас.

Вечером папа отправился проверять альпинистское снаряжение. Он всегда был осторожным. Я вижу эту картину. Он перенес рюкзаки за палатку и, склонившись, возился со снаряжением, когда я неожиданно подошел к нему. Он отпрянул с испуганным лицом. Как будто я застукал его за чем-то. Я тут же забыл об этом. Фигура папы, склоненного над рюкзаками, осталась, как фотография, вспышка, и всплыла в моей голове только двадцать лет спустя.