Чистилище. Дар учителей - Александр Токунов

Из раздумий его вывел голос Анджея Монахова, который, по-видимому, уже давно держал речь:

– Господа, прошу поднять бокалы и выпить за невинно убиенных Фёдорову Наталью Ильиничну, Фёдорова Дмитрия Николаевича, Тер-Григоряна Роберта Мишаевича, Акимова Павла Александровича… – Монахов продолжал перечисление, а Бегемот переключил свое внимание на вошедшего в зал Соболева. Тот обвёл глазами зал, потом подошёл к барной стойке, взял бокал с коньяком и остался стоять возле неё. – Пусть земля им будет пухом! – с надрывом закончил Анджей.

Все встали и молча выпили. Соболев выпил, заел коньяк блином и сразу же вышел из зала.

После первой народ за столом расслабился, потянулся к закускам и салатам. Бегемот удовлетворенно потянулся к солёным огурчикам и бутербродам с любимой докторской.

Но неугомонный Анджей не дал как следует закусить:

– Господа, а теперь коротко скажет о покойных господин Берберов.

Со своего места поднялся детина под два метра ростом, единственный из присутствующих одетый не во фрак, а в чёрную рубаху и чёрные брюки. Длинные тёмные волосы свисали до плеч, из ворота расстёгнутой на груди рубахи выглядывали три массивные серебряные цепи, которые оканчивались таким же массивным крестом, перекрещенным серпом, молотом и топориком. Это был единственный человек, который, плюя на устои общества, мог явиться на прием в косоворотке и джинсах. Он мог себе позволить всё, что угодно. Его капиталы крупнейшего акционера «Росгаза» и без наличия приличной одежды позволяли ему вести себя как ему хочется, в нарушение всякого этикета. Сейчас он всё же уважил старого друга Элькина, одевшись во все чёрное.

– Ароныч, – обратился он к Элькину, – Гамлет, – повернулся он к Тер-Григоряну, – позвольте выразить вам моё искреннее сочувствие. Я был поражён, когда узнал вначале трагическую новость о смерти Натальи и Дмитрия, а потом о смерти Роберта. Хочу вам, мои друзья, сказать, что как бы ни было вам тяжело, вы и сейчас должны помнить о вашем долге перед нами, простыми обитателями бункера. – «Это он-то простой обитатель – с его миллиардами, вложенными в том числе и в этот бункер», – с сарказмом подумал Бегемот, отвлекаясь от речи. – Пусть земля им будет пухом! – вовремя вынырнул он из своих мыслей, давно привыкший отключаться во время длинных речей и спичей и молниеносно возвращаться обратно.

Все опять поднялись и выпили по второй рюмке. Тут же появились официанты, подавая горячее. «Пусть себе едят террин, семифредо и антипицолли, а мы по-деревенски закусим простой едой, благо, хоть её приготовили». – Бегемот сразу положил себе на тарелку любимой картошечки с мясцом, а сбоку соляночки.

– Господа, господа, – не дал расслабиться Анджей. Но его бесцеремонно прервал Дуче, поднявшийся из-за стола:

– Извини, Анджей, дай мне сказать. – И, не дожидаясь разрешения, начал: – Дорогие мои Наташа, Дима, Роберт! Я прошу у вас прощения за то, что не смог достойно воспитать этого человека, которого считал своим сыном. Я знаю, вы слышите меня! Вы знаете, что, если бы меня кто-то не опередил, я убил бы его собственными руками. Простите меня, дети, жёны, родители пострадавших от рук убийцы. Пусть всем умершим земля будет пухом! – Он стоя выпил, съел блин. – Прости меня, Николай, дорогой… – Он положил руку на плечо Элькину, по его лицу побежали слёзы. Дуче махнул рукой и пошёл из зала. За ним двинулись Альберт и Таша.

Выпив по третьей, народ за столом несколько повеселел. Многие потянулись с рюмками к Элькину, выражать личные соболезнования. Тот опрокидывал одну рюмку за другой, практически не закусывая, всё более и более мрачнея. Он ещё держался, когда Бегемот заметил, что к нему подсел Соболев и что-то ему говорит. Элькин вначале пьяно слушал, было видно, что он не согласен с Соболевым, потом вдруг как-то обмяк, поднялся при поддержке Соболева и вместе с ним вышел из казино.

Уход второго непосредственного родственника умерших внёс существенное оживление в ряды поминавших. Они утратили единство, разбились на отдельные кучки, кое-где зазвучал звон бокалов, а кое-кто даже попытался затянуть песню.

Буров поднялся из-за стола и, тяжело ступая, пошёл к себе.

Было два часа ночи. Клён лежал на узкой кровати в своей комнате. Сразу по прибытии он успел про себя заметить, что матрасы и подушки здесь весьма недурного качества. Такой роскоши не имелось даже в его доме в Исламабаде, хотя человеком он считался небедным. Сразу было видно: люди, которые оборудовали этот бункер, думали о комфорте.

Ему же об этом думать было некогда. Жизнь сложилась по-другому. Он пролистывал брошюру «Джихад ва Шахадат» Али Шариати, напечатанную ещё в 1979 году, во время Исламской революции в Иране – раритетное издание, которое сложно было достать даже в иранских библиотеках. Содержание этой книги было незамысловатым и не представляло для Клёна ровным счётом никакого интереса, но великолепный язык Шариати доставлял ему удовольствие.

Анатолий Квасин, он же Клён, он же Мулла Абдулхак Касури как имам Красной мечети в Исламабаде каждую неделю возглавлял коллективные молитвы и читал проповеди, и это было одним из самых любимых его занятий. К этим проповедям он всегда тщательно готовился и даже иногда репетировал их перед зеркалом. Урду не был его родным языком, и он боялся ошибиться, потерять лицо перед более чем двенадцатью тысячами учеников и учениц медресе Джамия Хафса и Джамия Фаридия. Имам не должен ошибаться.

Формат проповеди нравился ему своей краткостью, тем, что за относительно короткий временной промежуток нужно выделить и донести до слушателей главное, сделав это эмоционально, убедительно, каждый раз овладевая умами и сердцами тысяч людей.

Помимо учащихся медресе и случайных прихожан, среди которых было немало офицеров пакистанской разведки, здание которой располагалось неподалёку от мечети, его проповеди смотрели миллионы людей. Не только в Пакистане и Индии, но и в других исламских и даже европейских странах. Клён оказывал серьёзное влияние даже на абсолютно светский пакистанский истеблишмент, что было, в общем, большой редкостью для религиозных деятелей Пакистана. И одновременно с этим обладал широкой поддержкой городской бедноты, что делало его очень влиятельным и очень опасным для конкурентов как из числа местных политиков, так и западных «партнёров» Пакистана. Красная мечеть создавалась в эпоху войны Советского Союза в Афганистане на деньги саудовских религиозных фондов и в соответствии с требованиями их американских покровителей по подготовке пушечного мяса для моджахедов.

Назначение на должность имама этой мечети в 2008 году имело для Клёна, как для бывшего подполковника КГБ СССР, особое значение. Ещё во время войны в Афганистане в его задачи входила организация информационного и идеологического противостояния противнику. По иронии судьбы, даже приняв ислам, получив пакистанский паспорт и став имамом этой мечети, он, можно сказать, выполнил поручение Партии и Советского правительства. Тем более что отношение к «политическому исламу» в Советском Союзе не было абсолютно негативным. Согласно резолюции XXVI съезда ЦК КПСС, «под лозунгами политического ислама могут зарождаться национально-освободительные движения». Клёну нравилась эта формулировка, потому что она примиряла в его голове имама Абдулхака Касури и подполковника 5-го управления КГБ СССР Анатолия Квасина.