Город женщин - Элизабет Гилберт

за поцелуй. Взяв мое лицо обеими ладонями и сомкнув длинные пальцы у меня на затылке, он мягко касался губами моего рта, словно пробуя его на вкус. Эта часть любовной игры – поцелуи, которые мне очень нравились, – с другими парнями обычно заканчивалась слишком быстро, но Энтони будто и не собирался переходить к следующей стадии. Впервые меня целовал тот, кто получал удовольствие от поцелуев не меньше моего.

Прошло много времени – очень много, – прежде чем он наконец отстранился.

– Вот что мы сейчас сделаем, Вивиан Моррис. Я останусь сидеть вот тут, на кровати, а ты встанешь под лампой, на свету, и разденешься для меня.

– Да, – ответила я. (Начав говорить «да», уже невозможно остановиться!)

Я встала в центре комнаты, как он и велел, под лампой. Сбросила платье, перешагнула через него и картинно развела руки, скрывая собственное волнение: «Та-да!» Однако, едва платье упало к ногам, Энтони широко улыбнулся, и меня обожгло стыдом: ведь я такая тощая, да и грудь совсем маленькая. Когда он заметил выражение моего лица, улыбка стала мягче, и Энтони сказал:

– Нет-нет, куколка, я смеюсь не над тобой. Я смеюсь, потому что ты мне очень нравишься. Такая прыткая, просто прелесть. – Он встал и подобрал с пола мое платье: – Надень-ка.

– Ой, прости, – забормотала я. – Ничего страшного, все нормально. – Я вообще ничего не поняла, но подумала про себя: «Я сплоховала, всему конец».

– Нет-нет, послушай, детка. Сейчас ты наденешь платье, а потом я попрошу тебя снова снять его для меня. Но только теперь растяни удовольствие, ладно? Не гони во весь опор.

– Ты ненормальный.

– Я просто хочу посмотреть еще разок. Давай же, куколка. Этого момента я ждал всю жизнь. Ни к чему торопиться.

– Ну уж нет. Не ждал ты этого момента всю жизнь!

Он усмехнулся:

– Ага, ты права. Не ждал. Но теперь, когда он наступил, мне и правда жуть как нравится. Так как насчет повторить его еще разок? Только очень-очень медленно.

Он снова сел на кровать, а я натянула платье и подошла, чтобы он застегнул пуговицы на спине, – что он и сделал, осторожно и тщательно. Разумеется, я прекрасно дотянулась бы сама, и всего через пару секунд мне предстояло снова раздеться, но мне хотелось доверить пуговицы Энтони. И знаешь что, Анджела? Когда этот парень застегивал на мне платье, я испытала самое эротичное, самое интимное переживание за всю свою жизнь – хотя вскоре меня ждали ощущения куда сильнее.

Я повернулась и снова встала в центр комнаты, полностью одетая. Слегка взбила волосы. Мы смотрели друг на друга и улыбались, как два дурака.

– А теперь еще раз, – велел он. – И как можно медленнее. Представь, что меня здесь нет.

Тогда, Анджела, я впервые почувствовала, что на меня по-настоящему смотрят. И хотя за последние месяцы многие мужчины обнимали меня и трогали в самых разных местах, никто из них словно не видел меня как следует. Я повернулась к Энтони спиной, будто стеснялась его. Если честно, я действительно немного стеснялась. Никогда еще я не чувствовала себя такой голой, причем даже не успев раздеться! Заведя руку за спину, я расстегнула платье. Оно соскользнуло с плеч, но застряло на талии. Там оно и осталось, а я освободилась от бюстгальтера, медленно стягивая бретельки по обнаженным рукам. Потом я положила бюстгальтер на стул и застыла, давая Энтони возможность полюбоваться моей открытой спиной. Его взгляд ощущался как электрический разряд, бегущий вдоль позвоночника. Я долго стояла в ожидании хоть какой-нибудь реплики, но Энтони молчал. Я не видела его лица, и меня это очень будоражило – я не знала, чем он занят там, на кровати, у меня за спиной. До сих пор я помню воздух в той комнате. Прохладный, свежий, осенний.

Я медленно повернулась, не поднимая взгляда. Платье висело на талии, но грудь была обнажена. Энтони по-прежнему молчал. Я закрыла глаза и позволила ему рассмотреть и изучить меня. Электрический ток из позвоночника распространился на переднюю поверхность тела. Голова стала легкой и закружилась. Казалось, я никогда уже не смогу пошевелиться и тем более заговорить.

– Вот это уже лучше, – наконец сказал Энтони. – Вот это я понимаю. Теперь подойди.

Он усадил меня на кровать и убрал волосы, упавшие мне на глаза. Я думала, он набросится на меня, примется тискать мне грудь и жадно целовать, но не тут-то было. Его неторопливость сводила меня с ума. Он даже не поцеловал меня еще раз. А просто улыбнулся:

– У меня есть идея, Вивиан Моррис. Хочешь узнать какая?

– Да.

– Вот что мы сейчас сделаем. Ты ляжешь на кровать, а я тебя раздену. Потом ты закроешь глаза. А знаешь, что я сделаю потом?

– Нет, – ответила я.

– Скоро узнаешь.

Девушкам твоего поколения, Анджела, трудно понять, насколько радикальным считался оральный секс в наши дни. Разумеется, я знала, что такое минет, и даже делала его пару раз, хотя не уверена, что оценила сам процесс или хотя бы поняла, в чем суть. Но чтобы мужчина касался ртом гениталий женщины? Тогда так никто не делал.

Поправка: конечно, делали. Каждое поколение считает, что именно оно совершило сексуальную революцию, но я уверена, что в 1940 году в Нью-Йорке люди поискушеннее меня наверняка делали куннилингус. Особенно в Виллидже. Но я – я никогда ни о чем таком не слышала. Бог свидетель, тем летом с моим цветком женственности делали что угодно – но только не это. Его терли, гладили, проникали в него, теребили и щупали (господи, до чего же парням нравилось там рыскать, причем весьма активно), – но такое со мной было впервые.

Его рот так быстро очутился у меня между ног, что я не сразу поняла зачем, а когда поняла, была настолько шокирована, что ойкнула и попыталась сесть. Но он вытянул свою длинную руку, уперся ладонью мне в грудь и толкнул обратно на кровать, не прекращая своего занятия.

– Ой! – снова воскликнула я.

А потом я почувствовала. Я даже не подозревала, что такие ощущения вообще бывают. Я сделала самый резкий в жизни вдох и не выдыхала, кажется, следующие десять минут. На время я утратила способность видеть и слышать, у меня в мозгу словно что-то замкнуло – подозреваю, что и до сих пор полностью не разомкнуло. Все мое существо было потрясено. Я слышала, как издаю звериные стоны, ноги неудержимо дрожали (да я и не пыталась сдержать дрожь), и я с такой силой вцепилась руками себе в голову, что, кажется, пробороздила ногтями